МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ
ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
«СЕВЕРО - ОСЕТИНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ К.Л. ХЕТАГУРОВА»
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ФИЛОЛОГИИ
И ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ
ЕЖЕГОДНЫЙ ЖУРНАЛ
ВЫПУСК XIII
Владикавказ
2011
ISSN 2079-6021
Зарегистрирован в ISSN International Centre, France
Редакционная коллегия:
Т.Ю. Тамерьян, докт. филол. наук, проф. (отв. ред., Сев.-Осет. гос. ун-т); Р.С. Аликаев, докт. филол. наук, проф. (Кабардино-Балкарский гос. ун-т); Г.Н. Манаенко, докт. филол. наук, проф. Ставропольский гос. пед. ун-т); В.Ю. Меликян докт.филол. наук, проф. (Южный федеральный ун-т); Т.М. Синеокова, докт. филол.наук, проф. (Нижегородский гос. лингвистический ун-т); Б.А. Тахохов, докт. пед. наук, проф. (Сев.-Осет. гос. ун-т); Т.Г. Рахматулаева, канд. филол. наук, доц. (отв. секретарь, Сев.-Осет. гос. ун-т)
С журналом можно ознакомиться на сайте
www1.elibrary.ru/projects/intra/system2/default.asp
© ГОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет имени К.Л. Хетагурова», 2011
СОДЕРЖАНИЕ
I. ПРОБЛЕМЫ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ
БУДАЕВ Э.В., ЧУДИНОВ А.П.
Американская школа политической метафорологии............................................................ 13
КАЛАШНИКОВА Л.В.
Познавательный потенциал метафоры.................................................................................... 20
КРАВЧЕНКО А.В.
Экология языка и языковая политика..................................................................................... 24
ШУСТОВА С.В..
Аспекты теории семантической валентности........................................................................... 30
II. КОНЦЕПТОЛОГИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
ВОРКАЧЕВ С.Г.
Справедливость в английской лексикографии: имя концепта............................................... 35
КОЛИЖУК Л.В.
Образно-прецедентный компонент в структуре лингвокультурного концепта «evil»
«зло» (на материале британской прессы)................................................................................ 42
КОЛОКОЛОВА Л.П.
К вопросу о когнитивном аспекте категории бытия............................................................... 47
МОРЕЛЬ МОРЕЛЬ Д.А.
Ядро номинативного поля концепта «напитки» в языковом сознании современных
подростков: гендерный аспект................................................................................................. 52
МУКОВА М.Н.
Истоки архетипической оппозиции «мужчина–женщина»..................................................... 58
ПИМЕНОВА М.В.
Концепты правда и истина и способы их объективации.......................................................... 61
ТАМЕРЬЯН Т.Ю.
Типология и структурация концепта: множественность подходов....................................... 69
ТАМЕРЬЯН Т.Ю., ДЗЕДАЕВА М.С.
Аксиологический статус концепта «нымæц»........................................................................... 75
ХАТАГОВА З.И.
Разновидности лингвокультурного типажа “show business star” («звезда шоубизнеса») ...81
ЧЕХОЕВА Т.С.
Номинативное поле концепта «женщина» в русских народных афоризмах.......................... 86
III. ПРОБЛЕМЫ КОММУНИКАЦИИ И ДИСКУРСА
АНИСИМОВА Т.В.
Принципы классификации императивных жанров.................................................................. 91
БУЛДЫГИНА Л.В.
К вопросу о выразительности устной речи............................................................................ 98
ГЕРГОКАЕВА Д.Д.
Личное местоимение «я» как средство выражения авторской речевой индивидуально-
сти в лингвистическом дискурсе (на материале статей Л.В. Щербы и Б. Рассела)............ 102
ИЛЬЯСОВА С.В.
Об одном модном приеме языковой игры............................................................................. 107
ИЦКОВИЧ Т.В.
Категория хронотопа в текстах религиозного стиля (к постановке вопроса).................... 112
КАРАСИК В.И.
Концептуализация насмешки в языковом сознании............................................................. 119
КОЖЕДУБ Н.В.
Воздействующая функция наводящих вопросов в судебной речи..................................... 130
КОРАЕВА И.Э.
Реализация инвективы в осетинском языке........................................................................... 133
МАНАЕНКО Г.Н.
Предикация, предикативность и пропозиция: соотношение понятий................................. 138
МАНАЕНКО С.А.
Коммуникативная организация аналитического текста: роль лексико-семантических
конкретизаторов...................................................................................................................... 144
ОЛЕШКОВ М.Ю.
Институциональный дискурс в категориальном аспекте..................................................... 150
ПАЛАШЕВСКАЯ И.В.
Судоговорение: мимодрама и повествование........................................................................ 156
ПРИХОДЬКО А.И.
Межкультурная коммуникация в условиях глобализации................................................. 163
РОДИОНОВА Е.В.
Ситуация перцепции цветообозначения в персонажной речи.............................................. 167
ТЕМБОТОВА Е.С.
Цитирование как дискурсивная стратегия............................................................................ 170
ШЕВЧЕНКО В.Д.
Когнитивный диссонанс в медиа-дискурсе........................................................................... 174
IV. ПРОБЛЕМЫ ЛИНГВИСТИКИ ТЕКСТА
АЛИКАЕВ Р.С., АЛИКАЕВА М.Р.
Частотные параметры словосочетаний в семантико-синтаксических универсалиях
научного текста......................................................................................................................... 178
МАСЛОВА В.А.
Аудиальная поэзия: фоника стиха........................................................................................... 185
ПУЗЫРЕВ А.В.
Об экспертной оценке художественного текста в аспекте пирамиды установок................. 195
САГИРЯН И.Г.
Парантеза в системе текстообразующих средств (на материале прозы М. Булгакова)…. 201
V. СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
БАБИНА Л.В.
Этнокультурная специфика отражения представлений об уме в английском и русском
языках (на примере фитонимов)............................................................................................ 206
БОРИСОВА И.З.
К проблеме соответствия терминов военного дела в якутском и французском языка.... 210
ВАЛИЕВА Т.С.
Лингвокультурные типажи «пожилой человек» и «ацæргæ адæймаг» (на материале
ассоциативного эксперимента)............................................................................................... 214
ГАЗАЕВА З.А.
Синтаксические связи биполярных прилагательных длинный/короткий как основа рас-
ширения их значения (на материале русского, карачаево-балкарского и английского
языков)...................................................................................................................................... 220
ЖАРКОВА Т.И.
Лакуны в межкультурной коммуникации............................................................................. 225
РЯБИЧКИНА Г.В., МЕТЕЛЬСКАЯ Е.В.
Некоторые аспекты компаративного анализа субстандартных лексических единиц-
зоонимов в английском и русском языках............................................................................. 228
VI. ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЯ
КОСТИОНОВА М.Ю.
Проблема понимания при межкультурной трансляции (на материале рассказов
А.П. Чехова).............................................................................................................................. 232
ЛОМОВА Е.А.
Проблемы соотношения ритмического рисунка оригинала и переводного
художественного текста .......................................................................................................... 239
НАХОДКИНА А.А.
История русско-якутского перевода...................................................................................... 244
ТАРАСОВА З.Е.
Особенности передачи якутских дифтонгов на английский язык (на материале якутско-
го эпоса)..................................................................................................................................... 248
VII. ПРОБЛЕМЫ ГЕРМАНСКИХ ЯЗЫКОВ
АЛИМУРАДОВ О.А., ЧУРСИН О.В.
Семантический анализ лексического корпуса: некоторые уточнения процедуры............. 252
БАКЛАГОВА Ю.В.
Семантика производных каузативных глаголов в английском языке.................................. 264
КРАВЦОВА Н.М.
Наречие как средство оценочной категоризации интеллектуальных способностей чело-
века в современном английском языке................................................................................... 268
НОСОВА Е.Г.
Немецкая народная религиозно-назидательная легенда: жанровая специфика и языко-
вое оформление......................................................................................................................... 272
СИНЕОКОВА Т.Н., БЕЛЯЕВА Е.И.
Тестирование лингвистической классификации на однозначность идентификации при-
знаков ........................................................................................................................................ 278
ЯЗЫКОВА Е.В.
Орфографическая вариантность термина e-learning в современном английском языке….. 283
VIII. ПРОБЛЕМЫ РУССКОГО ЯЗЫКА
МЕЛИКЯН В.Ю.
Коммуникемы-единства: экспрессивный и фразеологический аспекты................................ 289
ПЯТАЕВА Н.В.
Диахроническое описание лексической системы русского языка через выявление и
анализ генетических парадигм................................................................................................... 297
РУДЕНКО О.Ю.
Языковая игра с иноязычными аббревиатурами как одна из разновидностей игры с
иноязычностью (на материале языка современных СМИ ).................................................... 300
ЩЕРБАНЬ Г.Е.
Частица «даже» как средство организации экспрессивного повтора..................................... 306
IХ. ПРОБЛЕМЫ РОМАНСКИХ ЯЗЫКОВ
ГРИНШТЕЙН Т.Д.
Имена кванторного значения в аспекте синтаксической конверсии....................................... 310
Х. ПРОБЛЕМЫ МИНОРИТАРНЫХ ЯЗЫКОВ
ТАКАЗОВ Х.А.
От вынужденного многоязычия к добровольному двуязычию............................................. 314
ХI. ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
ДРЕЕВА Дж.М.
От древнегерманского аллитерационного стиха к немецкому рифмованному стиху с аль-
тернирующим ритмом (к предыстории немецких свободных ритмов).................................... 317
КОЗИНЕЦ С.Б.
Реализация топоса «общественный долг превыше личных интересов» в литературе
соцреализма.................................................................................................................................... 325
ПОКАТИЛОВА Н.В.
Об одном из аспектов исторической поэтики: генезис и эволюция авторского начала в
ранней литературе......................................................................................................................... 330
ХАРЛАМОВА Д.В.
Парадоксы литературной географии в романе Стендаля «Пармский монастырь»................. 335
ХII. ПРОБЛЕМЫ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ
АЛАГОВА Л.Ч.
Технология формирования критического мышления в современной теории обучения
иностранным языкам..................................................................................................................... 339
ГРИГОРЬЕВА В.В.
Культура народов Севера в преподавании иностранных языков............................................. 345
МАЛУШКО Е.Ю.
Подкасты: преимущества и сложности применения в обучении иностранному языку…….. .347
МИШАТИНА Н.Л.
Концептоцентрическое эссе: обретение системы личностных смыслов..................................... 350
РАХМАТУЛАЕВА Т.Г.
Реферирование аутентичных текстов в высшей школе.............................................................. 355
ТАЛХАНОВА Ф.Д.
Метод активизации как один из принципов организации учебного процесса.......................... 358
ФОМИН М.М.
Проблема формирования поликультурной языковой личности............................................... 361
ЯКОВЛЕВА А.Н.
Обучение второму иностранному языку студентов в условиях языковых взаимодействий ..366
Сведения об авторах...................................................................................................................... 369
I. Problems of Theoretical Linguistics
Budaev E.V.,
Chudinov A.P.
Kalashnikova L.V.
Cognitive Potential
of
Metaphor................................................................................................
20
Kravchenko A.V.
Ecology of Language
and Language Policy................................................................................
24
Shustova S.V.
Aspects of the
theory of the semantic
valency...........................................................................
30
II. СОNCET
STUDIES
Vorkachev S.G.
Justice in English
lexicology: concept’s name............................................................................
35
Kolizhuk L.V.
Image and Precedent Component in the Structure of
Cultural Concept “Evil”
(based on the
British
press).....................................................................................................
42
Kolokolova L.P.
To the problem of
cognitive research of the category of life .......................................................
47
Morel Morel D.A.
Kernel of the nominative field of the concept “Drinks”
in contemporary teenagers’ linguistic
consciousness: gender
aspect...................................................................................................
52
Mukova M.N.
The origin of the
archetypal opposition “man-woman”.................................................................
58
Pimenova M.V.
Concepts “Pravda”
(Truth) and “Istina” (Truth) and Means of their Language Representation……... 61
Tameryan T.YU.
Typology and
Structure of a Cultural Concept: Multiplicity of Approaches......................................
69
Tameryan T.YU.,
Dzedaeva M.S.
Axiological status
of the concept «нымæц»..................................................................................
75
Khatagova Z.I.
Varieties of the
Cultural Type “Show Business Star”.....................................................................
81
Chekhoeva T.S.
The nominative
field of the concept “woman” in the Russian folk aphorisms...................................
86
III. COMMUNICATION AND DISCOURSE PROBLEMS
Anisimova T.V.
Principles of
Imperative Genre Classification….............................................................................
91
Buldygina L.V.
The Problem of Oral
Speech Expressiveness................................................................................
98
Gergokayeva D.D.
Personal Pronoun
“I” as a Means of Author’s Speech Expression in Linguistic
Discourse (based on
the articles by L.V. Sherba and B. Russell)....................................................
102
Ilyasova S.V.
On one of the
Popular Methods of Language Game......................................................................
107
Itskovich T.V.
The category of
chronotope in texts of religious style (to the question statement)............................
112
Karasik V.I.
Conceptualization
of Ridicule in the Linguistic Consciousness........................................................
119
Kozhedub N.V.
The persuasive
function of leading questions in the courtroom
discourse........................................ 130
Koraeva I.E.
Invective
Realization in Ossetic...................................................................................................
133
Manaenko G.N.
Predication,
predicativity and proposition: correlation of the
concepts............................................ 138
Manaenko
The communicative
organization of an analytical text: the role of lexico-semantic specifier...............
144
Oleshkov M.YU.
Institutional
discourse in the categorical
aspect............................................................................
150
Palashevskaya I.V.
Court discourse:
telling and showing...........................................................................................
156
Prihodko A.I.
International
communication in the conditions of globalization.......................................................
163
Rodionova E.V.
The situation of
colour perception in the character
speech............................................................ 167
Tembotova E.S.
Quotation as a
Discourse Strategy..............................................................................................
170
Shevchenko V.D.
Cognitive Dissonance
in Media Discourse.................................................................................... 174
IV. PROBLEMS OF LINGUISTICS OF THE TEXT
Alikaev R.S., Alikaeva M.R.
Frequency
parameters of phrases in the semantic-syntactic universals of the scientific
text …………. 178
Maslova V.A.
Audial Poetry:
Phonics of a
Poem................................................................................................ 185
Pusyrev A.V.
About the Expert
Evaluation of a Literary Text in the Aspect of Pyramid Installation.........................
195
Sagiryan I.G.
Parenthesis in a
system of text-forming means (on the material of Bulgakov’s prose)........................
201
V. COMPARATIVE RESEARCHES
Babina L.V.
Ethnic and Cultural Specific
Features of the Reflection of the Mind in English and
Russian (based on the names of
plants)........................................................................................
206
Borisova I.Z.
The Problem of
Correct Translation of Military Terms in Yakut and French.....................................
210
Valiyeva T.S.
The cultural types “an elderly person” and «ацæргæ
адæймаг» (“an elderly person”) (based
on the results of
association
experiment)......................................................................................
214
Gazaeva Z.A.
Syntactic bonds of the bipolar adjectives long / short
as the basis of their meanings’ widening
(on the material of
Russian, Karachay-Balkar and English languages)..............................................
220
Zharkova T.I.
Lacunas in
Intercultural Communication.....................................................................................
225
Ryabichkina G.V.,
Metelskaya E.V.
Some Aspects of Comparative
Analysis of Substandard Lexical Units – Zoonims in the
English and Russian Languages................................................................................................. 228
VI. PROBLEMS OF TRANSLATION STUDIES
Kostionova M.YU.
The problem of understanding at intercultural
translation (based on the material of short stories
by A.P.
Chekhov)...................................................................................................................
232
Lomova E.A.
The problem of
relation of rhythmic structure of the original and the fiction translation …….……..
239
Nakhodkina A.A.
The History of
Russian-Yakut Translation.................................................................................
244
Tarasova Z.E.
Features of the
transfer of Yakut diphthongs in English (оn the basis of the
Yakut Epic) ………….. 248
VII. PROBLEMS OF GERMANIC LANGUAGES
Alimuradov O.A.,
Chursin O.V.
The semantic
analysis of a lexical corpus: the procedure revisited................................................
252
Baklagova YU.V.
Semantics of
Derivative Causative Verbs in English....................................................................
264
Adverb as a means
of evaluational categorization of human mental capacity in modern English …....268
Nosova E.G.
The Genre
Peculiarity and Language Design of German Popular Religious and Edifying
Legends….. 272
Sineokova T.N.,
Belyaeva E.I.
Linguistic
classification testing for unambiguous identification of classification
features.................. 278
Yazykova E.V.
Orthographic
variety of the term e-learning in modern
English...................................................... 283
VIII. PROBLEMS OF THE RUSSIAN LANGUAGE
Melikyan V.U.
Communicemas-coalescences:
expressive and phraseoligical aspects.............................................
289
Pjataeva N.V.
Diachronic description of lexical system of Russian
through revealing and analysis of genetic
paradigms...............................................................................................................................
297
Rudenko O.Y.
Language game with the foreign language abbreviations
as a form of playing with the foreign
(based on the
language of contemporary
media).........................................................................
300
Sc herban G.E.
The particle «even»
in the creative process of expressive repetitions.............................................
306
IХ. PROBLEMS OF
ROMANCE LANGUAGES
Grinstein T.D.
Names of Quantifier
Meanings in the Aspect of Syntactic Conversion...........................................
310
Х. PROBLEMS
OF MINOR LANGUAGES
Takazov Kh.A.
From induced
multilingualism to voluntary bilingualism
.............................................................. 314
ХI. LITERARY CRITICISM PROBLEMS
Dreeva J.M.
From old Germanic alliterative verse of the German
rhyme with alternating rhythm (the
prehistory of the
German free-rhythm) ....................................................................................
317
Kozinets S.B.
Realization of the topos «public debt above personal
interests» in the literature of the socialistic
realism..................................................................................................................................
325
POKATILOVA N.V.
On one of the aspects of historical poetics: Origin
and evolution of authorship in the early
literature...............................................................................................................................
330
Kharlamova D.V.
Paradoxes of
literary geography in Stendhal’s novel “The Charterhouse of Parma”.......................
335
ХII. PROBLEMS OF PEDAGOG ICAL LINGU ISTICS
Alagova L.CH.
Technique of
Critical Thinking Formation in the Theory of Teaching Foreign Languages..............
339
Grigorieva V.V.
Culture of the
Northern Peoples in Teaching Foreign Languages.................................................
345
Malushko E.Y.
Podcasts:
advantages and difficulties while teaching the foreign
language..................................... 347
Mishatina N.L.
Concept-centric
essay: the acquisition of personal meanings ......................................................
350
Rakhmatulaeva T.G.
Authentic Texts
Review for University Students........................................................................
355
Talkhanova F.D.
The Method of
Activation of the Teaching Process....................................................................
358
Fomin M.М.
The Problem of
Policultural Language Personality Formation......................................................
361
Yakovleva A.N.
Teaching a second
foreign language to students in the conditions of interaction of languages…..…
366
INFORMATION ABOUT
THE AUTHORS
..............................................................................
369
ЛИНГВИСТИКИ
АМЕРИКАНСКАЯ
ШКОЛА ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЕТАФОРОЛОГИИ
Э.В. БУДАЕВ,
А.П. ЧУДИНОВ
E.V. BUDAEV, A.P. CHUDINOV
В данной статье раскрываются этапы развития американской политической метафорологии. В политическом дискурсе рассматриваются доминирующие метафоры войны и спорта, метафоры со сферой - источником «женитьба» и «семья». Также предлагается сопоставительный анализ метафор в аспекте национального дискурса.
Ключевые слова: политическая метафорология, политический дискурс, национальный дискурс, категоризация политического мира.
This article describes the stages in
the development of the American political metaphorology. In the political
discourse the dominant metaphors of war and sports, metaphors with the
field-the source of the "marriage "and "family" are
considered. It also offers a comparative analysis of metaphors in the aspect of
the national discourse.
Keywords: political
metaphorology, political discourse, national discourse, categorization of the
political world.
Политическая метафорология – одно из бурно развивающихся направлений политической лингвистики. В настоящее время в рамках этого направления выделяются три ведущих научных школы – американская, европейская и российская [Будаев, Чудинов 2005, 2006]. Первой среди них – и по времени возникновения и авторитету – справедливо считается американская, признанным лидером которой является профессор Калифорнийского университета Джордж Лакофф. Как справедливо отмечает А.Н. Баранов, изданная в 1980 году книга Дж. Лакоффа и М. Джонсона «Metaphors We Live by» [Lakoff, Johnson 1980] (в русском переводе [2004]) очень быстро была признана специалистами «библией когнитивного подхода к метафоре – своеобразным аналогом соссюровского «Курса общей лингвистики» в когнитивизме лингвистического извода» [Баранов 2004:7]. Помимо общей характеристики теории концептуальной метафоры (иллюстрированной преимущественно материалами бытового общения), авторы классического труда обратились к политическому дискурсу, детально рассмотрев милитарную метафору Дж. Картера и ее следствия (entailments). Названное исследование показало также, что, казалось бы, совершенно лишенная эмоциональной оценки метафора ТРУД – ЭТО РЕСУРС позволяет скрывать антигуманную сущность экономической политики государств как с рыночной, так и с тоталитарной экономикой. Подобные факты служат ярким аргументом для выдвинутого Дж. Лакоффом и М. Джонсоном постулата, в соответствии с которым идеологии в значительной степени формируются на основе концептуальных метафор.
Другое знаменательное событие в истории изучения политической метафоры – это появление знаменитой интернет-публикации Дж Лакоффа «Metaphor and War. The Metaphor System Used to Justify War in the Gulf» [1991], в которой автор не только с необычной для филолога страстностью разоблачал способы метафорического оправдания готовящейся войны Соединенных Штатов и их союзников против Ирака, но и в полной мере продемонстрировал свою методологию изучения концептуальной политической метафоры, одним из этапов которой является сопоставление метафорического представления одного и того же феномена в политических дискурсах разных народов. Представляется, что именно названные публикации стали тем рубежом, с которого начинается именно современный этап в изучении политической метафорики, а, возможно, и новый этап в развитии всей политической лингвистики.
В конце прошлого столетия рассматриваемая теория и соответствующая ей практика исследования концептуальных политических метафор получают широкое признание в мировой науке. За четверть века в самых разных странах мира были созданы тысячи публикаций, авторы которых обосновывают свой подход ссылками на теорию Дж. Лакоффа. Вместе с тем вполне закономерно, что далеко не все современные специалисты по проблемам политической метафоры декларируют свою принадлежность к когнитивному направлению и провозглашают себя последователями теории концептуальной метафоры Лакоффа-Джонсона. Так, по-прежнему активно используется риторический подход к изучению политических метафор (Р. Айви, Дж. Байнхем, В. Бенуа, Б. Бэйтс и др.). Во многих случаях крайне сложно провести рубеж между развитием методики исследования концептуальной политической метафоры и возникновением новой теории, которая формирует и новую оригинальную методику исследования.
Первое комплексное когнитивное исследование американской политической метафорики провел Дж. Хоув (Howe 1988), показавший, что в американском по-литическом дискурсе доминируют метафоры войны и спорта. Впоследствии исследователи неоднократно обращались к анализу различных аспектов функционирования метафоры в американском политическом дискурсе (Chilton 1996; Chilton, Lakoff 1995; Lakoff 1991; 1996; Milliken 1996; Pancake 1993; Rohrer 1995; Spellman et al. 1993 и др.). За последние годы (2000-2010) в зарубежной и отечественной политической лингвистике появились новые публикации, представляющие значительный интерес для исследователей американской политической метафоры.
Большую группу рассматриваемых публикаций составляют исследования, авторы которых анализируют, какие метафоры (метафорические модели) актуализируются для осмысления определенной понятийной сферы-мишени. Например, в монографии О. Санта Аны [Santa Ana 2002] рассмотрена метафорическая концептуализация сферы-мишени «Иммиграция из Латинской Америки в США» по материалам калифорнийской газеты The Los Angeles Times. Автор подразделяет выявленные метафорические модели на три группы: окказиональные (ИММИГРАЦИЯ –это ЗАГРЯЗНЕНИЕ СРЕДЫ или ОГОНЬ), вторичные (ИММИГРАЦИЯ – это ВТОРЖЕНИЕ, БОЛЕЗНЬ или БРЕМЯ) и доминантные (ИММИГРАЦИЯ – это ОПАСНЫЕ ВОДНЫЕ ПОТОКИ, а ИММИГРАНТЫ –это ЖИВОТНЫЕ).
Некоторые публикации, в которых точкой отсчета для исследования служит сфера-магнит метафорической экспансии, посвящены анализу концептуальных метафор в политическом нарративе, то есть в комплексе политических текстов, тематически сконцентрированных вокруг определенного политического события (выборов, референдума и т.п.). Особый интерес специалистов вызывает политический нарратив «Война в Персидском заливе», о котором Дж. Лакофф писал еще полтора десятилетия назад [Lakoff 1991]. Первое исследование метафор второй Иракской войны было опубликовано Дж. Лакоффом [Lakoff 2003b] еще до начала боевых действий. Проанализировав метафоры администрации и СМИ США, актуализированные для оправдания второй войны в Персидском заливе, Дж. Лакофф выделил базовые метафорические модели, которые, дополняя друг друга, заняли центральное место в осмыслении внешней политики в американском сознании:
1. Государство – это индивид. Развертывание метафоры «Ирак – это Саддам Хуссейн» в американских СМИ позволяет представлять войну в Ираке, как войну против одного человека, и оттеняет тот факт, что тысячи бомб, которые будут сброшены на Ирак (исследование опубликовано в преддверии войны), будут сброшены не на одного человека. Согласно американским СМИ, государства-взрослые, т.е. экономически развитые государства, имеют полное право учить и дисциплинировать государства-детей, тем более, если ребенок становится вооруженным подростком-хулиганом.
2. Модель Рациональной Личности. Рациональная личность (государство) всегда стремится приумножить доходы и минимизировать расходы. В американской прессе война в Ираке представлялась как торговая сделка, в которой доходы превышают расходы (чужие расходы, т.е. жизни иракцев, в расчет не принимаются).
3. Сказка о справедливой войне. По Дж. Лакоффу, метафорическая сказка о войне, в которой всегда есть Герой, Жертва, Злодей и Злодеяние, реализуется в двух вариантах. «История о спасении» была реализована при осмыслении первой войны в Персидском заливе (Ирак – Злодей, Кувейт – Жертва, Злодеяние – изнасилование, Спаситель – США). Для оправдания второй войны американская администрация и СМИ актуализировали «Историю о самозащите», в которой Жертва и Герой совпали (США).
С
политическим нарративом «Вторая война в Персидском заливе» связано также
исследование Дж. Гуднайта (Goodnight 2004), проанализировавшего метафоры «Ирак
– это Вьетнам Буша» и «вьетнамское болото» в американских политических дебатах
(апрель,
Отдельного внимания заслуживают исследования, направленные на выявление ингерентных характеристик и типичных прагматических смыслов политических метафор определенной сферы-источника. Так, К. Мэлоун (Malone www) указывает на широкую распространенность спортивной метафоры в американской политической речи и выводит из этого факта два негативных следствия для американской демократии. Во-первых, если политика – это соревнование, рассуждает автор, то избиратели – болельщики. Регулярное использование спортивной метафоры в политической речи формирует у избирателей психологию пассивного наблюдателя, формирует ‘couch-potato electorate’ (букв. «диван-картофель избиратели»), т.е. электорат, предпочитающий «лежать на диване» и наблюдать за происходящим, вместо того, чтобы принимать активное участие в политических выборах. Во-вторых, спортивная метафора акцентирует внимание на тактике и стратегии политического соревнования, лишая избирателей «жизненно важной информации» о сущности политических программ и об интенциях политиков. Автор отмечает, что для избирателей эта информация намного важнее, чем особенности проведения предвыборного соревнования. Когда спортивная игра (выборы) подходит к концу, политики продолжают оказывать реальное влияние на повседневную жизнь американских граждан.
Типичные характеристики метафор со сферой-источником «Женитьба» в американском политическом дискурсе рассмотрены в одной из глав в учебнике по политической коммуникации Д.Ф. Хана (Hahn 2003). К этой же группе исследований относится работа Дж. Лакоффа (Lakoff 2004), проанализировавшего две модели со сферой-источником «Семья» во внутриполитическом американском дискурсе.
Согласно Модели Строгого Отца, дети
рождаются плохими, потому что стремятся делать то, что им нравится, а не то,
что правильно, поэтому нужен сильный и строгий отец, который может защитить
семью от опасного мира и научить детей различать добро и зло. От детей
требуется послушание, а единственный способ добиться этого – наказание. Модель
устанавливает прямую взаимосвязь дисциплины и морали с благополучием. Модель Воспитывающего
Родителя несет смысл гендерной нейтральности: оба родителя в равной
степени ответственны за воспитание детей. Дети рождаются хорошими, а задача
родителей воспитать их таким образом, чтобы они могли улучшать мир и
воспитывать других. Анализируя развертывание этих моделей применительно к
различным вопросам внутренней политики (налоги, образование и др.), Дж. Лакофф
соотносит политическое доминирование консерваторов с использованием Модели Строгого Отца,
а неудачи либералов связывает с особенностями актуализации Модели Воспитывающего
Родителя (Lakoff 2004: 5-34).
Экспериментальное
исследование по проверке гипотезы Дж. Лакоффа о том, что в основе «левого» и
«правого» американского политического дискурса лежат две метафорические модели
семьи, провел А. Ченки (Cienki 2004). На материале текстов из предвыборных
теледебатов Дж. Буша и А. Гора (
Как заметила Ш. Линд, «сильные мира сего с равным успехом навязывают свои метафоры и в национальной политике, и в повседневном общении» (Лакофф, Джонсон 2004: 185). Если учитывать, что метафоры несут в себе значительный прагматический потенциал, способны изменять понятийную систему человека и влиять на поведение, то вполне понятен интерес исследователей к метафорам в речи американских политиков. Так, Дж. Чартерис-Блэк [Charteris-Black 2004], проанализировав риторику М.Л. Кинга, Б. Клинтона, Дж. Буша-старшего и Дж. Буша-младшего, показал, как метафоры регулярно используются в их выступлениях для актуализации нужных эмотивных ассоциаций и создания политических мифов о монстрах и мессиях, злодеях и героях. Особое место среди публикаций этого направления занимают экспериментальные исследования, направленные на выявление потенциала метафор к переконцептуализации политической картины мира в речи американских политиков.
Важное место среди исследований американской политической метафорики занимает сопоставительный анализ метафор в национальных дискурсах. Такие исследования позволяют «отчетливее дифференцировать «свое» и «чужое», случайное и закономерное, «общечеловеческое» и свойственное только тому или другому национальному дискурсу.
С одной стороны, американская политическая метафора обнаруживает много общего с политической метафорикой других лингвокультур. С другой стороны, как указывал Дж. Лакофф, «наиболее фундаментальные культурные ценности согласованы с метафорической структурой основных концептов этой культуры» [Лакофф, Джонсон 2004: 46], что и подтверждается сопоставительными исследованиями американских политических метафор с метафорами других национальных политических дискурсов. Например, Дж. Лакофф (Lakoff 2001a) показал, что при осмыслении войны в Югославии американские СМИ (автор проводил исследование на примере газеты The New York Times) апеллировали все к той же Сказке о справедливой войне (Милошевич – Злодей, албанцы – Жертва, США – Герой) и модели Государство – это индивид, а сербы использовали совсем другие метафоры.
В сознании сербского народа Косово – исконно сербская, но завоеванная мусульманами территория, на которой к тому же расположены главные сербские святыни.
С. Милошевич представил вытеснение албанцев из Косово посредством метафоры Христианского Рыцаря, идущего в крестовый поход ради возвращения сербам святой земли. Метафоры С. Милошевича – еще одна (сербская) разновидность сказки о справедливой войне (Lakoff 2001a: 32).
Отдельного внимания заслуживают попытки исследователей выявить посредством метафорического анализа базовые ментальные представления, лежащие в основе категоризации политического мира. С этой точки зрения значительный интерес представляет исследование Э. Сандикциоглу (Sandikcioglu 2000), в котором убедительно продемонстрировано, что американские политические метафоры, актуализированные для осмысления первой войны в Персидском заливе, отражают базовую оппозицию «Мы (Запад)» –«Они (Восток)» через такие частные оппозиции, как цивилизованность –варварство, сила –слабость, зрелость –незрелость, рациональность –эмоциональность, стабильность –нестабильность, сотрудничество –родство, азартная игра –базар.
Итак, для представителей североамериканского направления в исследовании политической метафоры характерны следующие «фамильные черты»:
– значительная доля исследований, выполненных в рамках риторического направления;
– активное использование методики критического анализа дискурса и иных способов демонстрации своей гражданской, политической позиции;
– повышенное внимание к метафорам, которые используются в институциональном политическом дискурсе, особенно в текстах, созданных широко известными политическими лидерами; американские исследователи предпочитают изучать
метафоры американского политического дискурса и крайне редко занимаются сопоставлением метафор в политических дискурсах разных народов;
– слабый интерес к межкультурной специфике политической метафорики в сочетании с активным поиском универсалий в сопоставительных исследованиях;
– значительное внимание к гендерным аспектам политической метафорики (феминистские исследования).
Литература
1. Будаев Э.В., Чудинов А.П. Метафора в политическом интердискурсе. – Екатеринбург, 2006.
2. Будаев Э.В., Чудинов А.П. Концептуальные исследования в политическом дискурсе: новые зарубежные исследования (2000–2004) // Вопросы когнитивной
лингвистики. – 2005. – №2.
3. Будаев Э.В., Чудинов А.П. Зарубежная политическая лингвистика. – М.: Флинта: Наука, 2008.
4. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем: Пер. с англ. / Под. ред. и с предисл. А.Н. Баранова. – М.: Едиториал УРСС, 2004.
5. Хомский Н. Новый военный гуманизм. Уроки Косова. – М.: Праксис, 2002.
6. Charteris-Black J. Politicians
and Rhetoric. The Persuasive
Power of Metaphor. –
7. Chilton P. Security
Metaphors. Cold War Discourse
from Containment to Common House. –
8. Chilton
P., Lakoff G. Foreign
policy by metaphor // Language and Peace / Ed. Ch. Schäffner, A.Wenden.
Aldershot:
9. Cienki A. Bush’s and Gore’s language and gestures in 2000 US presidential debates: A test case for two models of metaphors // Journal of Language and Politics. 2004. Vol. 3. №3.
10. Goodnight G.T. “Iraq
is George Bush’s Vietnam”. Metaphors
in Controversy: On Public Debate and Deliberative Analogy //
www.usc.edu/dept/LAS/iids/docs/Iraq_and_Vietnam.doc – 2004.
11. Hahn
D.F. Political
Communication: Rhetoric, Government, and Citizens / 2nd ed. –
12. Halverson C.M. Lifting the Dark Threat: The Impact of Metaphor in the War Against Terror // Journal of Undergraduate Research. 2003. Vol. 6.
13. Howe N. Metaphor in Contemporary American Political Discourse // Metaphor and Symbolic Activity. 1988. Vol. 3. №2.
14. Lakoff G. Don’t
Think Of An Elephant! Know
Your Values and Frame the Debate. Chelsea Green Publishing, 2004.
15. Lakoff
G. Metaphor and War,
Again // Twww.alternet.org/story.html?StoryID=15414T – 2003b.
16. Lakoff G. Metaphor
in Politics. An open letter to
the Internet from George Lakoff // www.philosophy.uoregon.edu/metaphor/lakoff-1.htm
– 1991.
17. Lakoff
G. Moral Politics: What
Conservatives Know That Liberals Don’t.
18. Lakoff G., Johnson M. Metaphors
We Live by.
19. Lakoff G. Metaphorical
Thought in Foreign Policy. Why
Strategic Framing Matters // www.frameworksinstitute.org/
products/metaphoricalthought.pdf – 2001a.
20. Lakoff
G. Metaphors of Terror
// www.press.uchicago.edu/News/911lakoff.html – 2001b.
21. Lakoff G., Johnson M. The Metaphorical Logic of Rape // Metaphor and Symbolic Activity. Vol. 2. 1987.
22. Landsheer Ch. de. Function and the Language of Politics. A Linguistics Uses and Gratification Approach // Communication and Cognition. 1991. Vol. 24. № 3/4.
23. Malone C. The Sport of Politics // www.inthemix.org/shows/show_politics5.html.
24. Milliken J.L. Metaphors of Prestige and Reputation in American Foreign Policy and American Realism // Post-Realism: The Rhetorical Turn in International Relation. East Lancing: Michigan State University Press, 1996.
25. Pancake A.S. Taken by storm: The exploitation of metaphor in the Persian Gulf War // Metaphor and Symbolic Activity. 1993. Vol. 8. №4.
26. Rohrer T. The Metaphorical Logic of (Political) Rape: The New Wor(l)d Order // Metaphor and Symbolic Activity. 1995. Vol. 10. №2.
27. Sandikcioglu
E. More metaphorical
warfare in the Gulf: Orientalist frames in news coverage // Metaphor and
Metonymy at the Crossroads: A Cognitive Perspective / ed. A. Barcelona. –
28. Santa Ana O. Brown Tide Rising: Metaphors of Latinos in Contemporary American Public Discourse. Austin, TX: University of Austin Press, 2002.
29. Spellman B., Ullman J., Holyoak K. A Coherence Model of Cognitive Consistency: Dynamics of Attitude Change During The Persian Gulf War // Journal of Social Issues. 1993. Vol. 49.
ПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ
ПОТЕНЦИАЛ МЕТАФОРЫ
Л.В. КАЛАШНИКОВА
COGNITIVE POTENTIAL OF METAPHOR
L.V. KALASHNIKOVA
Метафора является одним из наиболее продуктивных средств, с помощью которых происходит вербализация действительности. Это – универсальный способ познания и концептуализации действительного мира. Познавательный потенциал когнитивной метафоры заключается в ее способности обеспечивать концептуализацию неизученного объекта по аналогии с уже сложившейся системой понятий.
Ключевые слова: метафора, реальность, вербализация, познание, восприятие, действительный мир, познавательный потенциал.
Metaphor is one of the most
effective ways of reality verbalization. It is a universal way of cognition and
perception of the real world. Cognitive potential of a metaphor is included in
its ability to provide the conceptualization of an unknown object by analogy
with the formed conceptual framework.
Keywords: metaphor,
reality, verbalization, cognition, perception, real world, conceptual framework,
cognitive potential.
Изучение знаний, используемых в ходе языкового общения, рассматривается как одно из ведущих направлений когнитивной науки. Не случайно один из основных вопросов психологии – вопрос о детерминации поведения человека получил в когнитивной психологии следующий ответ: поведение человека детерминировано его знаниями. Решающая роль отводится знаниям и в системах искусственного интеллекта, где само понятие интеллекта нередко связывается со способностью использовать «необходимые знания в нужное время».
Согласно современным представлениям, навеянным во многом разработками в области искусственного интеллекта, основной задачей общей теории языка является объяснение механизма обработки естественного языка, построение модели его понимания. Коль скоро в основе такой модели лежит тезис о взаимодействии различных типов знания, то лингвистика уже не обладает монополией на построение общей модели языка. Ее создание возможно только в рамках всей когнитивной науки.
Когнитивная лингвистика – направление, «в центре внимания которого находится язык как общий когнитивный механизм» [4: 304] и когниция «в ее языковом отражении» [10: 10]. Центральное место в когнитивной лингвистике занимает проблема категоризации окружающей действительности, важную роль в которой играет метафора как проявление аналоговых возможностей человеческого разума. Метафору в современной когнитивистике принято определять как (основную) ментальную операцию, как способ познания, категоризации, концептуализации, оценки и объяснения мира. Положения о ее ментальном характере и познавательном потенциале стали основными предпосылками когнитивного подхода к исследованию метафоры.
На феномен метафоричности мышления обращали внимание Д. Вико, Ф. Ницше, А. Ричардс, М. Бирдсли, Х. Ортега-и-Гассет, Э. МакКормак, П. Рикер, Э. Кассирер, М. Блэк, М. Эриксон и другие исследователи. В 1967 году М. Осборн указывал на то обстоятельство, что человек склонен метафорически ассоциировать власть с верхом, а все нежелательные символы помещать внизу пространственной оси, что,
по сути, соответствует классу ориентационных метафор в теории концептуальной метафоры [16]. В разработанной им же теории архетипичных метафор просматриваются истоки современной теории «телесного разума». Относительным аналогом концептуальных метафор можно считать метафорические кластеры, как способ описания системности политических метафор [13].
Занимаясь проблемой генезиса и эволюции человеческого сознания, Дж. Джейнс предложил оригинальную гипотезу об исторической динамике функциональной асимметрии человеческого мозга, отраженной в письменных источниках различных исторических эпох. Дж. Джейнс связывал эволюцию сознания со способностью к метафоризации и считал, что метафора – это способ расширения нашего понимания мира, экспансии человеческого сознания. «Абстрактные концепты формируются c помощью конкретных метафор» [14: 50], но большинство людей не осознает метафоричности многих слов –«слова, обозначающие абстрактные понятия, как древние монеты, чье изображение стерлось от частого использования» [14: 51]. По Дж. Джейнсу, понять –это значит найти хорошую метафору, подобрать хорошо знакомый и связанный с нашими сенсорными ощущениями образ для осмысления неизвестного и малопонятного. Дж. Лакофф и М. Джонсон [15] разработали теорию, которая привнесла системность в описание метафоры как когнитивного механизма и продемонстрировала большой эвристический потенциал применения теории в практическом исследовании [7: 25].
Анализ лингвистических механизмов мышления сплошь да рядом ведет за пределы языка, к тем внеязыковым формам мысли, с которыми в реальной работе сознания постоянно взаимодействуют лингвистические механизмы [5]. Через анализ языкового уровня открывается путь к пониманию внеязыковых механизмов мышления.
В своей каждодневной жизни человек руководствуется подвижными, гибкими и простыми естественными категориями, сформированными на «среднем» уровне абстракции. В концептах и названиях этого уровня обычно соединяются перцептуальные и функциональные характеристики объектов, то есть сам уровень обладает не только лингвистической, но и когнитивной значимостью. Это объясняется тем, что «категоризация связана с членением внешнего и внутреннего мира человека в соответствии с сущностными характеристиками его функционирования и бытия» [6: 44], [7].
Исследование стратегий категоризации на базовом уровне приводит к предположению, что опыт человека еще до его концептуального осмысления структурируется именно на этом уровне. Мы способны взаимодействовать с объектами реального мира, структурируя их по оппозиции «часть – целое», с помощью основанного на гештальтах восприятия, двигательной активности и создания богатых ментальных образов.
Восприятие и понимание, коммуникация в целом, возможны потому, что мы не создаем новые метафоры, а пользуемся теми, что получили в процессе познавательной деятельности. Нет оснований считать, что «ментальное» (субъективное) есть нечто абсолютно замкнутое в себе. Наша субъективность может иметь многослойную структуру и быть замкнутой на одном уровне, а на другом –иметь прямой доступ к реальности.
Сфера субъективного состоит не только из образов внешнего мира, но также из представлений, воспоминаний, смыслов, интеллектуальных и волевых актов, эмоций. Ясно, что все это весьма трудно отождествить с внешними объектами – как они существуют «сами по себе». Субъективный опыт содержит и общедоступные знания, ставшие достоянием самого субъекта. Наличие общедоступных знаний позволяет индивидам понимать друг друга.
Именно метафоры позволяют найти канал связи со структурами знаний: знаний об окружающей действительности, субъективного опыта, отождествляя с одной стороны мир с нашим сознанием, а с другой стороны сознание с миром. Язык описывает воспринимаемую действительность, используя вербальные средства.
Интерпретация кодов, понимание возможно только при условии установления обратной связи с концептуальными структурами. Средством, устанавливающим связь лингвистических и концептуальных структур, является метафора. Эта точка зрения не безосновательна.
Метафора относится не к сфере слов, а к сфере мышления и действия. Наша понятийная система возникла на основе образов и метафорична по своей сути. Поскольку значительная часть реальности осмысляется в метафорических терминах и поскольку наше представление о материальном мире отчасти также метафорично, метафора играет очень существенную роль в установлении того, что является для нас реальным. Однако при этом вопрос об истинности и ложности лежит за пределами метафоры, так как она всего лишь высвечивает одни стороны и скрывает другие. Языковые метафоры строятся по определенным образцам: концептуальным метафорам или метафорическим моделям, действующим на бессознательном уровне. Мы мыслим по метафорическим схемам, которые не осознаем [15]. Суть концептуальных метафор заключается не в словах, а в самом понимании объектов.
Метафора представляет собой новеллистический способ репрезентации чеголибо; это многоуровневый источник нового света, бросаемого на старые темы. Целью метафор является инициация сознательного либо подсознательного возвращения в недра своей модели мира с целью прочувствования опыта [3]. Метафора является одним из наиболее продуктивных средств, с помощью которых происходит вербализация действительности. Метафора является универсальным способом познания и концептуализации действительного мира, успешно играя роль призмы, через которую человек совершает акт мировидения. Созданные посредством метафор и метафорических образований фрагменты языковой картины мира наиболее ярко и самобытно окрашивают концептуальную модель мира в национально-культурные цвета [12: 177, 179].
Лингвистическая традиция всегда признавала универсальный характер метафоры как средства переосмысления знакомых наименований при наречении фрагментов окружающего мира и направленность ее либо на заполнение лексических лакун, либо на характеризацию и более глубокое проникновение в суть уже познанных объектов.
Результатом «намеренной категориальной ошибки» (Райл) является наше обогащение понимания вечно изменяющейся действительности, так как, нарушая концептуальные границы таксономий, метафора подмечает то, что могло бы остаться незамеченным. В метафоре сосуществуют универсальность и специфичность, так как, с одной стороны, она является орудием мышления и познания, а с другой – основана на национально-культурном мировидении, отражающем как фундаментальные культурные ценности, так и согласованные с ними в пределах определенной субкультуры индивидуальные системы ценностей [12], [2].
Метафора пронизывает всю нашу повседневную жизнь и проявляется не только в языке, но и в мышлении и действии. Привлечение метафоры для понимания опыта является одним из величайших триумфов человеческого мышления. Изучение метафоры становится все более интенсивным, захватывает разные области знания [1].
Традиционная точка зрения на метафору выделяла только несколько способов образования метафоры и ограничивала применение термина «метафора» также только некоторыми из возникших случаев. Она заставляет рассматривать метафору только как языковое средство, как результат замены слов или контекстных сдвигов, в то время как в основе метафоры лежит заимствование идей. Метафорична сама мысль, она развивается через сравнение, и отсюда возникает метафора в языке.
Важным фактором развития сознания человека является когнитивная метафора, которая имеет ряд характерных свойств, учет которых позволяет осуществлять их верные интерпретации [11: 29]. Аналогии, основанные на когнитивной метафоре, дают нам возможность увидеть какой-либо предмет или идею как бы «в свете» другого предмета или идеи, что позволяет применить знание и опыт, приобретенные в одной области, для решения проблемы в другой области [9: 291 –292]. Когнитивная метафора позволяет осмыслить концепты, отстоящие сколь угодно далеко от исходно принятых, осмыслить одни концепты с опорой на другие, служащие эталоном. Можно заключить, что когнитивная метафора обладает способностью обеспечивать концептуализацию неизученного объекта по аналогии с уже сложившейся системой понятий, проявляя свой познавательный потенциал.
Литература
1. Арутюнова Н.Д. Метафора в языке чувств // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. –М., 1999. –С. 385–02.
2. Гак В.Г. Метафора: универсальное и специфическое / В.Г. Гак. // Метафора в языке и тексте. –М.: Наука, 1988. –С. 11.
3. Гордон Д. Терапевтические метафоры / Д. Гордон. –2002 –(http://www.follow.ru).
4. Демьянков В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. –1994. №4.
5. Копосов Н.Е. Что такое критика социальных наук? / Н.Е. Копосов // Журнал социологии и антропологии. The Journal of Sociology and Social Anthropology. – 1999. –т. II. –Вып. 3. –С. 58, 61–3.
6. Кубрякова Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов / Е.С. Кубрякова, B.C. Демьянков, Ю.Г. Панкрац, Л.Г. Лузина. –М., 1996. –С. 44, 169.
7. Лагута О.Н. Логика и лингвистика / О.Н. Лагута. –Новосибирск, 2000. –116 с.
8. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем: Пер. с англ. / Под. ред. и с предисл. А.Н. Баранова. –М., 2004.
9. Минский М. Остроумие и логика когнитивного и бессознательного // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XXIII. –С. 291–92.
10. Рудакова А.В. Когнитология и когнитивная лингвистика / Под. ред. И.А. Стернина. –Воронеж, 2002.
11. Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка. –М., 1995. –C. 29.
12. Телия В.Н. Метафоризация и ее роль в создании языковой картины мира / В.Н. Телия // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира. –М.: Наука, 1988. –С. 40.
13. Jamieson K.H. The Metaphoric Cluster in the Rhetoric of Pope Paul VI and Edmund G. Brown, Jr. // Quarterly Journal of Speech. 1980. Vol. 66.
14. Jaynes J. The origin of consciousness in the breakdown of the bicameral mind. Boston: Houghton Mifflin, 1976.
15. Lakoff G., Johnson M. Metaphors We Live by. –Chicago, 1980.
16. Osborn M. Archetypal Metaphor in Rhetoric: The Light-Dark Family // Quarterly Journal of Speech. 1967. Vol. 53.
ЭКОЛОГИЯ
ЯЗЫКА И ЯЗЫКОВАЯ ПОЛИТИКА
А.В. КРАВЧЕНКО
ECOLOGY OF LANGUAGE AND LANGUAGE POLICY
A.V. KRAVCHENKO
Из-за имеющего место эпистемологического парадокса роль естественного языка в эволюции человека как вида не является центральной задачей когнитивных/лингвистических исследований. В этой связи в статье приводятся доводы в пользу того, что когнитивная область языковых взаимодействий является важнейшей экзистенциальной средой человека, а ее бесконтрольное ухудшение способствует дезинтеграционным процессам в культуре и оществе.
Ключевые слова: язык, языковой миф, консенсуальная область, общество.
Because of an epistemological
paradox, the role of natural language in the evolution of the human species has
not been in the focus of cognitive/linguistic research. It is argued that the
cognitive domain of linguistic interactions is a vital existential medium for
humans, and its uncontrolled deterioration may result in disintegration of
culture and society.
Keywords: language,
language myth, consensual domain, society.
Эпистемологическая проблема. Как это ни странно, языковеды до сих пор не могут похвастать общепринятым непротиворечивым определением объекта своего изучения. Современная лингвистика –а в своем сегодняшнем состоянии это лингвистика ХХ века –не дает ответа на главный вопрос: «Что такое язык?». Из этого возникает ряд серьезных проблем эпистемологического характера [1].
Во-первых, остается неизвестной истинная природа языка: гипотеза о том, что язык является продуктом естественной эволюции человека как вида –точнее, коэволюции символа и мозга [2] – пока не может считаться окончательно доказанной.
Во-вторых, во многом не ясна биологическая функция языка – ведь все остальные виды живых существ прекрасно обходятся без него. Что бы ни говорили некоторые исследователи –особенно приматологи – о языке животных, это всего лишь метафора. Однако до недавнего времени вопрос о биологической функции языка учеными практически не ставился. Необходимо задаться вопросом о той биологической, предопределенной природой сверхзадаче, которая стоит перед человеческим языком как специфическим видом совместной деятельности. В-третьих, и это самое главное: язык есть то, что делает человека человеком, поскольку развитие и формирование человеческого разума, сознания, интеллекта напрямую связано с языковой средой и ей определяется [3:4].
Традиционное языкознание продолжает дуалистическую традицию, окончательно утвердившуюся после Декарта, рассматривая язык и сознание как онтологически независимые явления –хотя еще Л.С. Выготский убедительно отстаивал противоположную точку зрения. Преодоление дуалистического наследия в науке о языке является давно назревшей необходимостью [5], но инерция мышления в научной среде велика, и новые идеи, призванные оживить чахнущее древо лингвистики, по-прежнему встречают упорное сопротивление.
Мировое лингвистическое сообщество уже давно является традиционным обществом, а, как известно, традиционность уклада не способствует общественному прогрессу [6]. Существование огромного количества состязающихся между собой “теорий” естественного (человеческого) языка красноречиво говорит о том, что в среде ученых отсутствует сколько-нибудь общее понимание языка как феномена, позволяющее, в частности, эффективно решать задачи прикладного характера. Мифы, которыми продолжает жить ортодоксальное языкознание, продолжают составлять основу теоретических и методологических догм, на которых строится школьное и вузовское образование, в результате чего его эффективность часто оказывается ничтожной, а сама ситуация в сфере образования — парадоксальной [7].
Понять роль естественного языка –значит понять человека и мир, частью которого он является. Нельзя не согласиться с Д. Бикертоном в том, что «язык сделал наш биологический вид тем, чем мы являемся, и пока мы не поймем его понастоящему… мы не можем надеяться понять самих себя. А пока мы не сможем понять самих себя, мы будем продолжать беспомощно наблюдать за тем, как созданный нами мир все дальше и дальше ускользает из-под нашего контроля» [8: xi].
Язык как среда. О неадекватности определения функции языка как коммуникации, состоящей в обмене информацией, написано немало [9-17]. Не повторяя приводимые многими авторами аргументы, подчеркнем главное: внятное определение функции языка возможно лишь при подходе к языковой деятельности в рамках биологии языка и когниции, когда язык рассматривается как особая характеристика человека как биологического вида, т. е. как биосоциальное явление [18;19]. Языковая деятельность – это поведение в консенсуальной области, которое выступает как описание структуры организма в момент осуществления деятельности; при этом структура самого организма есть результат истории взаимного структурного сопряжения между организмами и средой. Поскольку язык является своеобразным продолжением человеческих органов чувств [20], и поскольку человеческий организм – это структурно детерминированная живая система, языковые взаимодействия, образующие особое измерение когнитивной области организма, становятся той реляционной областью, в которой люди существуют как единства взаимодействий [21]. Как био-социокультурное измерение когнитивной динамики человека, язык зависит от социо-культурных случайных обстоятельств [22]. Слово язык отсылает к неоднородному набору артефактов и практик, с помощью которых мы используем различные виды поведения таким образом, что становится возможным приписывание семиотических значимостей: значение возникает из отношения между организмом и его физической и культурной средой, определяемого ценностью среды для организма [23].
Люди, взаимодействуя друг с другом, создают языковую среду, которая определяет специфику когнитивного развития каждого отдельного человека с момента его рождения. Другими словами, мы имеем дело с круговой организацией в системе «общество – язык –человек – общество», а круговая организация в биологической теории когниции рассматривается как специфицирующий признак живой системы [24]. Научный подход к языку требует изучения биологических и социальных свойств человека как живого организма, существующего в потоке совместной деятельности с себе подобными [25]. Эта совместная деятельность, являющаяся характерной экзистенциальной особенностью человека и обеспечивающая его выживание и сохранение именно как вида, протекает в естественноязыковой (биосоциокультурной) среде. Таким образом, языковая среда предстает как жизненно необходимое условие для существования человека как биологического вида [26].
Экология языка. Точно так же, как человечество до определенной поры не задумывалось о том влиянии, которое оказывает его жизнедеятельность на состояние окружающей (физической) среды, вне которой невозможно само существование человека, оно продолжает игнорировать процессы, происходящие в среде языковой.
До сих пор отсутствует понимание той решающей роли, которую играет языковая среда в создании оптимального климата для формирующегося индивидуального сознания –со всеми вытекающими последствиями [27]. Состояние общественного сознания на каждом этапе развития социума напрямую зависит от состояния сознания отдельных индивидов, при этом онтогенез индивидуального сознания невозможен без и вне языковой (общественной) среды [28].
Ортодоксальное языкознание разделяет язык и мышление. Однако как процесс мышление следует рассматривать как взаимодействие с концептами – сложными репрезентациями (состояниями относительной нейронной активности) взаимодействий человеческого организма с его нишей, включая взаимодействия с физическими (звучащими) словами в консенсуальной области первого порядка [29]. Как таковые, концепты образуют особую среду (динамическую совокупность состояний относительной нейронной активности), входящую в расширяющуюся последовательность интегрированных двуг в друга сред, таких как нервная система, тело и мир, при этом все они каузально связаны между собой. Структуру концепта нельзя понять, не принимая в расчет сложных отношений взаимной каузальности между организмом, с одной стороны, и его когнитивной нишей, с другой.
Потому что мы как человеческие существа «случаемся в языке» [24] как в непосредственно окружающей нас среде, и потому что то, что мы знаем о мире, приходит к нам будучи опосредованным нашим действующим телом, через репрезентации телесных «возмущений», вызываемых его взаимодействиями со средой – мы как наблюдатели постоянно находимся в эпистемической ловушке языка. Для нас язык в самом прямом смысле порождает мир, который мы пытаемся описать и понять, как если бы язык, в действительности, не являлся частью этого мира. Объективная реальность существует, и наш опыт этой реальности реален, но «так уж случилось, что эта реальность –наша реальность» [30: 235], а «наша реальность» как осмысленное понятие, разделяемое другими людьми, есть реальность языка. Поэтому нужно говорить о языковой среде, используя экологические понятия и термины [31]: она может быть благоприятной или неблагоприятной, она может подвергаться загрязнению, над ней можно проводить (часто бездумные и опасные) эксперименты, не отдавая себе отчета о возможных последствиях для вида homo sapiens и его филогенеза в целом, и т. д. и т. п.
Вера
ортодоксального языкознания в то, что язык и мышление существуют отдельно друг
от друга, что язык является инструментом “передачи” мыслей из одной головы в
другую, а языковые знаки служат этакими контейнерами, в которые говорящий
вкладывает значения, а слушающий их оттуда извлекает, лежит в основе языкового мифа [32],
препятствующего движению науки о языке вперед. Материализованный в школьных и
вузовских образовательных программах, языковой миф ответственен за формирование
в обществе утилитарного отношения к языку как некоторому предмету потребления,
создавая иллюзию его вторичности по отношению к существу человеческого бытия.
Профессиональный лингвистический жаргон изобилует такими выражениями, как пользователь языка,
языковые средства, отправитель/получатель (высказываания), усвоение языка,
овладение языком, приобретение/утрата языковых навыков и т. п.,
рисующими язык как некоторую вещь, существующую «где-то там», в «объективном»
мире (т. е. независимо от человека) и представляющую определенную утилитарную
ценность. Однако степень портретного сходства здесь такая же, как в картине,
которую рисуют высказывания типа Достигнув
зенита, солнце стало медленно клониться к западу или Глядя в окно вагона,
он пытался сосчитать проносившиеся мимо телеграфные столбы.
Мы знаем, что в реальности, лишенной человека как наблюдателя, солнце не ходит по небу, а телеграфные столбы не бегают и, тем более, не носятся как угорелые, и знание это мы называем научным. Но насколько, в этом случае, научно знание, составляющее область лингвистики как научной дисциплины? Можно задать и более «крамольный» вопрос о том, является ли ортодоксальная лингвистика наукой по большому счету [33].
Отношение общества к языку. Язык –это важнейший экзистенциальный фактор, во многом определяющий условия и дальнейшее направление общественного развития в долговременной перспективе. Вызванное непониманием этого пренебрежение к языку на государственном уровне (за что ответственность во многом лежит на языковедах) чревато многими негативными последствиями –от падения общего уровня грамотности, принявшего в современной России катастрофические размеры, до распада многонациональных государственных образований.
Сегодня можно говорить о двух основных тенденциях в отношении общества к языку. Первая заключается в преследующих политические цели насильственных изменениях концептуальной системы через изменение языка –например, характерное для современного западного общества движение за так называемую «политкорректность», выросшее из воинствующего американского феминизма и напрочь лишенное каких бы то ни было научных оснований, поскольку оно не учитывает биологической (адаптивной) функции языка [34]. Забавность ситуации здесь в том, что языковой миф, поддерживаемый когнитивной наукой основного направления (в частности, генеративной грамматикой), не мешает феминистам, пусть даже на уровне подсознания, чувствовать решающую роль языка в установлении и поддержании общественных институтов. Феминистский «крестовый поход» против «сексизма» и «мужского шовинизма» в языке в немалой степени способствует стиранию в сознании отдельной части общества важности половых различий, откуда всего лишь один шаг к признанию «нормальности» однополых браков и воспитания детей однополыми «семейными» парами. Деструктивность для общества такого направления в развитии института брака и семьи очевидна для всех, кто имеет хотя бы поверхностное представление о движущей силе эволюции.
Вторую тенденцию можно охарактеризовать как самоустранение общества и государства от контроля за языковой средой, когда те или иные процессы, затрагивающие область когнитивно-коммуникативных взаимодействий, вырастая в масштабах, грозят привести (и уже приводят) к радикальному ухудшению качества языковой среды, связанному с изменением, и даже утратой, общечеловеческих культурноценностных ориентиров. Такая ситуация наблюдается сегодня в современном российском обществе, в котором отсутствует какая-либо поддерживаемая государством языковая политика –особенно в средствах массовой информации и книгоиздательской деятельности [35] – а мат стал нормой в повседневном общении молодежи.
Если общество в ближайшее время не осознает настоятельной необходимости вплотную заняться проблемами языковой экологии и выработкой соответствующей языковой политики на государственном уровне, может оказаться поздно: произойдет окончательный отказ от общечеловеческих ценностей, обострится регресс общественного сознания, прогрессирующий экономический упадок закончится сдачей политических позиций, страна перейдет де факто в группу слаборазвитых стран и встанет перед прямой угрозой дезинтеграции и поглощения другими этносами. Чтобы этого не случилось, необходимо “реальное и официальное возведение русского языка в общенациональную ценность” [36: 16]. Нужны координированные усилия общества и государства по оздоровлению языковой среды, от которой, в конечном итоге, зависит сохранение русской культуры и русского суперэтноса.
Литература
1. Кравченко А.В. Наука о языке и ее объект: к постановке проблемы // Вестник НГУ. Серия: лингвистика и межкультурная коммуникация. –2005. Т. 3. Вып. 1. – C. 130-135.
2. Deacon T.W. The Symbolic Species: The co-evolution of language and the brain. – New York; London: W. W. Norton and Company, 1997.
3. Кравченко А. В. Гипотеза Сепира-Уорфа в контексте биологии познания // Вопросы когнитивной лингвистики. –2007. №1. –С. 5–4.
4. Kravchenko A.V. The experiential basis of speech and writing as different cognitive domains. Pragmatics & Cognition . –2009. Vol. 17, № 3. P. 527-548.
5. Kravchenko A.V. Reassessing the project of linguistics // In J. Zlatev, M. André, M. J. Falck, and C. Lundmark (eds.), Studies in Language and Cognition. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2009. –P. 27-42.
6. Кравченко А.В. О традициях, языкознании и когнитивном подходе // В кн.: Горизонты современной лингвистики: Традиции и новаторство. М.: Языки славянских культур, 2009. –C. 51-65.
7. Кравченко А.В. Языкознание и знание языка: об одном образовательном парадоксе // Т. Ю. Тамерьян (ред.). Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. Вып. 8. 2006. –C. 402-407.
8. Bickerton D. Language
& Species.
9. Reddy M. The conduit metaphor. In A. Arthony (ed.) Metaphor and thought. Cambridge: Cambridge University Press, 1979. –P. 284-324.
10. Harris R. The Language Myth. –London: Duckworth, 1981.
11. Sperber D. How
do we communicate? In J.
Brockman and K. Matson (eds.), How Things Are: A science toolkit for the mind.
–
12. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. М.: Новое Литературное Обозрение, 1996.
13. Звегинцев В.А. Мысли о лингвистике. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996.
14. Glasersfeld E. von. Constructing
communication. 2001 (URL:
http://www.univie.ac.at/constructivism/~/glasersfeld01-interview.html).
15. Кравченко А.В. Что такое коммуникация? В кн.: В.В. Дементьев (ред.). Прямая и непрямая коммуникация. –Саратов: Колледж, 2003. –С. 27-39.
16. Кравченко А.В. Значение и коммуникация как лингвистическая проблема и корни ее непонимания // Acta Neophilologica (в печати)
17. Kravchenko A.V. Essential properties of language, or, why language is not a code. Language Sciences. 2007. Vol. 29, № 5. –P. 650-671.
18. Maturana
H. Biology of language:
The epistemology of reality. In G. Miller and
19. Kravchenko A.V. Biology of Cognition and Linguistic Analysis: From non-realist linguistics to a realistic language science. Frankfurt/Main etc.: Peter Lang, 2008.
20. Morris C.W. Foundations of the theory of signs. In O. Neurath, R. Carnap and C. W. Morris (eds.), International Encyclopedia of Unified Science, vol. 1, part 2. Chicago, 1938.
21. Кравченко А.В. Носители языка, родной язык и другие интересные вещи // Т.Ю. Тамерьян (ред.). Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. 2009. Вып. 11. –C. 29-37.
22. Sinha C. Language
as a biocultural niche and social institution. In V. Evans and S. Pourcel (eds.), New
Directions in Cognitive Linguistics. –
23. Златев Й. Значение = жизнь (+ культура): Набросок единой биокультурной теории значения // В кн.: А.В. Кравченко (ред.). Язык и познание: методологические проблемы и перспективы (Studia linguistica cognitiva. Вып. 1. –М.: Гнозис, 2006. –С. 308-361.
24. Матурана У. Биология познания // В кн.: Язык и интеллект. –М.: Прогресс, 1996.–С. 95-142.
25. owley S.J. Language flow: opening the subject. Cognitive Semiotics. 2009. №4. –P. 63-91.
26. Кравченко А.В. Бытие человека и экология языка // В кн.: Лингвистические парадигмы и лингводидактика. Мат-лы 10-й Междун. науч.-пр. конф. 14–8 июня 2005, Иркутск. С. 59-63.
27. Kravchenko
A.V. Speech, writing,
and cognition: the rise of communicative dysfunction. In W. Oleksy and P.
Stalmaszczyk (eds.), Cognitive Approaches to Language and Linguistic Data.
–Frankfurt/Main: Peter Lang, 2009. –P. 225-240.
28. Kravchenko A.V. Language and mind: A bio-cognitive view. In H. Gözsche (ed.), Memory, Mind and Language. Newcastle upon Tyne: Cambridge Scholars Publishing, 2009. –P. 103-124.
29. Кравченко А.В. Знак, значение, знание. Очерк когнитивной философии языка. – Иркутск, 2001.
30. Damasio
A.R. Descartes’ Error:
Emotion, reason, and the human brain. –
31. Bang
О.С., Dø or J., Steffensen S.V., Nash J. Language, Ecology and Society: A dialectical approach.
–
32. Лав Н. Когниция и языковой миф // В кн.: А.В. Кравченко (ред.). Язык и познание: Методологические проблемы и перспективы (Studia linguistica cognitiva. Вып. 1). –М.: Гнозис, 2006. –С. 105-134.
33. Гросс А. Эмпирическая лингвистика как решение проблемы, порожденной шаманской лингвистикой // В кн.: А. В. Кравченко (ред.). Наука о языке в изменяющейся парадигме знания (Studia linguistica cognitiva. Вып. 2). –Иркутск.: Изд. БГУЭП, 2009. –С. 280-303.
34. Николаева Н.Н. Феминистская критика метагендерного «he»: куда ведут лингвистические «реформы»? // Вопросы когнитивной лингвистики. –2007. №3. –С. 76-87.
35. Чудинов А.П. Россия в метафорическом зеркале: Когнитивное исследование политической метафоры. –Екатеринбург: Уральский гос. пед. ун-т, 2001.
36. Химик В.В. Национальная идея и русский язык // Политическая лингвистика. – 2008. № 26. –С. 9-16.
АСПЕКТЫ
ТЕОРИИ СЕМАНТИЧЕСКОЙ ВАЛЕНТНОСТИ
С.В. ШУСТОВА
ASPECTS OF THE THEORY OF THE SEMANTIC VALENCY
S.V. SHUSTOVA
В статье рассматриваются вопросы, связанные с выяснением статуса актантов, роли глубинных падежей (семантических ролей) и глагола в формировании семантикосинтаксической структуры предложения.
Ключевые слова: валентность, актант, глубинный падеж, глагол.
The article deals with questions
connected with the definition of the status of actants, the role of deep cases
(semantic roles) and the verb in the formation of the semantic and syntactic structure
of the sentence.
Keywords: valency,
actant, deep case, verb.
Важная роль в решении вопроса об определении смысла предложения принадлежит семантической теории валентности, которая продолжает оставаться одним из актуальных направлений современного языковедения. Теория семантической валентности является основной при исследованиях плана содержания и плана выражения в языке, при изучении сочетаемости слов и структуры предложения, прежде всего применительно к глагольной лексике. Благодаря исследованиям Б.А. Абрамова, В.Г. Адмони, М.Я. Блоха, В.В. Богданова, Н.Н. Болдырева, И.Б. Долининой, С.Д. Кацнельсона, С.М. Кибардиной, О.И. Москальской, В.П. Недялкова, Е.В. Падучевой, М.Д. Степановой, Г.Г. Сильницкого, Л. Теньера, Г. Хельбига, Н.И. Филичевой, Л.В. Шишковой, Т. Schippan, U. Engel, Ch. Fillmore, (См., например, также, [2]) и др., достигнуты определенные результаты в разработке понятийного аппарата данной теории, в частности в определении принципов валентностной стратификации глагольной лексики, в выявлении соотношения валентности и значения глагола, в определении семантических типов актантов.
Современные семантические исследования ориентированы на изучение семантики слова как основной единицы языковой системы и содержательный анализ высказываний как минимальных продуктов мыслительно-речевой деятельности. Особое место в системе частей речи отводится глаголу благодаря его синтаксическим возможностям, сложности и многогранности его семантики.
В. фон Гумбольдт считает, что глаголу «придан акт синтетического полагания в качестве грамматической функции. Все остальные слова предложения подобны мертвому материалу, ждущему своего соединения, и лишь глагол является связующим звеном, содержащим в себе и распространяющим жизнь… Это нерв самого языка… Глагол как моментально протекающее действие есть не что иное, как сама сущность связей» [2: 199-200].
Информация, содержащаяся в предложении, равна информации, содержащейся в лексикографическом толковании глагола, который является вершиной этого предложения [9: 15].
С.Д. Кацнельсон отмечает, что «полновесное вещественное слово не есть слово вообще, а слово с конкретными синтаксическими потенциями, позволяющими употребить его лишь строго определенным образом, предуказанным уровнем развития грамматических отношений в языке. Это свойство слова определенным образом реализовываться в предложении и вступать в определенные комбинации с другими словами можно было бы назвать его синтаксической валентностью» [3: 126].
Cопоставляя субъектно-объектные функции с обстоятельственными, C.Д. Кацнельсон обращает внимание прежде всего на их различное отношение к значению глагольного предиката. Субъектно-объектные функции, по его словам, обусловлены значением глаголы и характеризуют его «изнутри», выделяя непосредственно «замешанные» в обозначенном им действии предметы. Обстоятельства «характеризуют глагол как бы извне, указывая на локальные, темпоральные, каузальные и другие условия протекания глагольного действия. Они образуют как бы фон для основного содержания предложения и часто могут быть выделены в отдельное (самостоятельное или придаточное) предложение. Обстоятельства … непосредственно не связаны с глагольным действием и поэтому могут уточнять собой действие любого глагола и часто сохраняют силу не только для данного предложения, но и для ряда других предложений того же речевого сообщения [4: 43-44]. С.Д. Кацнельсон называет все зависимые от предиката элементы предикандумами.
С.М. Кибардина предлагает свое определение валентности: «Валентность глагола представляет собой способность сочетаться с определенным кругом языковых единиц, предопределяя их количество, семантику, способ и форму выражения».
Валентностные свойства глагола определяются его принадлежностью к семантическому типу глаголов с общей валентностной структурой. Конкретные глаголы модифицируют эту структуру в зависимости от семантических компонентов, входящих в их значение» [6: 42].
Понятие обязательности (факультативности) актантов обычно рассматривается в (формально-)структурном плане. Поэтому несомненный интерес вызывает точка зрения С.М. Кибардиной, которая считает необходимым выделять не только структурно, но и содержательно факультативные актанты и разграничивает в целом следующие типы актантов:
−содержательно и структурно обязательные актанты −актанты, конституирующие валентностную структуру типа глаголов, не опускаемые из предложения без нарушения его грамматичности. Структурно и содержательно обязательными являются прежде всего субъект (у всех типов глаголов, кроме бессубъектных) и объект (у многих типов или отдельных глаголов), в более редких случаях другие актанты, например: актант с пространственной семантикой у некоторых глаголов положения
в пространстве и движения; актант, называющий признак, у глаголов поведения и
некоторых других;
−содержательно обязательные, но структурно факультативные актанты –актанты, конституирующие валентную структуру типа глаголов, могут опускаться без
нарушения грамматичности предложения и без изменения значения глагола, восстанавливаются на основе контекста и ситуации;
−содержательно факультативные актанты всегда модифицируют основную валентностную структуру типа глаголов. Их появление в предложении регламентируется в первую очередь коммуникативными факторами, в то же время они часто способствуют созданию своеобразной «структурной компенсации» в случае отсутствия содержательно обязательных актантов. Актанты этого типа обычно ограничены в семантическом плане и зависят не от типа, а от семантики конкретных глаголов. Факультативные в структурном плане актанты всегда восстанавливаются из контекста [7: 70].
Следует также отметить, что существует определенная зависимость между общим количеством актантов глагола и степенью их обязательности. Глаголы с количеством актантов более 2 обычно не реализуют полностью своей валентностной структуры. Наличие или отсутствие актантов глагола в предложении является результатом взаимодействия валентностных свойств глагола, обусловленных его семантикой, со структурными факторами организации предложения: его коммуникативной установкой, тенденцией к употреблению наиболее частотных моделей предложения [5].
Субъект и объект отличаются широтой семантики. Субъект называет носителя состояния, производителя (источник действия), а объект представляет собой актант, называющий предмет, на который направлено, с которым совершается действие; в результате этого действия он изменяется сам (возникает, уничтожается, изменяет свойства, состояние, форму, положение и другие признаки), изменяет свое отношение к действию, к субъекту или другим участникам ситуации [6: 108].
В.В. Богданов выделяет следующие семантические функции аргументов:
1) агентив
(активный одушевленный производитель действия) «Старуха
положила руку на плечо сына»;
2) пациентив
(одушевленный объект действия, состояния или отношения) «Играя, дети
гнали Ассоль»;
3)
бенефициатив (одушевленный адресат, получатель или тот, в пользу или ущерб кому
совершается действие) «У меня есть сын»;
4)
эспериенсив (одушевленный аргумент, находящийся в некотором физиологическом или
психическом состоянии, которое выражается предикатом) «С трудом различал
Кузьма темные, туманные фигуры мужиков»;
5) объектив
(неодушевленный объект действия, состояния или отношения) «Сергей, усталый и взвинченный, отворял калитку»;
6) перцептив
(одушевленный или неодушевленный аргумент, являющийся объектом физиологического
или психического действия или состояния) «Закрывая глаза,
я видел его»;
7) композитив
(материал, вещество, состав или содержимое какого-либо предмета, выступающего в
роли другого аргумента) «На дворе караульщик стучал в чугунную
доску»;
8)
инструментатив (орудие или инструмент) «Зубы разные
бывают. Один рвешь щипцами, другой козьей ножкой, третий ключом»;
9) медиатив (средство) «Это ты укрыл меня ночью простынею?»;
10)
элементатив (активный неодушевленный производитель действия, например,
природного, стихийного характера) «Скривились домики, другие совсем обрушились,
иные волнами сдвинуты»;
11)
ономасиатив (название, прозвище или кличка одушевленного или неодушевленного
объекта) «Прозывают «Будильником» на деревне его»;
12) локатив
(место) «Но внук учебы этой не постиг и, к горечи твоей,
ушел в страну чужую»;
13)
дескриптив (носитель свойства, выражаемого предикатом) «Окна в
светлице были маленькие»;
14) результатив (результат действия предиката) «Если бы паче всякого чаяния матушка родила дочь, то …» [1: 52-55].
В.В. Богданов выделяет семантические функции и классифицирует их на три группы с точки зрения отношения к семантическому признаку одушевленность - неодушевленность: 1) функции, характеризующие семантемы одушевленных аргументов (агентив, пациентив, бенефициатив, экспериенсив); 2) функция для неодушевленных аргументов (объектив, инструментатив, медиатив, элементатив);
3) функции, способные характеризовать как одушевленные, так и неодушевленные
аргументы (перцептив, композитив, ономасиатив, локатив, дескриптив, результатив). Фундаментальное различие между одушевленными и неодушевленными объектами заключается в том, что первые обладают собственным поведением. Агентив, например, может быть источником своего действия, не нуждается при этом в каком-либо постороннем движущем факторе, т. е. он сам определяет свое поведение. Неодушевленные объекты данным свойством не обладают и нуждаются в движущем факторе [1: 55]. Семантические функции аргументов, выделенные В.В. Богдановым, позволяют отразить большее семантическое разнообразие, так как они не связаны с синтаксическими ассоциациями.
Глубинные падежи Ч. Филлмора представляют собой «reflecting «elementary judgments about the things that go on around us:
judgments about who does something, who experiences something, who benefits
from something, where something happens, what it is that changes, what it is
that moves, where it starts out, and where it ends up» [Fillmore 2003, p. 463]. Ч. Филлмор выделяет agent, instrument, stimulus, patient, theme,
experiencer, content, beneficiary, source, goal, path [10: 464],
соотносимые с падежами В.В. Богданова и
Ю.Д. Апресяна.
В современных семантико-синтаксических исследованиях как актанты глагола рассматриваются не только слова, но и простые, и сложные предложения. Этим обусловлена тенденция выделять не предметные, а пропозитивные, событийные актанты типа Причина, Факт, Следствие, Содержание мысли и т.п. Глагол предетерминирует не лексические единицы в своем окружении, а некоторые смыслы.
С этих позиций объектом изучения становятся «предикатные актанты» −семантические актанты с предикатным значением, которые выражаются преимущественно глагольными словами (неличными глагольными формами, девербативами и т.п.) или зависимыми предложениями.
A. Wierzbicka делает заключение: «Meaning is encoded not only
in words but also in grammatical categories. The meaning encoded in grammar
− just like those encoded in the lexicon −are language specific» [13: 456.]
Актант понимается как компонент семной структуры глагольного значения. В семантике глаголов как потенциальных синтагм заложены такие основные типы смысловых отношений, как агенс-действие, субъект-состояние, действие-объект, свойство-предмет, источник-действие, действие-результат и др. Они носят универсальный характер и обусловлены отношениями предметов, явлений и их признаков в реальной действительности. Е.В. Падучева подчеркивает, что «смысл слова ни в коей мере не исчерпывается его толкованием –словарное толкование может пополняться за счет смысла входящих в него слов; контекста текста и ситуации; коммуникативных постулатов и чего-то еще» [8: 4].
G. Lazard, исследуя специфику смысла предложения, его актантное наполнение, подчеркивает необходимость изучения актантов применительно к отдельно взятым языкам: «The actants of a sentence are (cross-)referenced in the verbal form by
some kind of agreement, or they are marked by specific morphological markers,
or they occupy some specific position in the sentence, or they are obligatorily
present, or they admit of certain specific transformations, and so on. …
Naturally the actants must be defined for each individual language. There is no
a priori reason why different languages should have the same set of actants;
usually they have different sets, differently defined. Among actants some have
more specific links with the verb than others, so that it is generally possible
to distinguish between more central and more peripherial actants» [11: 169]
Считаем, что глагол в каждом своем употреблении обозначает некую ситуацию, толкование приписывает участникам ситуации семантические роли, а предикату − категориальные предпосылки относительно каждого из участников.
Литература
1. Богданов В.В. Семантико-синтаксическая организация предложения. –Л.: Изд-во Ленингр. ун-та,1977. –204 с.
2. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. –М.: Прогресс, 1984. 397 с.
3. Кацнельсон С.Д. О грамматической категории // Вестн. ЛГУ. –1948. №2. –С. 114-134.
4. Кацнельсон С.Д. Типология языка и речевое мышление. Л.: Наука. Ленингр. отдние, 1972. –216 с.; 4-е изд. –М.: Кн. дом «ЛИБРОКОМ», 2009. –218 с. (Лингвистическое наследие XX века).
5. Кибардина С.М. Распространители в структуре предложения. (К вопросу о реализации валентности глагола) // Единицы языка в коммуникативном и номинативном аспектах: межвуз. сб. научн. трудов. –Л.: Изд-во ЛГПИ им. А.И. Герцена, 1986. –С. 94-100.
6. Кибардина С.М. Валентность немецкого глагола: Дисс. ... докт. филол. наук. – Л., 1988. –580 с.
7. Кибардина С.М., Смирнова Т.Н. Некоторые особенности реализации валентности глаголов в диалогическом тексте // Значение и функции языковых единиц разных уровней в синхронии и диахронии: межвуз. сб. науч. тр. –Вологда: Изд-во ВГПИ, 1989. –С. 69-75.
8. Падучева Е.В. Принцип композиционности в неформальной семантике // Вопросы языкознания. –1999. № 5. –С. 3-23.
9. Храковский В.С. Теория языкознания. Русиситика. Арабистика. –СПб.: Наука, – 1999. –449 с.
10. Fillmore Ch. Valency and semantic roles: the
concept of deep structure case // Dependenz und Valenz. Dependency and
Valency. Ein internationales
Handbuch der zeitgenösischen Forschung. An international handbook of
contemporary research / Herausg. von / edited by Vilmos Agel, Ludwig M.
Eichinger, Hans-Werner Eroms, Peter Hellwig, Hans Jügen Heringer, Henning
Lobin.1. Halbband / Volume 1.
11. Lazard G. Typological research of actancy: The Paris RIVAL group // Approaches to language typology. Ed. M. Shibatani, T. Bynon. Oxford, New-York: Oxford univ. press. Ink. 2006. –Р. 167-213.
12. Probleme der Bedeutung und
Kombinierbarkeit im Deutschen. –
13. Wierzbicka
A. Semantics: Primes
and universals. –
II. КОНЦЕПТОЛОГИЧЕСКИЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ
СПРАВЕДЛИВОСТЬ
В АНГЛИЙСКОЙ ЛЕКСИКОГРАФИИ: ИМЯ КОНЦЕПТА.1
С.Г. ВОРКАЧЕВ
(1Работа выполнена при поддержке РГНФ [грант № 10-04-38-404 а/Ю] )
JUSTICE IN ENGLISH LEXICOLOGY:CONCEPT ’S NAME
S.G. VORKACHEV
На материале английской лексикографии исследуется значимостная составляющая лингвокультурной идеи справедливости, образуемой единством концептов «справедливость» и «несправедливость». Устанавливается имя концепта «справедливость», совпадающее с доминантой синонимического ряда его языковых показателей; выделяются ядерные универсальные показатели справедливости equity, fairness, justice и описываются их семантические свойства.
Ключевые слова: концепт, лингвокультурная идея, справедливость, несправедливость, имя концепта, лексическая доминанта.
The system value component of the
anthropological idea of justice in English lexicography is studied. The name of
the justice concept as its lexical dominant is established, its nuclear
universal exponents are determined, their semantic features are described.
Keywords: concept, anthropological idea, justice,
injustice, concept’s name, lexical dominant.
Справедливость как основной принцип распределения добра и зла в обществе и «нравственно приемлемая мера конфликтности человеческих взаимоотношений» [4: 457] не может не отражать культурные традиции этого общества и не быть отмеченной этнокультурной спецификой.
Справедливость в языке выступает в форме лингвокультурной идеи – «единства противоположностей», которое наполняется определенным лингвокультурным концептом и его логическим противочленом – «антиконцептом» (подробнее см.: [2: 19]). Соответственно, семантическая структура и компонентное содержание этой идеи в основном совпадают с аналогичной структурой и содержанием включенных в неё концептов: понятийной, образной и значимостной составляющими.
В значимостной составляющей (см.: [3]) концентрируется языковая специфика вербального представления концепта, поскольку она как раз и определяется местом, которое занимает имя концепта в лексической системе языка: его парадигматическими, синтагматическими, словопроизводными и словообразовательными ассоциативными связями. Естественно, эта составляющая в наиболее систематизированном и эксплицитном виде представлена в лексикографии: в толковых, синонимических, тезаурусных, словообразовательных и ассоциативных словарях.
Исследование значимостной составляющей идеи справедливости проводилось на материале 22 разнотипных словарей английского языка: толковых, энциклопедических, синонимических, этимологических и тезаурусов.
Может быть, основной задачей описания значимостной составляющей лингвокультурного концепта является установление его имени. Имя концепта –это языковой знак, с наибольшей полнотой и адекватностью передающий его лингвокультурную сущность. В принципе, оно совпадает с доминантой соответствующего синонимического ряда (естественно, при наличии такового). Как представляется, как раз наличие у концепта имени и свидетельствует об органичной принадлежности этого концепта к определенной лингвокультуре.
Если говорить о частеречной форме имени лингвокультурного концепта, то в таком качестве, естественно, чаще всего появляется существительное, поскольку при наличии всех прочих вариантов именно оно наилучшим образом соответствует представлению о концепте как о некой мыслительной субстанции, абстрактном предмете, полученном путем гипостазирования определенных свойств объекта.
Как это идет еще от Аристотеля, справедливость –это, прежде всего, свойство души справедливого человека, и вполне логично предположить, что её именем будет имя существительное, производное от соответствующего имени прилагательного, тем более, что в английском языке эта производность зафиксирована лексикографически (justice –the quality of being just –[*5]; fairness –the quality of treating people equally –[17: 452]; Equity is the quality of being fair and reasonable in a way that gives equal treatment to everyone –[11: 558]).
Однако определение доминанты синонимического ряда имен, передающих концепт справедливости, по данным лексикографии осложняется значительным числом трудностей преимущественно технического характера.
Так, основные лексические показатели справедливости (fair и just) –единицы крайне многозначные: словари приводят до 16 ЛСВ fair [10: 597] и до 25 ЛСВ just [10: 909–10], причем в словарную статью just включено и адъективное, и наречночастичное функционирование этой лексемы, а в одну словарную статью fair включены как этическая функция этого лексического показателя, так и его эстетическая функция без какого-либо объяснения объединяющей эти функции семантической связи, что позволяет предполагать омонимичность этих лексических форм. Тем самым, не выходя за пределы лексикографии, оказывается невозможным судить о частотности употребления fair и just, поскольку частотные словари фиксируют лишь частотность слова, но не его ЛСВ или омонимов, широкозначность же этих показателей в значительной мере здесь остается неопределенной.
Признак стилистической нейтральности здесь тоже «не работает», так как практически все члены синонимического ряда показателей справедливости относятся к одному и тому же стилистическому регистру – нейтральному. По данным словарных статей также трудно судить о степени их синтаксической свободы.
В конечном итоге для определения доминанты этого синонимического ряда остается лишь один инструмент: употребимость в качестве семантического множителя при лексикографическом описании, к которому можно еще добавить такой достаточно субъективный признак, как место показателя в синонимическом ряду, определяемое составителем словаря.
Синонимический ряд базовых имен справедливости, зафиксированный отдельно в четырех из использованных в работе словарей, почти идентичен качественно, количественно и структурно: Synonyms: fair, just, equitable, impartial, unprejudiced, unbiased, objective, dispassionate [*5; *6]; Synonyms: fair, just, equitable, impartial, unbiased, dispassionate, uncolored, objective [23: 319]; Synonyms: fair, just, equitable, impartial, unbiased, dispassionate, uncolored, objective [25: 815]. То есть совокупно в нем присутствуют лексемы fair, just, equitable, impartial, unprejudiced, unbiased, dispassionate, uncolored, objective, и, если из их числа убрать метафоризированные unbiased и uncolored, то этот ряд будет содержать 7 лексических единиц: fair, just, equitable, impartial, unprejudiced, dispassionate, objective. Как можно видеть, первая тройка здесь представлена «универсальными» показателями справедливости, отправляющими ко всем её видам, и возглавляется лексемой fair, а следующие четыре лексических единицы характеризуют справедливость лишь как «судейскую добродетель».
Наблюдения над матричным представлением имен справедливости при функционировании в качестве семантических множителей (см.: табл. 1) также свидетельствуют о явном преобладании fair в таком качестве над всеми прочими членами базового синонимического ряда. Здесь можно заметить, что по этим данным ранг всех этих имен, за исключением fair, несколько меняется и выглядит уже следующим образом: fair, impartial, just, equitable, unprejudiced, objective, dispassionate.
Таблица 1
Матричное представление базовых имен
справедливости английского языка
в лексикографических источниках
|
Имена справедивости |
fair |
just |
equitable |
impartial |
unprejudiced |
dispassionate |
objective |
|
fair |
|
11 |
8 |
9 |
6 |
2 |
4 |
|
just |
16 |
|
9 |
9 |
3 |
2 |
3 |
|
equitable |
16 |
10 |
|
7 |
3 |
4 |
2 |
|
impartial |
14 |
7 |
5 |
|
7 |
3 |
5 |
|
unprejudiced |
4 |
3 |
1 |
9 |
|
0 |
3 |
|
dispassionate |
9 |
3 |
4 |
8 |
3 |
|
4 |
|
objective |
9 |
5 |
5 |
5 |
3 |
5 |
|
|
Всего |
68 |
39 |
32 |
47 |
25 |
16 |
21 |
Таким образом, на основании чисто языковых, лексикографических критериев, именем справедливости в английском языке должна быть лексема fairness, производная от прилагательного fair. В пользу fairness свидетельствует также её исконность для английского языка, отличающая её от всех прочих единиц соответствующего смыслового ряда.
Тем не менее, в случае выбора лингвокультурного имени концепта давление культуры на язык, очевидно, оказывается сильнее давления языка на культуру и в этом качестве традиционно выступает лексема justice, дающая название фундаментальным философским трудам (см.: [19; 21] и пр.), в значении которой сопрягаются столь важные для западноевропейской культуры категории морали и права,где справедливость представляет собой моральное обоснование правосудия, его эталон и идеал. Не в последнюю очередь, по-видимому, влияние на выбор лексемы justice в качестве имени справедливости оказала также частотность её употребления в библейский тестах.
Как можно
видеть, большая часть базовых имен справедливости (impartial, unprejudiced, dispassionate,
objective) характеризует справедливость исключительно как «судейскую
добродетель» – способность выносить беспристрастные, непредвзятые,
нелицеприятные и объективные суждения: Impartial emphasizes
lack of favoritism: “the cold neutrality of an impartial judge”
(Edmund Burke). Unprejudiced means without
favorable or unfavorable preconceived opinions or judgments: an unprejudiced evaluation of
the arguments for and against the proposal.
Objective implies detachment
that permits observation and judgment without undue reference to one’s personal
feelings or thoughts: Try to be objective as you
listen to the testimony. Dispassionate means free from or unaffected by strong
personal emotions: A journalist should be a dispassionate reporter of fact [*5; *6]; Impartial implies absence of favor for
or absence of prejudice against one person, party, or side more than the other
(an impartial tribunal) (impartial summing up of evidence) (the law provides for the examination by
neutral, impartial psychiatric experts of all persons indicted for a capital offense –Current Biog.). Dispassionate implies freedom from the
influence of passion or strong feeling, often also implying great temperateness
or even coldness in judgment (a dispassionate judgment of the
young actor’s abilities) (dispassionate men, precise in laboratories, with nothing to consider
but the facts –Ciardi). Objective implies a
tendency to view events or phenomena as apart from oneself and therefore to be
judged on purely factual bases and without reference to one’s personal
feelings, prejudices, opinions, or interests (nor must we be content with a
lazy skepticism, which regards objective truth as unattainable –Russell) (we shall be like ice when
relating passions and adventures...we shall be objective
and impersonal –Troy) [23:
319–20].
В то же самое время fair, just, equitable, как уже отмечалось, носят универсальный характер и обозначают любые разновидности справедливости и сочетаются с любыми именами существительными, относящимися к процессу и результату распределения добра и зла.
Ядерные имена справедливости fair/fairness, just/justice, equitable/equity помимо «судейской добродетели» –беспристрастности –передают значения основных разновидностей справедливости, выделенных еще Аристотелем: общей и частной (справедливости по отношению к закону и справедливости по отношению к другим лицам), распределительной (руководствующейся достоинством в распределении почестей или денег) и уравнивающей (справедливости в обменах, рыночной) (см.: [1: 250–54]) (ср.: commutative justice – justice bearing on the relations between individuals esp. in respect to the equitable exchange of goods and fulfillment of contractual obligations; distributive justice – the justice that is concerned with the apportionment of privileges, duties, and goods in consonance with the merits of the individual and in the best interest of society; retributive justice –justice concerned with punishing or rewarding an individual –[25: 461, 660, 1940]). При этом каждое из этих имен «специализируется» на передаче значений какой-то одной из всех разновидностей справедливости: fair/fairness передают преимущественно значения справедливости вообще (the most general term, implies the disposition or the intention to regard other persons or things without reference to one’s own interests, feelings, or prejudices, often even to the point of conceding every reasonable claim of the weaker side or of giving oneself or the stronger side no undue advantage the most general –[23: 319]) как моральной категории, связанной с отношениями внутри человеческого коллектива; just/justice передают, главным образом, значение «справедливости по отношению к закону», юридическому, моральному или религиозному (conformity with what is legally or ethically right or proper –[*5; *6]; no divergence from the standard or measure of what has been determined or is accepted as right, true, or lawful –[23: 319]); equitable/equity ориентированы, прежде всего, на справедливость как моральную категорию, стоящую над законом и к которой обращается закон в затруднительных ситуациях (justice dictated by reason, conscience, and a natural sense of what is fair to all concerned; Justice applied in circumstances covered by law yet influenced by principles of ethics and fairness –[*5; *6]; Equitable implies a freer and less rigid standard than just, often the one which guides a court of equity as distinguished from a court of law and which provides relief where rigid adherence to the law would make for unfairness –[23: 319]; Resort to general principles of fairness and justice whenever existing law is inadequate – [24: 473]; Recourse to principles of justice to correct or supplement law –[12: 410]). Тем самым equity уподобляется аристотелевской «правде» –έπιεικεία («снисходительность, терпимость»), «природа которой заключается в исправлении закона в тех случаях, где он, вследствие своей общности, неудовлетворителен» [1: 273].
Кроме этого, equity отправляет к «коммутативной справедливости» и
передает значения, связанные с
функционированием рыночного обмена: The residual value of a business or property
beyond any mortgage thereon and liability therein; The market value of
securities less any debt incurred; Common stock and preferred stock; Funds
provided to a business by the sale of stock [*5; *6]; The money value of a
property or of an interest in a property in excess of claims or liens against
it; A risk interest or ownership right in property; The common stock of a
corporation [22: 386]; The interest of ordinary shareholders in a company; The
value of a debtor’s property in excess of debts to which it is liable [11:
396]; the value of a company’s shares; the value of a property after all charges
and debts have been paid [15: 423]; Net value of mortgaged property after
deduction of charges [12: 410]; The value of a property after you have taken
away the amount left to pay on the mortgage <=money borrowed to buy it; The
value of a company’s shares [16: 464].
Equity во множественном числе
(equities) обозначает разновидность биржевых бумаг –акций: Stocks and shares not bearing fixed interest
[12: 410]; Another name for ordinary shares [11: 396]; Shares in a company
which do not pay a fixed amount of interest [17: 423]; company shares that can
be bought and sold on a stock market [16: 464].
Любопытна также словообразовательная активность имени justice, когда в результате метонимического переноса правосудие становится именем его
институционального вершителя –судьи: Justice –a judge [*5; *6; 23: 628]; A judge
of the Supreme Court; short for justice of the peace [11: 648]; A judge in a
court of law [17:703]; In American English, a justice is a judge. Thomas will be sworn in today as a justice on the Supreme Court [10: 910]; A judge of the Supreme
Court of Judicature in England, or formerly of the Court of King’s Bench,
Common Pleas, or Exchequer; a judge of a common-law court or a superior court
of record [25: 1228]; AmE a judge in a law court in the US [16: 779].
Словарные имена «отрицательной справедливости» –несправедливости образуются, с
одной стороны, путем префиксального отрицания соответствующих положительных форм
(inequitable/inequity, unfair/unfairness, unjust/injustice) либо удаления отрицательного префикса у
изначально отрицательных форм (partial/partiality, prejudiced/prejudice, passionated/passion), с другой же, они могут получать лексическое отрицание и образовываться чисто антонимически:
objective/objectivity –subjective/subjectivity, fair –prepossessed, biased;
just –corrupt, undeserved [9:199]; equity –bias, discrimination, preference,
prejudice; fair –bad, biased, bigoted, discriminatory, dishonest, one-sided,
partisan, prejudiced; just –corrupt, devious, dishonest, unlawful; justice – dishonesty,
favouritism, unlawfulness, unreasonableness, wrong [11:396, 424, 648]; fair –partial,
prepossessed, biased, prejudiced [23: 320].
Если префиксальное отрицание мало информативно и всего лишь меняет предикативный знак затрагиваемых им признаков в семантическом составе имени, то отрицание антонимическое добавляет к семантике (не)справедливости новые, преимущественно периферийные признаки понятийного либо метафорического характера.
Особый интерес здесь, очевидно, представляют этимологически дублетные образования паронимического характера iniquity/iniquitous, восходящие, как и inequity/inequitable, к префиксальному отрицанию латинских форм equitas/equus –iniquitas/iniquus «неравенство/неравный» (см.: [13: 236; 23: 725; 18: 982]). Эти лексемы принадлежат к книжному стилю речи (a formal word –[10: 867]; formal –[16: 737]), употребимы относительно редко и представлены лишь в достаточно объемных словарях.
В семантике
этих лексических единиц воспроизводится платоновская характеристика
несправедливости как «всяческого зла» и общей моральной ущербности (iniquity
–gross immorality
–[*5]; If you describe something as iniquitous, you mean that it is morally bad;
iniquity –is wickedness
–[10: 867]; Iniquitous –morally
wrong; iniquity –the quality of being evil –[15: 732]; Iniquity –lack of righteousness –[23:
725]). В то же самое время они выступают как
интенсив ко всем прочим единицам синонимического ряда, передающим несправедливость (If you describe something as iniquitous, you
mean that it is very unfair –[10: 867]; Iniquitous –very unfair; iniquity –the fact of being very unfair
–[17: 668]; Iniquitous –extremely unfair; iniquity –extremely unfair
actions or situations –[16: 737]; Iniquity –gross
injustice –[*5; 18:
982]).
Отмечается также, что в шотландском законодательстве
iniquity функционирует как юридический термин:
Iniquity –Scots law: inequity, injustice –used of a decision contrary to law [25: 1163].
Таким образом, наблюдения над представлением значимостной составляющей идеи справедливости в английской лексикографии свидетельствуют о том, что справедливость как базовый принцип распределения благ в обществе и основа морали отражает культурные традиции англоязычного социума и отмечен этнокультурной и языковой спецификой.
В своей значимостной части лексикографически зафиксированная идея справедливости отличается, прежде всего, присутствием трех ядерных универсальных показателей –equity, fairness, justice, между которыми распределяются значения основных разновидностей справедливости, причем каждое из этих имен «специализируется» на передаче значений какой-то одной из всех разновидностей этой морально-правовой категории.
Что качается выбора имени концепта «справедливость», то здесь давление культуры на язык оказывается сильнее давления языка на культуру и, вместо лексикографически приемлемого fairness, в этом качестве выступает лексема justice, дающая название фундаментальным философским трудам и доминирующая в библейских тестах.
Специфическим является также значение equity, отправляющее к «рыночной справедливости» и во множественном числе (equities) обозначающее разновидность биржевых бумаг, а также метонимический перенос правосудия на имя его институционального вершителя –судьи.
Литература
1. Аристотель. Этика. Политика. Риторика. Поэтика. Категории. –М.: Литература, 1998. –1392 c.
2. Воркачев С.Г. Лингвокультурная концептология: становление и перспективы // Известия РАН. Серия литературы и языка. –2007. № 2. –Т. 66, –С. 13–2.
3. Воркачев С.Г., Воркачева Е.А. Концепт счастья в английском языке: значимостная составляющая // Массовая культура на рубеже XX-XI веков: Человек и его дискурс. –М.: Азбуковник, 2003. –С. 263–75.
4. Гуссейнов А.А. Справедливость // Этика: Энциклопедический словарь. –М.: Гардарики, 2001. –С. 457–60.
5. American Heritage Dictionary of English Language (электронная версия).
6. Bookshelf-2000 Language (электронная версия).
7. Cambridge Dictionary of American English. –Cambridge UP, 2000.
8. Chambers Dictionary of Synonyms
and Antonyms. –
9. Cambridge Learner’s Dictionary. –Cambridge UP, 2001.
10. Collins Cobuild English Dictionary. –L.: HarperCollins Publishers, 1995.
11. Сollins English Dictionary and Thesaurus. –Aylesbury: HarperCollins Publishers, 2000.
12. Concise Oxford Dictionary of Current English. –Oxford UP, 1964.
13. Concise
Oxford Dictionary of English Etymology / Ed. By T. F. Hoad. –
14. Longman Dictionary of American English. –NY: Longman, 1997.
15. Longman Dictionary of
Contemporary English. –Burnt Mill, Harlow: Longman Group Ltd., 2000.
16. Macmillan English Dictionary for Advanced Students. –Radstock: Macmillan, 2002.
17. Oxford Advanced Learner’s Dictionary. –Oxford UP, 2000.
18. Random House Webster’s Unabridged Dictionary. –NY: Random House, 2001.
19. Rawls J. Theory of Justice. –Cambridge, 1971.
20. Spencer H. Justice. –L., 1981.
21. Synonyms Finder by Rodale.–Rodale Press, 1978.
22. Webster's New Collegiate Dictionary. –Springfield, Massachusetts: Merriam-Webster. s.a.
23. Webster’s New Dictionary of
Synonyms. –
24. Webster’s New World Dictionary of the English Language. –NY: Simon&Schuster, 1995.
25. Webster’s Third New International Dictionary of the English Language Unabridged. – Springfield, Mass.: Merriam-Webster, 1993.
ОБРАЗНО-ПРЕЦЕДЕНТНЫЙ
КОМПОНЕНТ В СТРУКТУРЕ ЛИНГВО-КУЛЬТУРНОГО КОНЦЕПТА “EVEL” «ЗЛО»
(на материале британской прессы)
Л.В. КОЛИЖУК
IMAGE AND PRECEDENT COMPONENT IN THE STRUCTURE OF
CULTURAL CONCEPT “EVIL”
(based on the
British press)
L.V. KOLIZHUK
Статья посвящена актуализации прецедентных имен, репрезентирующих лингвокультурный концепт “evil” «зло» в британском медиа-дискурсе. В ней анализируются виды и способы апелляции к прецедентным именам.
Ключевые слова: лингвокультурный концепт, образная составляющая, образнопрецедентный субкомпонент, когнитивный признак, медиа-дискурс, прецедентное имя, дифференциальные признаки.
The article deals with the problem
of precedent names representing the cultural concept “evil” in British
media-discourse. Different types and means of appeal to the precedent names
mentioned are analysed.
Keywords: cultural
concept, image component, image and precedent subcomponent, cognitive feature,
media-discourse, precedent name, differential features.
Лингвокультурный концепт как многомерное ментальное образование, включающее в себя понятийную, образную и ценностную составляющие –основная категория лингвокультурологии, рассматривается исследователями с разных точек зрения на его структуру и содержание в зависимости от типов дискурса. В частности, образная составляющая лингвокультурного концепта подразделяется на субкомпоненты: образно-метафорическую, образно-перцептивную и образно-прецедентную.
В фокусе исследования данной статьи находится фрагмент образно-прецедентного субкомпонента образной составляющей лингвокультурного концепта “evil” «зло» на материале британского медиа-дискурса.
Основу медиа-дискурса представляют материалы СМИ, в которых отражаются изменения, происходящие в политической, социальной и культурной жизни социума. Медийный дискурс являет собой «сиюминутный срез языкового и культурного состояния общества, поскольку в силу своей природы отражает как языковое, так и культурное статус-кво социума» [2]. По мнению Г.Ф. Рахимкуловой, «тексты массмедиа всегда обусловлены воздействием тех или иных социальных и культурных факторов, состоят в многоаспектных интертекстуальных связях с различными фактами истории, культуры, зачастую непонятны без учета тех аллюзий, реминисценций, цитат, которые в изобилии в них встречаются, и, в конечном счете, сами могут рассматриваться в качестве одного из существенных факторов, формирующих культуру нашего времени» [7:204].
Характерной особенностью текстов масс-медиа является интертекстуальность, которая лежит в основе прецедентности. Исследование различных аспектов прецедентности открывает широкие перспективы изучения менталитета народа. По справедливому замечанию В.В. Красных, «именно в наборе национальных прецедентных феноменов проявляются и отражаются особенности национального (языкового) сознания» [5:42].
К прецедентным феноменам принято относить прецедентную ситуацию, прецедентный текст, прецедентное высказывание и прецедентное имя. В рамках данной статьи уделяется внимание прецедентным именам, репрезентирующим лингвокультурный концепт “evil” «зло», т.к. именно этот феномен прецедентности чаще всего актуализируется в британских медиа-текстах.
Набор прецедентных имен, с одной стороны, отражает культурную ориентацию языкового сообщества, а с другой – формирует ее, оказывая самое серьезное влияние на социальное и, следовательно, вербальное поведение членов этого сообщества. Прецедентное имя служит для указания на тот или иной единичный объект (реальный или воображаемый), означаемым прецедентным именем является национально-детерминированное минимизированное представление об этом объекте [1:65-66].
Прецедентное имя как двойственная сущность, которая, с одной стороны, есть факт языка, репрезентируемый именами собственными, с другой стороны, обусловлена познавательной способностью как отдельного человека, так и целого народа, и потому представляет собой феномен когнитивного плана, являющегося, помимо прочего, средством хранения культурной памяти народа [4:63].
Прецедентные имена – это важнейшая часть национальной культуры в ее историческом развитии, тесно связанная с национальными ценностями и традициями.
Система прецедентных феноменов –это один из инструментов трансляции “культурной памяти” народа от одного поколения к другому и одновременно способ объединения народа вокруг его культурных ценностей и нравственных идеалов [6].
Прецедентные имена, актуализирующие лингвокультурный концепт “evil”, напротив, являются отрицательно маркированными эталонами нации, т.к. они напрямую связаны с именами, имеющими прочные ассоциативные связи с определенными ситуациями насилия.
В структуре образно-прецедентного компонента образной составляющей исследуемого концепта на материале медиа-текстов (общая выборка составила 74 прецедентных имени из британской прессы [www.timesonline.co.uk; www.mirror.co.uk; www.telegraph.co.uk; www.guardian.co.uk] с 2000 по 2011 гг.) выделяются три зоны: ядерная, приядерная зоны и периферия.
Ядро компонента (69% апелляций) представлено прецедентным именем ‘А. Гитлер’ [Adolf’s art: merely portraits of evil? // The Times, 21/09/2006]. Оно представляет собой «сложный знак, при употреблении которого в коммуникации осуществляется апелляция не к собственно денотату (референту), а к набору дифференциальных признаков данного прецедентного имени» [5:48].
Дифференциальные признаки составляют некую сложную систему определенных характеристик, в частности, дифференциальные признаки прецедентного имени могут включать характеристику объекта: (1) по внешности или (2) по чертам характера, или (3) актуализироваться через прецедентную ситуацию [там же:80-81].
Апелляция к ядерному элементу образно-прецедентного компонента образной составляющей концепта, прецедентному имени ‘А. Гитлер’, осуществляется через двойной дифференциальный признак (по внешности) –1) одежда и 2) наличие усов. В статье “Mother causes fury dressing daughter up as Hitler” (Мать вызывает негодование, одев дочь как Гитлера), опубликованной в “Telegraph”, говорится о том, что мать –дизайнер для того, чтобы привлечь внимание окружающих к пониманию природы зла, одевает свою годовалую дочь, как А. Гитлера, при этом нарисовав ей усы [The Telegraph, 18/03/2010].
Образ Гитлера образует устойчивые ассоциативные связи с прецедентными именами, в основе которых лежат топонимы, связанные в сознании британцев с местами массовых убийств и пыток, учиненных пособниками фашизма над мирными гражданами, также получившими статус прецедентности. Таким образом, имеет место опосредованная апелляция к прецедентному имени ‘А. Гитлер’ через прецедентную ситуацию: события второй мировой войны: пытками и массовыми расстрелами фашистами мирных людей и пленных, имевшим место в Холокосте [The Times, 26/01/2005] и Освенциме [The Times, 13/11/2008].
Следовательно, прецедентное имя ‘Гитлер’ как ядерный элемент в структуре прецедентного слоя образной составляющей лингвокультурного концепта “evil” отличается разветвленной системой ассоциативных связей, в связи с чем его можно считать, с одной стороны, макроконцептом, входящим в структуру мегаконцепта “evil”. С другой стороны, это прецедентное имя относится к единичным прецедентным феноменам, одному из составляющих особого типа концептов –концептов прецедентных феноменов, «ориентированных <…> на утверждение уникальности и культурной значимости индивидуального объекта» [9:113]. К тому же этот концепт-персоналия входит в ядро историосферы, представляющей собой «часть языкового сознания, основанной на имеющихся у носителей языка исторических знаний, образах, стереотипах и оценках» [8:205].
Апелляция к данному прецедентному имени в медиа-текстах осуществляется, главным образом, через когнитивный признак «тиран мирового масштаба». Несмотря на то, что эпоха А. Гитлера закончилась более 70 лет назад, его образ – образ человека, отличавшегося особой жестокостью по отношению ко всем, кто выступал против его режима, остается актуальным.
Приядерную
зону (27,3%) образно-прецедентного компонента образной составляющей
лингвокультурного концепта формируют прецедентные имена, восходящие к именам:
1) исторических личностей, например: Иосифа Сталина
[The Times, 6/05/2005] и 2) современных
политических
деятелей: Саддама Хуссейна [The Times, 26/12/2002], Осамы бен Ладена [The
Times, 07/07/2007], Джорджа Буша [The Mirror, 12/06/2008]. Если имена
руководителей стран И. Сталина и С. Хусейна актуализируются через когнитивный
признак внутригосударственный террор»,
то имя О. бен Ладена через признак «мировой террор», а имя Д. Буша-младшего
–«борьба с мировым террором». Группа имен, связанная с именами современных
политических деятелей, является наиболее мобильной: в зависимости от
политической обстановки в мире на арену выходят новые имена. Так, борьба за
«демократию» в Ираке обусловила появление в качестве прецедентного имени имя
президента страны –Саддама Хусейна, а события 11 сентября 2001 года и вторжение
США в Афганистан послужили основой для актуализации имён Осамы бен Ладена и президента
США Джорджа Буша-младшего. Причем последнее занимает особое место в системе
прецедентных имен, актуализирующих лингвокультурный концепт “evil”. Оно
актуализируется через прецедентные ситуации насилия над мирным населением,
ассоциативно связанные с пытками нацистов, что отражено, например, в заголовке
статьи “Bush’s torturers follow where the Nazis led” (Палачи Буша следуют протоптанными
нацистами дорогами) [The Sunday Times, 07/10/2007]. Апелляция к прецедентному
имени ‘Дж. Буш’ осуществляется через дифференциальный признак «черта характера»
(имеется в виду скрытность Дж. Буша) в заголовке статьи, в основе которого
лежит пословица “no beating about the bush” (ходить вокруг да около) –“No
beating about the Bush <…> he’s evil” (Не ходите вокруг да около Буша <…>
он – зло) [Mirror, 12/06/2008].
Периферия (3,7%)
прецедентного поля образной составляющей исследуемого концепта представлена
прецедентными именами, относящимися к британской культуре. К первой группе имен
относятся топонимы Saddleworth Moor [The Telegraph, 18/03/2009] и Dunblane [The
Guardian, 2/03/2011], связанные с событиями (серийными убийствами), потрясшими
не только британское общество, но и мировое сообщество конца XX века. Вторую
группу составляют имена-персонажи, самым актуальным из которых является имя
Гарри Поттера, которое входит в структуру изучаемого концепта через когнитивный
признак «магические способности». Данное прецедентное имя активно включается в
словообразовательные процессы, например, является основой для прилагательного
‘Pottered’ (по Поттеру), которое актуализируется в заголовке статьи “A Pottered
history of evil” (История зла по Поттеру) [The Sunday Times, 07/11/2010]. Это
имя собственное входит в состав сложного существительного ‘Potter-mania’
(Поттер-мания) [Times Online, 09/07/2007], имеется в виду зависимость от
компьютерной игры, основанной на сюжете художественных произведений Дж. Роулинг
о Гарри Поттере.
Апелляция к персонажу
романов Агаты Кристи –злодею обусловлена схожестью ситуации, описанной в статье
“Village plagued by ‘evil Agatha Christie villain’” (Деревню осаждает «злодей
Агаты Кристи») из “The Times”, в которой говориться о пожилой женщине, сеющей
панику среди местного населения: она раскидывает битое стекло, трупы животных
по улицам деревни, зазывает и склоняет к пьянству молодых людей [The Times,
21/04/2006].
Когнитивный признак
«деятельность человека с непредсказуемым результатом» репрезентирован
прецедентным именем ‘Франкенштейн’. Так, в заголовке статьи “A Touch of
Frankenstein” (Прикосновение Франкенштейна) оно актуализируется как символ
творения человека, не подчиняющееся воли создателя. В статье рассказывается о
фильме «Я, робот», повествующем о роботах, созданных человеком, но, в конечном
счете, отказавшимися ему подчиняться [The Guardian, 29/07/2004].
Таким образом,
прецедентные имена, входящие в структуру лингвокультурного концепта “evil”
«зло» как неотъемлемая часть британской национальной языковой картины мира, задают
национальную систему антиценностей и представляют собой, главным образом,
инокультурные прецедентные имена (85%). Меньшее количество составляют
прецедентные имена, принадлежащие британской культуре.
Апелляция к
прецедентным именам, связанным с ситуациями насилия, наблюдается в текстах
различной тематической направленности: политической (76%), досуговой (18%),
экономической (4%), спортивной (1,5%) и других (менее 0,5%).
Тем не менее
политическая тематика занимает особую позицию, что согласуется с мнением Н.И.
Клушиной о том, что «антропонимика в современной газете является мощным механизмом создания положительного или
отрицательного политического портрета» [3:55].
Таким образом,
лингвокультурный концепт “evil” «зло» в британском медиадискурсе представлен
прецедентными именами, большинство из которых являются именами собственными,
принадлежащими как историческим личностям, так и современным политическим
деятелям, а также топонимами, связанными с прецедентными ситуациями насилия.
Преобладание инокультурных прецедентных имен, вербализующих лингвокультурный
концепт “evil” «зло» в британском медиа-дискурсе, обусловлено, по-видимому,
сложившимся мнением о том, что Британия является «островным государством», и вектор реального
зла направлен извне. В то время как национальные прецедентные имена, связанные
со злом, относятся, в основном, к вымышленным персонажам.
Литература
1. Гудков Д.Б.
Межкультурная коммуникация. Лекционный курс для студентов РКИ. –М.: Изд-во МГУ,
2000. –120 с.
2. Иванова С.В.
Политический медиа-дискурс в фокусе лингвокультурологии // Политическая
лингвистика. –Вып. 1(24). –Екатеринбург, 2008. –С. 29-33. –Режим доступа:
http://www.philology.ru/linguistics1/ivanova-08.htm
3. Клушина Н.И. Имя
собственное на газетной полосе // Русская речь. –2002. №1. –С. 53-56.
4. Косиченко Е.Ф.
Прецедентное имя как средство выражения субъективной оценки: Дисс. … канд.
филол. наук. 10.02.19. –Москва, 2006. –224 с.
5. Красных В.В.
Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Курс лекций. – М.: ИТДГК «Гнозис»,
2002. –284 с.
6. Нахимова Е.А.
Прецедентные имена в массовой коммуникации. –Екатеринбург, 2007. –207 с. –Режим
доступа: http://www.philology.ru/linguistics2/nakhimova07a.htm
7. Рахимкулова Г.Ф.
Интертекстуальность как элемент современного медийного текста // Языковая
система и речевая деятельность: лингвокультурологический и прагматический
аспекты. Материалы Международной научно-практической конференции, посвященной
памяти профессора А.Н. Савченко, М.К. Милых, Х.Г. Хазагерова. –Ростов-на-Дону,
2007. –С. 204-206.
8. Слышкин Г.Г.
«Железные канцлеры» XIX века в историосфере русской лингвокультуры // Vita in
lingua: К юбилею профессора С.Г. Воркачёва [сборник статей]/ отв. ред. В.И.
Карасик. –Краснодар: Атриум, 2007. –257 с.
9. Слышкин Г.Г.
Лингвокультурные концепты и метаконцепты: Дисс. … докт. филол. наук. 10.02.19.
–Волгоград, 2004. –322 с.
К ВОПРОСУ О
КОГНИТИВНОМ АСПЕКТЕ КАТЕГОРИИ
БЫТИЯ
Л.П. КОЛОКОЛОВА
TO
THE PROBLEM OF COGNITIVE RESEARCH OF THE CATEGORY OF LIFE
L.P.
KOLOKOVA
Статья посвящена
когнитивному исследованию категории бытия. В ней проблемы системности лексики
анализируются с новых позиций, описывается диапазон многозначного глагола жить,
передающий различные аспекты существования человека. В качестве основного
объекта рассматривается функционально-когнитивная сфера, в которой отражается
конкретизация глобального концепта в процессе речевой коммуникации.
Ключевые
слова:
когнитивная семантика, категория бытия, концепт, функционально-когнитивная
сфера, концептуальная информация.
The article is devoted cognitive research of a category of life.
Problems of systemic organization of vocabulary are analyzed from new positions,
the range of a many-valued verb is described to live, transferring various
aspects of existence of the person. The main object of research is considered
functionally-cognitive sphere in which the concrete definition global concept
in the course of speech communications reflected.
Keywords: cognitive semantics, life category, concept, functionally-cognitive
sphere, the conceptual information.
Категория бытия
является одной из главных категорий в философии и лингвистике. Понятие «бытие»
как философский термин имеет несколько значений. Во-первых, данное понятие
употребляется как синоним существующего. В этом случае категория «бытия»,
будучи предельно общей абстракцией, объединяет по признаку существования всё
бесконечное многообразие вещей, явлений, предметов, процессов, их свойств,
связей и отношений. Таким образом, вышесказанное дает право утверждать, что
существующий мир бесконечно многообразен.
Однако, устанавливая
определенное сходство условий, способов существования единичных вещей, явлений,
процессов, философия объединяет их в различные группы, которым присуща общность
формы бытия. На этом основании можно выделить следующие различающиеся, но в то
же время взаимосвязанные основные формы бытия: 1) бытие вещей (тел), объектов,
процессов; 2) бытие человека; 3) бытие социальное и бытие общества.
Принимая во внимание
различные интерпретации данной категории в философии, мы определяем бытие как
способ существования любого субъекта, как процесс становления субъекта,
сопряженный с такими категориями, как время и пространство, а с другой стороны,
как процесс пребывания в мире вообще, переходящий из области небытия в бытие и
обратно в небытие.
Важность данной
мыслительной категории объясняет и тот факт, что лексические единицы,
выражающие понятие бытие, являются одними из наиболее многозначных и
многофункциональных.
Большой толковый
словарь русского языка фиксирует четыре значения понятия бытия:
1. Объективная
реальность (материя, природа), существующая независимо от сознания человека.
Объективное, реальное бытие.
2. Совокупность
условий материальной жизни общества. Общественное бытие. Бытие определяет
сознание. Изменить бытие.
3. Жизнь, существование.
Радости бытие. Физическое, духовное, нравственное бытие. Житьё-бытьё (разг.)
[1: 107].
Таким образом, Большой
толковый словарь русского языка подтверждает сведения о том, что бытие –это
реально существующая, стабильная, самостоятельная, объективная, вечная,
бесконечная субстанция, которая включает в себя все сущее.
В наивной (языковой)
картине мира общее понятие бытия выражается глаголом жить, существительным
жизнь, прилагательным живой.
Суперконцепт «жить»
занимает центральную позицию в системе мировоззренческих концептов и выступает
в качестве организующего начала комплекса понятий, относящихся к бытию
человека. По мнению Г.В. Гафаровой и Т.А. Кильдибековой, данный суперконцепт
передает определенное ментальное содержание, которое имеет во внутреннем
лексиконе человека свою репрезентацию в специфических блоках языковых элементов
и формирует соответствующую функциональносемантическую сферу словаря [2:106].
В данной статье нами
делается попытка определения смысла концептуального анализа аспектов бытия
человека. Мы, обратившись к обыденному сознанию и естественной логике бытия, к
принципам восприятия и осмысления мира, пытаемся определить, какие пласты
опыта, какие структуры знаний стоят за отдельными блоками
функционально-семантической сферы и какая информация в них вербализуется.
Структура
функционально-семантической сферы бытия создается на основе дробления
глобального суперконцепта «Жить» на частные его проявления.
Суперконцепт выступает
в сознании человека как некий неопределенный «словообраз – единица внутренней
речи, не имеющая еще законченного внеречевого (фонетико-морфемного) воплощения.
По мнению Б.Ю. Нормана, словообраз – это психический коррелят слова как
лингвистической единицы. Когнитивной основой словообраза является «понятие, но
в том и заключается специфика языкового знака, его произвольность и
нежесткость, что семантические признаки, отобранные для понятия человеческим
сознанием, здесь могут по-своему систематизироваться, ранжировать,
располагаться в некоторой последовательности по условной оси «центр – периферия»
[5: 45].
Конкретизация
суперконцепта бытия представляет собой двухступенчатый процесс. На первой
ступени актуализация суперконцепта осуществляется в смысловой структуре
многозначного глагола жить, т.е. это внутрисловная актуализация. Вторая ступень
концептуализации бытия человека происходит в семантических полях разной
конфигурации и объема и вследствие этого проявляется как межблочная актуализация
суперконцепта.
Остановимся на
многозначных глаголах и их словообразовательных дериватах как первой ступени
концептуализации суперконцепта.
Как было отмечено
выше, первая ступень актуализации суперконцепта «Жить» производится в смысловой
структуре многозначного глагола жить. Понятийная основа глагола достаточно
широка, поэтому смысловая структура его определяется синтаксически. Способность
слова вступать в синтагматические связи с другими словами определяет его
валентность, число которых находится в различном соотношении с числом его
лексико-семантических вариантов. Диапазон употребления глаголов, область их
применения определяется сочетаемостью, под которой понимают «совокупность
синтагматических потенций, набор и условия реализации распространителей слова,
его связеизменений» [4: 81]. В качестве языковых средств, передающих различные
аспекты существования человека, выступают синтаксические конструкции,
указывающие на локальность (жить где),
субъект (жить с кем), объект (жить на что), реализующие разные
лексико-семантические варианты глагола.
В Малом академическом
словаре (МАС) зафиксировано 5 значений, или лексикосемантических вариантов
глагола жить:
1. Существовать, быть
живым (жить долго) // Вести
деятельную жизнь; пользоваться жизнью, наслаждаться ею (Отец мой прежде всего
хотел жить).
2. Быть поглощенным
чем-л., увлеченным кем-, чем-л., считать что-л. Главным в жизни (Им одним живу я).
3. Вести тот или иной
образ жизни. Жить богато // Поддерживать свое существование чем-л. (Мать и два сына жили на нищенскую пенсию).
4. Пребывать,
проживать где-л. (Я не знал даже, где она
живет) // Вести жизнь, общую с кем-л., среди кого-л.; проживать совместно (С вашей сестрой жить очень легко).
5. Разг. Находиться с
кем-л. в любовной связи (Я знал, что
отчим живет с какой-то швейкой).
Данная система
описания лексического значения многозначного слова жить в словаре не отражает
все аспекты сложного концепта «жить» и их иерархической организации. К тому же,
отмечает Д.Н. Шмелев, «различный характер связи между разными значениями слова
и не может быть полностью выявлен, когда значения даются в виде выстроенных в
один ряд, как бы одинаково равноправных и самостоятельных единиц» [8: 230].
В названном словаре не
учитывается (или слабо учитывается) достаточно широкая сочетаемость глагола
жить. Между тем лексико-семантические варианты слова можно выделить лингвистически
корректно, только опираясь на специфику его функционирования. Слово не может
получить полной характеристики своей смысловой стороны без учета
функционального момента [3: 233]. Анализ лексемы, за основу которого принято ее
функционирование, проявляющееся в сочетаемости, позволяет получить более точную
картину иерархического соотношения отдельных значений. «В языке, –писал Ф.де
Соссюр, –все сводится к различиям, но также все сводится к сочетаниям» [7:
125].
В «Словаре
сочетаемости слов русского языка» дается более последовательная семантическая
структура глаголов, которая опирается на сочетаемостные характеристики
лексико-семантических вариантов. Так, в смысловой структуре лексемы жить
выделяются следующие типы значений:
1. Существовать, быть
живым.
Жить б е з ч е г о : жить без воды, без пищи, без
воздуха…
Жить к а к д о л г о : жить (не) долго, (не) много, мало,
сколько-либо лет, скольколибо месяцев, сколько-либо дней …
Человек не может жить
без воздуха.
2. Проводить свою
жизнь в каком-либо месте, среди кого-либо; обитать.
Жить с к е м –ч е м : жить с женой, с мужем, с сыном,
с дочерью, с отцом, с матерью, с братом, с сестрой, с соседями, с семьей …
Жить б е з к о г о –ч е г о : жить без родителей, без
мужа, без соседей, без семьи…
Жить с р е д и к о г о : жить среди людей, среди друзей,
среди горцев, среди дикарей…
Жить г д е : жить в
каком-либо доме, в какой-либо (однокомнатной, трехкомнатной) квартире, в
какой-либо комнате, в гостинице, в общежитии, в каком-либо районе, деревне, в
поселке, в сельской местности, в горах, в лесу, в Москве, в Крыму…; жить на
даче, на частной квартире, на каком-либо этаже, на какой-либо улице, на окраине,
на берегу чего-либо, на севере, на юге, на родине, на Кавказе, на Дальнем Востоке,
на Кубе…
Мы живем рядом с диетическим
магазином. Они живут в хорошей трехкомнатной квартире.
3. Вести какой-либо
образ жизни.
Жить к а к к т о : жить как отшельник, как затворник, как
монах, как бог; затворником, холостяком …
Жить к а к : жить
хорошо, отлично, прекрасно, плохо, интересно, весело, скучно, честно, бедно, в
бедности, в нужде, в нищете, богато, обеспеченно, безбедно, беззаботно,
спокойно, тихо, одиноко, уединенно, в свое удовольствие, припеваючи…
Он уже три месяца
живет отшельником на своей даче.
4. Поддерживать свое
существование чем-либо.
Жить ч е м : жить
своим (собственным, честным) трудом, уроками…
Жить н а ч т о : жить на зарплату, на какой-либо
заработок, на какие-либо средства, на пенсию, на доходы от чего-либо; жить на
чей-либо (чужой) счет. Жить за чей-либо счет. Жить на всем готовом.
Я буду работать, я
больше не могу жить на твой счет.
5. Быть полностью
занятым, поглощенным, увлеченным кем-, чем-либо.
Жить к е м –ч е м :
жить детьми, сыном, дочерью, семьей, наукой, стихами, спортом, какой-либо
надеждой, мыслью о ком –чем-либо, ожиданием чего-либо, воспоминаниями…
Жить д л я к о г о –ч е г о : жить для детей, для сына,
для дочери, для других, для людей, для народа, для общества, для науки…
Жить р а д и к о г о :
жить ради детей, ради сына…
Все эти годы она жила
надеждой на его возвращение [6: 193-194].
Таким образом, все
перечисленные аспекты жизни человека по существу слабо отграничены друг от
друга. В разных контекстах любой из соответствующих признаков может выступать
на первый план, становясь основным признаком.
С точки зрения
когнитивного содержания значение слова жить включает общеизвестные для данного
говорящего коллектива типы знаний, представляющие собой «некоторое усреднение
индивидуальных компетенций говорящих» [Стернин].
При этом слова и их
значения получают свое реальное существование только как часть глобального
концепта, ориентированного на различные аспекты реализации общего понятийного
содержания. Любое значение слова можно рассматривать как продукт
классифицирующей деятельности человеческого сознания, как определенный этап
формирования адекватного отражения того или иного концепта.
В качестве главного
лексико-семантического варианта в словарях дается значение «быть реальным,
существовать в действительности, находиться в процессе жизни». Это действительно
тот стержень, та база, на которых основываются все остальные значения
многозначного глагола жить. В силу действия интерпретирующей функции языка, то
есть способности по-разному обозначать факты реальной действительности,
различные аспекты концепта бытия могут выражаться не только глаголом жить, но и
абстрактным существительным жизнь, которые употребляются в сочетании с
различными классами прилагательных и существительных.
Беспредельно расширяя
семантический репертуар существительных, входящих в понятие бытия, язык
получает возможность передавать самые разнообразные сведения о человеческой
жизни.
Вышеупомянутый аспект
концепта «Жить» проявляется во всех других значениях, выступая как имплицитный,
«скрытный» компонент семантики. Однако само по себе это значение не является
частотным. Вследствие этого наблюдается диффузность значений глагола жить, их
взаимопроникновение, когда один лексикосемантический вариант растворяется в
другом.
Принцип диффузности
многозначного слова является решающим фактором, определяющим его семантику.
Стержнем слова при этом оказывается не какое-то отдельное его значение, а те
семантические элементы, которые являются общими для всех значений слова. И то,
что в словарях значение многозначного слова представлено в чистом виде, мера
вынужденная, хотя это, по мнению Д.Н. Шмелева, существенно искажает
представление о семантической структуре слов [8: 86].
Глагол жить реализует глобальный концепт бытия
человека и обладает очень сложной, многомерной структурой значения. Однако
данное слово, взятое вне контекста, передает неопределенную информацию. Все
многообразие своих возможностей в адекватном выражении тех или иных сторон
реальной действительности глагол может обозначать только при поддержке со
стороны других слов, принадлежащих к разным частям речи.
Таким образом,
когнитивный подход позволяет выстроить иерархию лексикосемантических вариантов
глагола с учетом их частотности и особенностей функционирования. Именно в
функционально-когнитивном словаре при подаче материала реализуется иерархический
принцип организации структуры многозначного базового глагола, каждый
лексико-семантический вариант которого притягивает к себе таксономический блок
существительных и предопределяет их объем.
Литература
1. Большой толковый
словарь русского языка. –СПб., 2000.
2. Гафарова Г.В.,
Кильдибекова Т.А. Когнитивные аспекты лексической системы языка. –Уфа, 1998.
3. Звегинцев В.А. Язык
и лингвистическая теория. –М., 2001.
4. Котелова Н.З.
Значение слова и его сочетаемость: (К формализации в языкознании). –Л., 1975.
5. Норман Б.Ю.
Грамматика говорящего. –СПб., 1994.
6. Словарь
сочетаемости слов русского языка / Под ред. П.Н. Денисова, В.В. Морковкина.
–М., 2001. –С. 156.
7. Соссюр де Ф. Труды
по языкознанию. –М., 1977.
8. Шмелев Д.Н.
Проблемы семантического анализа. –М., 1973.
ЯДРО НОМИНАТИВНОГО ПОЛЯ КОНЦЕПТА «НАПИТКИ» В ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ СОВРЕМЕННЫХ
ПОДРОСТКОВ: ГЕНДЕРНЫЙ АСПЕКТ
Д.А. МОРЕЛЬ МОРЕЛЬ
KERNEL
OF THE NOMINATIVE FIELD OF THE CONCEPT “DRINKS” IN CONTEMPORARY TEENAGERS’
LINGUISTIC CONSCIOUSNESS: GENDER ASPECT
D.A. МОRЕL МОRЕL
В статье на материале
результатов анкетирования подростков (15 лет) рассматриваются гендерно общие и
специфичные особенности вербализации и структурирования ядра концепта
«Напитки».
Ключевые
слова:
концепт «Напитки», вербализация концепта, номинативное поле концепта, полевая
структура концепта, частотность, гендер, подросток, анкетирование.
Common and specific gender peculiarities of verbalization and patterning
of the concept “Drinks” kernel are considered in the present paper on the
results of questionnaire survey of fifteen-year-old teenagers).
Keywords: concept “Drinks”, verbalization of concept, nominative field of
concept, field structure of concept, frequency, gender, teenager, questionnaire
survey.
Настоящее исследование
продолжает серию работ, посвященных особенностям вербализации концепта
«Напитки» в различных языках.
Данный концепт,
относящийся к базовому уровню «наивной» картины мира, уже неоднократно
становился объектом изучения в современной отечественной лингвистике (Е.А.
Крыжко, 1997; Л.А. Константинова, 1998; Ю.Д. Конычева, 2002; И.В. Пахомова,
2003; И.В. Чирич, 2004; Н.А. Козько, 2006; Л.В. Неудачина, 2007; С.И. Бахтина,
2008; Н.Г. Мордвинова, 2008; Е.Ю. Долгова, 2009 и др.) и интерес к нему не
ослабевает. Во многом это обусловлено его спецификой: он является одним из
лингвокультурных, аксиологических, эмоционально значимых ментальных образований,
исследование которых максимально полно отвечает положениям антропоцентрической
парадигмы современного научного знания. Кроме того, он одновременно сочетает
универсальность, наднациональность и явную этнокультурную специфичность [1].
Еще одной отличительной чертой данного концепта является его
диверсифицированность по степени стандартизации (см.: [4:46]) –он является неотъемлемым
элементом любой индивидуальной / групповой / национальной картины мира.
Обращение к
подростковой возрастной группе применительно к исследуемому концепту не
случайно. С учетом непрерывно усиливающейся тенденции к алкоголизации
российского общества и ее «омоложению» именно подростки попадают, особенно в
силу своей возрастной психосоматической специфики, в группу наибольшего риска.
Поэтому изучение их отношения к напиткам имеет высокую социальную значимость.
Кроме этого, в нашей
работе мы делам акцент на гендерном аспекте исследования с целью выявления
гендерно общих и специфичных особенностей репрезентации концепта «Напитки» в
языковой картине мира подростков. Современная лингвистика уделяет все больше
внимание гендерной проблематике (см., например: [1]), а обращение к
рассматриваемой возрастной группе особенно интересно в онтогенетическом
аспекте, поскольку в этот период наиболее активно происходит формирование
гендерных стереотипов сознания.
Все вышесказанное
обусловливает актуальность выбранной темы исследования.
Его объектом являются
особенности репрезентации концепта «Напитки» в языковом сознании российских
подростков, непосредственным предметом –ядро номинативного поля данного
концепта. Материалом послужили данные анкетирования 20 пятнадцатилетних
школьников г. Белгорода. Следует отметить, что настоящая работа является
пилотным проектом, проведенным для отработки методики сбора, анализа
и интерпретации
данных, относящихся к языковой репрезентации концепта «Напитки» представителями
различных половозрастных групп современного российского общества. Этим
обусловлено небольшое количество опрошенных респондентов.
Испытуемым была
представлена анкета с рядом вопросов, среди которых им предлагалось в течение
пяти минут записать все названия напитков, которые они смогут вспомнить за это
время, в той последовательности, в которой эти названия приходят им на ум.
Далее представлены
результаты обработки полученных экспериментальных данных (орфография ответов
респондентов сохранена).
1. Общие показатели
Число
ассоциатов / реакций:
100 / 257 (отказов нет; 2,54 реакции на ассоциат).
Повторяющиеся
/ единичные ассоциаты:
52 / 48 (составляют 52% от общего количества ассоциатов; на повторяющиеся
ассоциаты приходится 209 реакций или 81,3% от общего количества реакций)/
Наиболее частотные ассоциаты:
1) пиво, Фанта (Fanta)
–по 10 реакций,
2) вино, водка, Спрайт
(Sprite) –по 9 реакций,
3) Пепси (Pepsi, Pepsi
Colla), сок (соки) –по 8 реакций.
Здесь необходимо
отметить, что поскольку один и тот же респондент в своих ответах на разные
вопросы анкеты мог использовать одновременно две формы:
Кока-кола (Coca-cola)
и Кола (Cola), то формально они рассматривались нами как разные ассоциаты.
Рассмотренные же совокупно (5 и 7 реакций соответственно), они выходят на
первое место по частотности.
2.
Показатели по гендерным группам
Число
ассоциатов / реакций:
–мальчики: 63 / 111 (отказов нет; 1,76 реакции на ассоциат);
–девочки: 72 / 146 (отказов нет; 2,03 реакции на ассоциат).
Повторяющиеся
/ единичные ассоциаты:
у мальчиков: 23 / 40 (повторяющиеся ассоциаты составляют 36,5% от общего количества
ассоциатов; на повторяющиеся ассоциаты приходится 64% от общего количества
реакций); у девочек: 36 / 36 (50% и 75,3% соответственно).
Наиболее
частотный ассоциат:
у мальчиков –Фанта (Fanta) (7 реакций –6,3% от общего количества реакций); у
девочек –вино и пиво (по 6 реакций –по 4,1% от общего количества реакций)
Гендерно
общие ассоциаты:
35. Из них 15 –повторяющиеся у
мальчиков и девочек (Фанта (Fanta) (7 / 3) (число реакций у мальчиков и девочек
соответственно), Спрайт (Sprite) (5 / 4), Кола (Cola) (5 / 2), пиво (4 / 6),
водка (4 / 5), Пепси (Pepsi, Pepsi Colla) (4 / 4), сок (соки) (4 / 4), вино (3
/ 6), молоко (3 / 3), мохито (махито) (2 / 4), чай (2 / 4), Кока-кола
(Coca-Cola) (2 / 3), кофе (2 / 3), мартини (2 / 3), Липтон (Lipton) (2 / 2)), а
8 –единичные у мальчиков и девочек:
(виски, коктейль (коктейли, коктели), молочный коктейль, отвертка, Рич (Rich),
саке, Сакура, текила).
Гендерно
специфичные ассоциаты
–у мальчиков: 28 (апсент (абсцент) (3), Колокольчик
(3), Нести (Нэсти) (3), Red Bull (2), Айрен брю (Airn Bru) (2), Маунтин Дью
(Mountain Due) (2), ром (2), Bud (1), Адреналин Раш (1), алкогольные напитки
(1), Арсенальное (1), Горилла (1), йогурт (1), Клинское (1), Кровавая Мэри (1),
ликер (1), Майский чай (1), Милкис (1), настойка (1), Пикур (1), Приятель (1),
рош (1), Русский стиль (1), самбука (1), самогон (1), Старопрамен (1), Туборг
(1), чача (1));
–у девочек: 37 (лимонад (3), J7 (J Seven)
(2), Да! (Да) (2), Добрый (сок добрый) (2),
какао (2), квас (2), кефир (2), кисель (2), лимонад «Курский» (курский лимонад)
(2), Сочная долина (2), Card noir (1), Grinfild (1), Maxwell House (1), Nescafe
(1), Red (1), айриш крем (1), Ахмад (1), Байкал (1), Бейлиз (1), Бонаква (1),
газировка (1), Дана (1), Дон Периньён (1), Живчик (1), лимонад «Майская
хрустальная» (1), лимонад «Саяны» (1), морс (1), Оболонь (1), Пина Колада (1),
Привет (1), Принцесса нури (1), сок «Любимый» (1), сок свежевыжатый (1), Старый
мельник (1), суп (1), холодный чай «Nestea» (1), Шеридан (1)).
Кластеризация
ассоциатов по семантическим группам (для выделения когнитивных секторов [4:52] в
структуре концепта)
По ответам мальчиков:
1. Безалкогольные
напитки (24 ассоциата / 55 реакций)
1.1. Прохладительные
напитки (18 / 44)
1.1.1. Газированные
напитки (10 / 31)
1.1.2. Негазированные
напитки (8 / 13): 1.1.2.1. Соки (4 / 7); 1.1.2.2. Прочее (4 / 6)
1.2. Горячие напитки
(4 / 7): 1.2.1. Чай (3 / 5); 1.2.2. Кофе (1 / 2)
1.3. Молочные напитки
(2 / 4)
2. Алкогольные напитки
(26 ассоциатов / 38 реакций): 2.1. Крепкие напитки (12 / 18); 2.2. Пиво (9 /
12); 2.3. Вино (3 / 6); 2.4. Прочее (2 / 2)
3. Коктейли и
энергетические напитки (алкогольные и безалкогольные) (12 ассоциатов / 17
реакций): 3.1. Энергетики (7 / 11); 3.2. Коктейли (5 / 6).
Единичный ассоциат рош –вне классификации.
По ответам девочек:
1. Безалкогольные
напитки (46 ассоциатов / 93 реакции)
1.1. Прохладительные
напитки (34 / 71)
1.1.1. Газированные
напитки (15 / 33)
1.1.2. Негазированные
напитки (19 / 38): 1.1.2.1. Соки (11 / 22); 1.1.2.2. Прочее (8 / 16)
1.2. Горячие напитки
(10 / 17): 1.2.1. Чай (5 / 9); 1.2.2. Кофе (4 / 6); 1.2.3. Прочее (1 / 2)
1.3. Молочные напитки
(2 / 5)
2. Алкогольные напитки
(16 ассоциатов / 38 реакций): 2.1. Крепкие напитки (7 / 13); 2.2. Вино (4 /
14); 2.3. Пиво (4 / 10); 2.4. Прочее (1 / 1)
3. Коктейли и
энергетические напитки (алкогольные и безалкогольные) (9 ассоциатов / 14
реакций): 3.1. Коктейли (5 / 8); 3.2. Энергетики (4 / 6).
Единичный ассоциат суп –вне классификации.
Первый
упомянутый напиток
У мальчиков:
газированные напитки (кола (Кока-кола),
Спрайт, Фанта) –77,8%, алкогольные напитки и алкогольные коктейли (ром,
Кровавая Мэри) –22,2% (отметим здесь, что последние два ассоциата являются
индивидуальными (две и одна реакция соответственно) и, в силу этого, в данном
случае нерелевантны).
У девочек:
газированные напитки (Пепси, Спрайт, кола)
–45,4%, соки-воды (сок, вода) –27,3%, горячие напитки (чай, Maxwell House
(последний –единичный ассоциат)) –18,2%, алкогольные коктейли (мохито) –9,1%.
Первые
три упомянутых напитка
У мальчиков:
газированные напитки (Фанта, кола
(Кока-кола), Пепси, Спрайт, Миринда) –66,7%, алкогольные напитки и
алкогольные коктейли (ром, ликер, настойка,
Кровавая Мэри, мохито, ягуар) –22,2%, горячие напитки (чай, кофе) – 7,4%, сок –3,7%.
У девочек:
газированные напитки (кола (Кока-кола),
Пепси, Спрайт, лимонад) – 36,5%,
соки-воды (сок, «Я», J7, вода, Бонаква)
–33,3%, горячие напитки (чай, кофе, Maxwell
House, Ахмад) –15,1%, алкогольные напитки и алкогольные коктейли (водка, мохито, Пина Колада, Бейлиз)
–15,1%.
Итак, подведем итоги
исследования:
1. Проведенный
эксперимент позволил выявить набор языковых средств (цельно-, сложно- и
раздельнооформленных единиц), формирующих ядро номинативного поля концепта
«Напитки», специфичный для современных пятнадцатилетних подростков.
При этом выявлено, что
полученный таким образом набор заметно отличается от результатов традиционного
формирования ядра поля (ср. исследование концепта «Алкогольные напитки» [2]).
Во-первых, это
обусловлено тем, что, как выяснилось, в языковой картине мира подростков
концепт «Напитки» репрезентирован, преимущественно, конкретными торговыми
марками, не фиксируемыми отечественными лексикографическими источниками.
Во-вторых, последние,
в силу своей инертности, практически не фиксируют средства вербализации активно
формирующихся в массовом сознании концептов «Коктейль» [там же] и «Энергетический напиток» (последний является, по сути, гипонимом
первого, однако обнаруживает тенденцию к обособлению в сознании современной
молодежи). Проведенный же эксперимент показал, что средства номинации данных
концептов, фиксируемые в языковом сознании испытуемых, образуют третью по
численности макрогруппу в составе ядра номинативного поля «Напитки».
В-третьих, отсутствие
соответствующего практического опыта и недостаточная степень информированности
подростков в силу их возраста обусловливают отсутствие в полученном наборе
целого ряда лексических единиц, традиционно фиксируемых лексикографическими
источниками.
2. Анализ
установленного по результатам эксперимента ядра номинативного поля концепта
«Напитки» позволил выявить структуру ядра последнего, характерную для картины
мира подростков и включающую три макрогруппы: 1) безалкогольные напитки, 2)
алкогольные напитки, 3) коктейли и энергетические напитки (как алкогольные, так
и безалкогольные). Семантическая кластеризация ассоциатов позволят подразделить
данные макрогруппы на 12 когнитивных секторов: 1) газированные напитки; соки;
чай; холодный чай; молочные напитки; 2) крепкие алкогольные напитки; водка;
ликеры и настойки; пиво; вино; 3) коктейли; энергетики.
Часть ассоциатов не
соотносится ни с одним из данных секторов, более того, последние не покрывают
все многообразие возможных структурных составляющих рассматриваемого концепта
(см., например: [2]).
Структура ядра
концепта в картинах мира исследуемых гендерных групп практически идентична и
включает следующие когнитивные сектора: 1) газированные напитки; соки; кофе
(как самостоятельный сектор может быть выделено только у девочек); чай; 2)
крепкие алкогольные напитки; пиво; вино; 3) коктейли; энергетики.
Как показывают
количественные данные, именно эти когнитивные сектора наиболее релевантны для
подростковой картины мира.
Гендерные различия
касаются удельного веса и рекуррентности (частотности языковых репрезентаций
[3:148]) каждого сектора.
Распределение средств
вербализации каждого когнитивного сектора по их частотности от ядра (внутреннее
кольцо) к крайней периферии (наружное кольцо) представлено на рис. 1.
Рис.
1.
Ядро номинативного поля концепта «Напитки»: распределение частотности по когнитивным
секторам (слева – в ответах респондентов-мальчиков, справа –девочек)
3. Наиболее частотными
среди гендерно общих ассоциатов являются 1) Кола
+ Кока-кола (4,67% от общего количества реакций), 2) Фанта и пиво (по 3,89%),
3) Спрайт, водка, вино (по 3,5%).
15 гендерно общих
повторяющихся ассоциатов представляют все наиболее релевантные семантические
группы обозначений напитков (и включают некоторые их дескрипторы):
Обращает на себя
внимание следующий факт, относящийся к рассматриваемой группе ассоциатов. В
ответах девочек обозначения различных алкогольных напитков суммарно более
частотны, а газированных –менее частотны, чем в ответах мальчиков (с учетом
общей диспропорции числа реакций мальчиков и девочек – 1 : 1,3153).
Среди гендерно специфичных ассоциатов по совокупному
числу реакций у мальчиков преобладают обозначения алкогольных напитков (крепких
и пива –16 ассоциатов / 19 реакций). Далее с большим отставанием следуют группы
обозначений газированных напитков (4 / 8) и энергетиков (3 / 4); одним
повторяющимся ассоциатом представлены негазированные прохладительные напитки
(Нести –1 / 3), единичными ассоциатами –коктейли (алкогольные), горячие и
молочные напитки.
У девочек в данной
группе ассоциатов не наблюдается четко выраженных доминант: газированные
напитки представлены 8 ассоциатами / 11 реакциями, соки –7 / 11, горячие
напитки (кофе, чай, какао) –7 / 8, алкогольные –6 / 6, негазированные прохладительные
–5 / 7; коктейли (алкогольные), энергетики и молочные напитки представлены
единичными ассоциатами.
4. Раскладки,
полученные по первым упомянутым напиткам, в целом коррелируют с результатами
кластеризации реакций по семантическим группам. Помимо этого, существенная
часть обозначений напитков, приведенных респондентами в первую очередь,
относится к наиболее частотным реакциям в обеих гендерных группах.
Любопытно отметить,
что, несмотря на то, что обозначения алкогольных напитков представлены в числе
первых упомянутых напитков, они не включают таких высокочастотных ассоциатов,
как пиво и вино.
5. Алкогольные напитки
(различной степени крепости) весьма широко представлены в языковом сознании
подростков.
Так, у мальчиков
соответствующая макрогруппа даже несколько опережает «безалкогольные напитки»
по количеству репрезентирующих ее ассоциатов (26 vs. 24), значительно уступая,
однако, последней по суммарному количеству реакций и, соответственно, по
повторяемости ассоциатов (38 vs. 55). Это дополнительно свидетельствует в
пользу более прочного положения в структуре исследуемого концепта когнитивной
составляющей «безалкогольные напитки».
У девочек, несмотря на
выход репрезентантов макрогруппы «алкогольные напитки» в центр номинативного
ядра (впрочем, данный феномен может являться статистическим отклонением из-за
небольшого количества испытуемых), она с большим отставанием находится на
втором месте по количественным показателям: 16 ассоциатов / 38 реакций (vs. 46
/ 93 у обозначений безалкогольных напитков).
6. Исходя из
вышесказанного, можно сделать вывод о том, что для подростковой
картины мира
прототипом (см., например: [6:29]) концепта «Напитки» выступают
прохладительные
газированные напитки. Данный вывод вполне согласуется с результатами
исследования французских ученых, аналогичного проведенному [5].
Литература
1. Кирилина А.В.
Гендер: лингвистические аспекты. –М.: МГЛУ, 1999. –196 с.
2. Морель Морель Д.А.
Особенности языковой концептуализации алкогольных напитков во французском,
английском и русском языках // Проблемы концептуализации действительности и
моделирования языковой картины мира: сб. науч. тр. –М.; Архангельск, 2009.
–Вып. 4. –С. 271-279.
3. Попова З.Д.,
Стернин И.А. Когнитивная лингвистика. –М.: АСТ; Восток –Запад, 2007. –314 с.
4. Рудакова А.В.
Когнитология и когнитивная лингвистика. –2-е изд. –Воронеж: Истоки, 2004. –80
с.
5. Poitou J., Dubois
D. Catéories séantiques et cognitives. Une
éude expéimentale en séantique lexicale // Cahiers de
lexicologie. –1999. –N 74. –P. 5-27.
6. Rosch E. Principles of Categorization // Cognition and Categorization
/
ИСТОКИ АРХЕТИПИЧЕСКОЙ ОППОЗИЦИИ «МУЖЧИНА - ЖЕНЩИНА»
М.Н. МУКОВА
THE
ORIGIN OF THE ARCHETYPAL OPPOSITION “MAN-WOMAN”
M.N.
MUKOVA
В статье
рассматриваются стереотипные представления о мужчине и женщине. На примере
английских паремий раскрывается содержание полярных концептов «мужчина» и
«женщина» в британской лингвокультуре.
Ключевые
слова:
гендерные стереотипы, гендерные исследования, маскулинность, феменинность,
бинарный концепт.
The given article deals with the stereotypes about a man and a woman.
The analysis of the English proverbs reveals the contents of the polar concepts
“man” and “woman” in the British culture.
Keywords: gender stereotypes, gender research, masculinity, femininity, polar
concept.
Современные
лингвистические исследования, ориентированные на изучение человека в языке и
языка в человеке, основаны на антропоцентрическом принципе. Гендерные отношения
являются важной составляющей социальной организации. Они особым образом отражают ее системные
характеристики и устанавливают отношения между говорящими субъектами. Гендерные
отношения присутствуют в языке в виде культурно обусловленных стереотипов,
накладывая отпечаток на речевое поведение личности и на процесс ее языковой
социализации. Поэтому исследование женственности и мужественности должно
включать описание стереотипов, связанных с ними, и средства формального
выражения этих стереотипов в языке.
Мужественность и
женственность являются важными атрибутами общественного сознания. Являясь
присутствующими в любой культуре концептами, они вместе с тем заключают в себе
и определенную специфику, свойственную каждому обществу. Концепты «мужчина» и
«женщина» относятся к разряду универсальных, представленных в любом языке, так
как они характеризуют фундаментальное биологическое, психологическое и
социальное разделение людей по полу.
Дискуссионным остается
вопрос о степени соотношения биологических и культурных факторов, позволяющий
выявить зоны влияния биологического характера и области социокультурных
доминант. Таким образом, гендерные исследования переходят в русло
биосоциального описания полового диморфизма, утверждающего взаимодействие
двусторонних факторов.
Несмотря на сходство
концептуализации представлений о мужчине и женщине в разных картинах мира, о
чем свидетельствуют многочисленные универсальные гендерные стереотипы и
асимметрии, британское языковое сознание концептуализирует идеи маскулинности и
феминности в образе мужчины и женщины особым, специфическим образом.
Концептуальный бином «мужчина –женщина» («man-woman»)
базируется на архетипической оппозиции «мужское –женское», он был не столько
отражением биологических различий, сколько функциональных распределений ролей и
социальных позиций. Так, структура гендерной оппозиции выражала коллективные
представления, в первую очередь о дифференциации хозяйственных ролей и внутрисемейных
отношениях. Поэтому смешение гендерных ролей воспринималось как отклонение от
нормы, нарушение традиционных общественных устоев, разрушение жесткой
иерархической модели. В связи с этим основными задачами гендерологии является
не только описание статусно-ролевых и других аспектов жизнедеятельности мужчины
и женщины, но изучение причин мужского доминирования, утверждаемого в обществе
через гендерные роли и отношения. Ломка стереотипов в ходе исторического и
социально-культурного развития формирует новые традиционные установки,
отражающие понимание роли и функций мужчин и женщин как в
национально-культурном, так и в мировом сообществах.
Мужское начало
представляется доминантным, подчиняющим, женское –пассивным, подчиненным.
Андроцентричная, патриархально ориентированная картина мира породила
представление о женщине как источнике греха и зла. Утверждение порочности
женщины проистекает из христианского канона о первородном грехе, ставшего
политическим догматом для подавления и подчинения женщин в патриархальных
культурах. В основе мужского доминирования лежит христианская концепция
сотворения мира. В соответствии с библейским каноном первый человек Адам,
сотворенный по божьему образу и подобию, отождествляется с мужским началом.
В период средневековья
одним из способов обуздания женского греховного начала стало физическое
уничтожение женщин, обвиненных в ведовстве. «Молот ведьм» (лат. «Malleus maleficarum”)
был написан монахами-доминиканцами Я. Шпренгером, деканом университета в
Кельне, и Г. Инститорисом, профессором теологии в университете Зальцбурга и
инквизитором в Тироле в
После выхода «Молота
ведьм» началось «охота на ведьм» (англ. witch hunt). В
В разгар гонений ведьм
как отражение влияний церкви появляется понятие woman hater (1600-1610), misogynist
(1656) “женоненавистник”.
Гендерные стереотипы,
заложенные еще в средневековье, способствовали сохранению традиционной для
данного социума системы мировоззрения, фиксируя представления
христиан-догматиков о том, что «женщины
есть зло» («women is evil»). Поскольку стереотипы как единицы человеческого
сознания выполняют несколько функций –аффективную, интегративную, когнитивную,
социальную, протекционную, прагматическую
и функцию экономии, то данный стереотип направлен на утверждение
генерализованного представления о женщинах как носителях порока, маркируя тем
самым гендерное разграничение мужского как положительного и женского как
отрицательного; социально-статусно закрепляя превосходство и доминирование
мужчин и женщин; и обеспечивая им протекцию в борьбе с женщинами.
Английский
паремиологический фонд закрепил представления о порочности женщины и ее связи с
дьяволом: Women are the root of all evil; Women are necessary evils; Women are
the devil’s net. Семантико-когнитивный анализ позволяет выявить истоки зла и
пути его распространения: женщина –это «первопричина зла»; «необходимое зло»,
посланное на землю за грехи; «сеть дьявола», чьим приспешником является
женщина.
Использование
концептуальной области EVIL для осмысления области WOMAN наделяет последнюю
семами: “порок”, “вред”, “влияние”, “пагубное”, “тлетворное”. В сочетаниях
лексем “woman” и “evil” с другими словами уточняется природа женской
порочности, например в сочетании: “root of all evil” актуализируются семы:
“первопричина”, “все” и “зло”, которые организуются в следующую смысловую
структуру: “женщина является первопричиной всего зла”. Наличие в сочетании
“devil’s net” сем “дьявол”, “сеть”, “ловить”, по-видимому, указывает на некую
связь женщины с дьяволом, при этом она образно названа “сетью дьявола”. Пословица
“Women are the devil’s net” метафорически приписывает дьяволу роль рыбака,
закидывающего сеть (женщин) для того» чтобы поймать улов (мужчин). Женщина мыслится
как инструмент в руках дьявола, однако она –“необходимое зло”: “Women are
necessary evils”. Таким образом, «зло» evil –это: 1) powerful force which
causes wicked and bad things to happen, that which is reverse of good «мощная сила,
порождающая все плохое и вредное, то, что противопоставляется добру»; 2) all
the wicked and bad things «всё злое и плохое» [CCEDAL 2001]. А женщина как его
олицетворение описывается при помощи таких дифференциальных признаков, как
«грешная», «вредоносная», «злая» и «плохая».
В паремиях,
появившихся позже, образ дьявола в женском обличии стирается, но при этом
сохраняются полярно маркированные оппозиции «мужское божественное начало»,
«женское телесное начало»: Woman is a
vulgar animal from whom man has created an excessively beautiful ideal; Woman
was God’s second blunder; A woman’s place is in the wrong; Woman will be the
last thing civilized by man. Так, в женщине подчеркивается низшее, животное
начало, она признается существом «второго сорта», неполноценным человеком, не способным
на разумные поступки. Все вышесказанное служит подтверждением низшего
социального статуса женщины и, следовательно, вновь подтверждает власть и
доминирование мужчин в мужском мире.
Таким образом,
динамика языковой картины мира в разные эпохи и под влиянием разных
социокультурных факторов –философско-религиозных, политических, экономических и
других сохраняет такую концептульную константу, как архетипическая оппозиция
«мужчина –женщина». Гендерная стереотипизация отражает культурно обусловленные
оценки и репрезентируется на разных уровнях языка, следовательно, гендерные
стереотипы, определяющие содержание концептов «мужчина» и «женщина» в той или
иной лингвокультурной общности, могут быть раскрыты через языковые структуры.
Литература
1. Хилл К. Английская
Библия и революция XVII века. –М.: ИВИ РАН, 1998. –490 с.
2. Collins Cobuild English Dictionary for Advanced Learners. –
КОНЦЕПТЫ ПРАВДА И ИСТИНА И СПОСОБЫ ИХ АКТИВАЦИИ
М.В. ПИМЕНОВА
CONCEPTS
“PRAVDA”(TRUTH) AND “ISTINA”(TRUTH) AND MEANS OF THEIR LANGUAGE REPRESENTATION
M.V.
PIMENOVA
Статья посвящена
основополагающим концептам русской лингвокультуры «правда» и «истина». В ней
рассматриваются разнообразные способы объективации концептов, выделяются
основные концептуальные признаки, входящие в структуру каждого концепта.
Ключевые
слова:
концепт, концептуализация, концептуальные признаки, словадублеты.
The article deals with the basic concepts of the Russian culture
“pravda” (truth) and “istina” (truth). Different means of language representation
of the concepts are given, the basic conceptual features forming the structure of
each concept are analysed in it.
Keywords: concept, conceptualization, conceptual features, words-duplicate.
Исследование структуры
концепта остается одной из важных проблем современной лингвистики и
концептологии в частности. Под структурой концепта понимается совокупность всех
потенциальных признаков, свойственных тому или иному концепту. Концепт –это
«национальный ментальный образ, некая идея, которая имеет сложную структуру
представления, реализуемую различными языковыми средствами» (Пименова 2002:
100).
«Концепт – это сложный
комплекс признаков, исследование которых позволяет определить структуру
искомого концепта. Опираясь на тексты, возможно выявить практически весь набор
признаков, формирующих структуру того или иного концепта» (Пименова 2002:104).
Структура концепта
традиционно представляется в виде набора признаков. Ряд лингвистов говорит о
совокупности концептуальных признаков, составляющих структуру концепта, причем
набор и сочетание признаков носит национальноспецифичный характер.
При этом отмечается сложная внутренняя
структура самого концептуального признака, который, в зависимости от уровня
анализа, может быть подразделен на ряд других признаков. С другой стороны,
каждый признак – это особый концепт. Концепт рассматривается не просто как некая
аморфная совокупность компонентов, простая сумма признаков, а как иерархически
организованная система, обладающая явными признаками самоподобия. Основным
свойством концептов нередко считается их неизолированность, связанность с
другими, такими же.
Процесс
концептуализации есть процесс идентификации искомого за счет выявления
признаков. Концептуальная структура формируется шестью классами признаков
(Пименова 2007: 17): мотивирующим признаком слова – репрезентанта концепта (иногда
могут существовать несколько мотивирующих признаков, это зависит от истории
слова), образными признаками (выявляемыми через сочетаемостные свойства слова –
репрезентанта концепта), понятийными признаками, объективированными в виде
семантических компонентов слова – репрезентанта концепта, ценностными
признаками (актуализируемыми как в виде коннотаций, так и в сочетаниях со
словом –репрезентантом концепта), функциональными признаками, символическими
признаками –выражающими сложные мифологические, религиозные или иные культурные
понятия, закрепленные за словом – репрезентантом концепта. Понятие есть часть
концепта; понятийные признаки входят в структуру концепта. Процессы
концептуализации и категоризации тесно взаимосвязаны и взаимопереплетены между
собой. Эти процессы помогают нам вычленить некий объект –реально или виртуально
существующий – из общего фона подобных объектов, наделить его общими с другими и
присущими только ему одному признаками.
Сопоставим структуры
концептов правда и истина с позиций доминирующих их признаков. Правда и истина –два самостоятельных концепта. Хотя некоторые лингвисты
считают их репрезентанты словами-дублетами.
Истина в современном русском
языке определяется как «1. то, что соответствует действительности,
действительное положение вещей; правда; подлинность, правдивость; нравственный
идеал, справедливость, добро; 2. филос. Верное отражение объективной
действительности в сознании человека (ср.: Потом
говорено было о том, что есть тайное сочувствие между душами; эта истина
скреплена была несколькими точками, занявшими почти
полстроки; потом следовало несколько мыслей, весьма замечательных по своей
справедливости… Гоголь. Мёртвые души);
3. Положение,
утверждение, суждение, установленное наукой, проверенное практикой, опытом
(ср.: Голова его представляла сложный
архив мёртвых дел, лиц, эпох, цифр, религий, ничем не связанных
политико-экономических, математических или других истин,
задач, положений и т.п. Гончаров. Обломов)» (CРЯ I: 689).
Правда имеет более широкое
поле толкований: «1. То, что соответствует действительности; истина; то, что
представляется кому-либо правильным, верным с точки зрения морали, этики; то,
чем должен руководствоваться человек в своих поступках; реалистическое
изображение жизненных явлений в художественном произведении, на сцене и т.п.;
2. То, что исполнено истины; правдивость; разг. Правильность суждений или
поступков; правота; 3. Справедливость, порядок, основанный на справедливости;
4. ист. В составе средневековых названий сводов законов (Русская Правда. Саллическая Правда); 5. в знач. нареч. Верно,
справедливо, в самом деле.
Употребляется для подтверждения слов собеседника, означает «действительно», «в
самом деле так»; 6. в знач. вводн. сл. Действительно, в самом деле; 7. в знач.
уступительного союза хотя» (CРЯ III: 351).
Как отмечает И. И.
Срезневский, «др.-рус. (Дог. Игор.
Как указывали
некоторые исследователи, истина соотносится с Богом, правда – с жизнью (Будь прав или виновен он Пред нашей правдою
земною, Навек он высшею рукою В «цареубийцы» заклеймен.
Тютчев. 29-е января 1837).
Эпитеты истины подтверждают такую связь. Истина, как Бог, бывает бессмертная,
великая, вечная, высокая. В этих эпитетах также «прочитываются» функции Бога – быть
спасителем, утешителем, успокоителем (истина
спасительная/ успокоительная/ утешительная). Эпитеты, свойственные правде, определяют похожую, но не совсем
идентичную связь с Богом. Как бог, правда
бывает бессмертная, большая, великая,
вечная, вселенская, нетленная, совершенная. Функции, свойственные
Богу-правде, своеобразны: правда может быть грозная, беспощадная,
беспристрастная, жестокая, резкая, строгая, суровая, ужасная, утешительная. Всё
это указывает на функции Бога –быть судьёй и вершителем судеб. Бог карает и
милует, его решения кажутся жестокими и суровыми. Общими категориальными
признаками истины и правды выступают святость, вечность, утешительность.
У правды и истины
возможно совмещение и взаимодополнение признаков (правда–истина). Истина может выступать в качестве постоянного и
неизменного признака по отношению к правде (истинная правда; но *правдивая
истина). Истину отличает от правды признак неизменности, постоянности (Кто же
умён и хорош? Кто же всегда одинаков? Истине друг и родня? Некрасов. Песни о
свободном слове. Публика).
Известная метафора
жизни –путь –свойственна и для описания ситуации поиска истины и правды. Пути
жизни бывают истинными и ложными; истинный путь трудно отыскать самостоятельно,
необходима помощь извне. На такой путь направляет тот, кто его знает (направить/ наставить/ обратить/ вводить кого
на путь истинный). Обычно это связано и поиском духовного пути, желанием
душевного спасения. Правда –крепость
духа (ср.: Да будет дух
его спокоен И в
правде твёрд, как божий херувим. Лермонтов. Ребёнка
милого рожденье…). Житейские истины известны
всем, их называют прописными,
общеизвестными; метафоры пути истины определяют такие пути, как избитые,
истертые, стёртые, ходячие (в последнем случае –метонимический перенос). Правда
так же описывается метафорами пути. Наставляют
на путь правый –правильный. Это трудный путь, истинный, преодоление его
требует воли, в отличие от неправого пути (ср.: Стоять он будет на пути В недоумении, в тревоге И думать: глупо
умирать, Чтоб им яснее доказать Что прочен
только путь неправый…
Некрасов. Зачем меня на части рвёте…). Жизнь прожить можно правдиво, но не истинно (Подай, Фелица! Наставленье: Как пышно и правдиво
жить, Как укрощать страстей волненье И счастливым на
свете быть? Державин. Фелица). Для русской народной культуры свойственно искание
правды; люди –искатели правды
–вызывали особое уважение, это искатели истинного духовного пути, бунтари. Их
называли людьми большой совести. Искатели истины –духовные провидцы (Свет плоти –солнце, свет духа –истина –посл.).
Поиски правды необходимо начать с себя (Не
ищи правды в других, коли в тебе её нет –посл.).
Есть две конечные цели
пути жизни –земное благо (богатство) или истина
(Золота мне не нужно, я ищу
одной истины. Пушкин. Сцены из
рыцарских времён). Истина и правда –это некое знание, которое не каждый человек
может усвоить (истина/ правда святая), при это истину ведают (и именно она
спасает), а правду – знают (-Послали в Клин нарочного, Всю
истину доведали, –Филипушку спасли. Некрасов. Кому на
Руси жить хорошо). Узнать правду
–основное желание обманутого человека (Коли
знать всю правду хочется… Некрасов.
Коробейники). Другими словами, истина – это знание
онтологическое, правда –знание
гносеологическое. При этом истина –духовное знание, знание божественного
устроения мира, скрытое в знаках этого мира (прописные истины), правда –знание обыденное, повседневное
(житейская правда). Вот такая реликтовая классификация знаний, сохраненная
русским языком.
Истина божественная – это
сокровенное, тайное знание (догадываться
об истине). Такое знание не сиюминутное, а сохранённое в веках (А ты, поэт! Избранник неба, Глашатай истин
вековых, Не верь, что не имущий хлеба Не стоит вещих струн
твоих!
Некрасов. Поэт и гражданин). Восприятие истин выражается в метафорах зеркала: в
разуме, как в зеркале, отображаются истины (В
яркой истины зерцале Образ твой
очам блестит...
Тютчев. Песнь радости). Житейская истина,
наоборот, азбучная, банальная,
безусловная, бесспорная, грошовая, дешёвая, затасканная разг., пошлая устар.,
прописная, простая, тривиальная, хрестоматийная, элементарная. Познание
житейской истины (как и правды) описывается метафорами зрительного восприятия
(очевидная правда/ истина, самоочевидная истина; ср. также: Седый собор
Ареопага, На
истину смотря
в очки, Насчет общественного блага Нередко ей давал щелчки… Державин. На смерть
графини Румянцевой).
Истина есть тайна, сокрытая
от человека. Человек может только догадываться об истине. Истина сама открывается познающему. И такое событие
представляется метафорой озарения (меня
озарило/ осенило). Иногда человек приукрашивает то, что, по его мнению,
считается истиной, в этом ему помогает воображение (Оставя мысли, принялся я за
повести, но, не умея с непривычки расположить вымышленное происшествие, я избрал
замечательные анекдоты, некогда мною слышанные от разных особ, и старалася украсить
истину живостию рассказа, а иногда и цветами
моего воображения. Пушкин. История села
Горюхина). И тогда истина скрыта ложью мнения (Пусть истину скрывает
ложь: Что
ж делать? Все мы
человеки!.. Лермонтов. Жалобы турка). Истину, как и правду, можно раскрыть перед
кем-либо (раскрыть правду/ истину перед
кем). Человек носит в себе правду.
Правду он может
открыть или скрыть ([Поэт:] Но, сколько б ни было причин, Я горькой правды не скрываю И робко голову склоняю
При слове «честный гражданин». Некрасов. Поэт и гражданин). Как пишет Н.Д.
Арутюнова, «истина скрыта от человека по природе вещей, правда –по воле человека.
Истина сокровенна, правда –укрываема; истина есть тайна, оберегаемая миром,
правда –секрет, хранимый человеком» (Арутюнова 1991: 28).
Правда ассоциативно связана
с верой (-Ну, Андрей, служил
ты мне веройправдой,
сослужи ещё одну службу: сходи на тот свет, узнай, как поживает мой батюшка. А.Толстой. Поди туда,
не знаю куда), истина –это некое
убеждение (Как бы твёрдо
он был убеждён в истинах,
открытых ему его благодетелем... Л.Толстой. Война и мир), в котором можно усомниться
(Мрак неизвестности окружал его как
некоего древнего полубога; иногда я даже сомневался
в истине его существования. Пушкин. История села
Горюхина). Вера и правда в таком случае иррациональны, а истина –рациональна
(ср.: Истина с земли, а правда с небес
псалт.). Недаром у концепта разум в русском языке объективируются признаки Бога
(ср.: верить в высший разум). Вере и
правде служат как некой верховной силе – светоносному Богу (служить по вере и
по правде устар.; верой и правдой служить кому; Наша вера –в силе. Наша правда –в нас! Есенин.
Инония; В груди его вера
святая царит, Что правда
сильнее булата! Архангельский. В
дороге; И до конца я веры не утрачу,
Что озарит наш мир любви и правды свет.
Плещеев.
Призраки). Правда –это отражение света Бога-истины (ср.: Правда –свет разума посл.). В возможность правды, как Бога, верят
([Пьер] испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей,
–способность видеть и верить
в возможность добра
и правды
и слишком
ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы в силах принимать в ней серьёзное
участие. Л.Толстой. Война и мир). Не всякая вера является истинной; истинной
вере учат народ посланники Бога («Послан-де
я от бога учить вас
истинной вере,
апостолы Пётр и Павел мне сородичи…» А. Толстой. Пётр Первый). Удел таких посланников
–возвещать о святых истинах (Счастлив, кто
гласом твёрдым, смелым, Забыв их сан, забыв их трон, Вещать
тиранам закоснелым Святые
истины рождён! И ты великим сим уделом, О муз питомец, награждён! Тютчев. К оде
Пушкина Вольность). Сама вера на Руси называется православной –по правильному
слову, которым славят Бога. Бог защищает правых (Воскресни, боже! боже правых!
И их молению внемли: Приди, суди, карай лукавых, И будь един царём земли! Державин. Властителям
и судьям).
Правду и истину
сближает ещё один общий концептуальный признак –‘правдаистина-содержание/ смысл
слов’ или ‘Логос’ (ни слова правды). Правда хранится в сердце, а ум решает
–открывать ли ее другим (-Мы убогим нашим
умишком порешили сказать вам,
великим государям, правду… А.Толстой. Пётр
Первый). Логосправду-истину отличают признаки беспристрастности (Вот слово
правды беспристрастной: Блажен болтающий
поэт И жалок гражданин безгласный! Некрасов. Поэт и гражданин), откровения («Вострепещи, мурза несчастный! И страшны истины
внемли, Которым стихотворцы страстны Едва ли верят на
земли; Одно к тебе лишь доброхотство Мне их открыть
велит. Державин. Видение мурзы), невозможности усвоить
каждому (Он тех людей узрит гробницы, Их
эпитафии пройдёт, Времён тогдашних небылицы
За речи истинны почтёт, Не мысля, что в сём
месте сгнили Сердца, которые любили!.. Лермонтов. Оставленная пустынь предо
мною…).
Не всем дано распознать в словах правду (Его лукавая насмешливая улыбка всё
сбивает с толку, и не знаешь: правду
говорит или
глумится, своё держит на уме. Фурманов. Мятеж), как не всем дано
говорить правду (Да правды из мошенника И топором
не вырубишь, Что тени из стены! Некрасов. Кому на
Руси жить
хорошо).
Истина целостна и
неделима, правда членима. Мельчайшие единицы измерения правды связаны с водой и веществом (капля/ частица правды), при этом правда ассоциируется со вкусовыми
ощущениями (горькая правда).
Бóльшее количество правды неопределённо (В этом много Правды горькой
и простой, Но ведь это против бога, Против веры… ой! ой! ой! Некрасов. Песни о
свободном слове. Осторожность; Подзадорили
детинушку –
Он почти всю правду бух! Некрасов.
Коробейники). Правду
говорят
всю или её часть (Неясный инстинкт
сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать
всю правду выражалось недоброжелательство
княжны Марьи к своей будущей невестке... Л.Толстой.
Война и мир).
Истина – это внутренний
голос ([Шуйский:] Но знаешь сам:
бессмысленная чернь Изменчива, мятежна, суеверна, Легко пустой надежде предана,
Мгновенному внушению послушна, Для истины глуха и
равнодушна, И
баснями питается она.
Пушкин.
Борис Годунов). Такой голос традиционно ассоциируется с совестью. Истинность
–постоянный признак совести. Однако совесть выше правды; совесть –от Бога, значит совесть – это истина (Я тебя в этом уверяю
по истинной
совести. Гоголь. Мёртвые души). Концептуально совесть связана и с правдой (по совести говоря –по правде говоря). Совесть и правда в русской языковой
картине мира в определённых контекстах выступают в качестве синонимов ([Чацкий:] Ей
всё равно, другой ли, я ли, Никем по
совести она не дорожит. Грибоедов.
Горе от ума; ср.: по правде никем не
дорожить; -Сделайте милость, –не в службу, а в дружбу; съездите вы в К-ой уезд,
разузнайте вы это дело по совести.
Лесков. Язвительный; ср.: разузнать
всё по правде «как на самом
деле»; Ты дай нам слово верное На нашу речь мужицкую Без
смеху и без хитрости, По совести,
по разуму, По правде отвечать. Некрасов. Кому на
Руси жить хорошо; Иван Артемьевич понимал,
что нужно слушаться дочери в этих делах. Но, по
совести, жил скучновато. А. Толстой. Пётр Первый). Совестью, как правдой, могут
поступиться (поступаться/
поступиться (своей) совестью). Восприятие правды, описываемой метафорами света; такое восприятие
отождествляется со знанием, пониманием (И вдруг
ужасная правда осветила его
совесть, но
освежила поздно, без пользы, уже тогда, когда перед глазами стоял лишь
бесповоротный и непоправимый факт. СалтыковЩедрин. Господа Головлёвы). Внутренняя
чистота –важный фактор жизни человека. Незапятнанность совести требует соблюдения правды, но не истины (За
то, что соблюдал правду,
что был чист на своей
совести, что подавал руку и вдовице беспомощной, и
сироте-горемыке!…
Гоголь.
Мёртвые души).
Правда и совесть –это мерило
нравственности, добродетели (-Одно, что тяжело для
меня, –я тебе по правде скажу,
Andre, –это образ мыслей отца в религиозном отношении. Л.Толстой. Война и
мир; Где совесть с правдой обитают? Державин. Фелица), отсюда –правая совесть. Совесть –это справедливость (-Не
я ли в удовольствие ваше, то есть по
совести и по
справедливости, показал, что Дубровские
владеют Кистенёвкой безо всякого на то права, а единственно по снисхождению
вашему.
Пушкин.
Дубровский). Совесть и правда понимаются как жизненная
сила (Сила
народная, Сила могучая –Совесть спокойная,
Правда живучая! Некрасов. Кому на
Руси жить хорошо; ср.: Сила
с неправдою Не
уживается, Жертва неправдою Не вызывается… Некрасов. Кому на
Руси жить хорошо). Совесть-правда
локализуется
в душе и сердце (-Послушай, милая моя
невестушка, сказал он подумавши, без гнева, но с важностью: ты такая умница,
что я скажу тебе правду без
обиняков. Я не люблю ничего держать на душе. Аксаков.
Семейная хроника; Сии сердца,
в которых правды нет,
Они, о друг, бегут, как приговора, Твоей любви младенческого взора, Он страшен
им, как память детских лет.
Тютчев.
К Н.). Правда
в народном
восприятии наполняет сердце, хранится в нем (Злобою сердце
питаться устало –Много
в ней правды, да радости мало.
Некрасов.
Саша).
Правда в жизни
воспринимается при помощи внутренних чувств –интуиции, чутья (Я
чувствую, что,
кроме меня, надо
мной живут духи и что в этом мире есть
правда. Л.Толстой.
Война и мир), инстинкта (Наташа успокоивалась
на мгновенье, но потом опять какой-то инстинкт говорил ей, что хотя всё
это и правда и ничего не было,–инстинкт
говорил ей, что вся прежняя чистота любви её к князю Андрею погибла. Л.Толстой. Война и
мир). Правда
индивидуальна,
каждый знает свою правду
(И твоя правда, и моя
правда, и везде правда –а нигде её нет посл.; Правда
твоя, правда моя, а где она? посл.; [Сальери:] Все
говорят: нет правды на
земле. Но правды нет –и
выше. Для меня Так это ясно, как простая гамма. Пушкин.
Моцарт и Сальери).
Мир истины и правды отделяет тонкая
черта от мира земного ([Штольц] считал
себя счастливым уже и тем, что мог держаться на одной высоте и, скача на коньке
чувства, не проскакать тонкой черты, отделяющей мир чувства от мира лжи и
сентиментальности, мир истины от
мира смешного, или, скача обратно, не заскакать на песчаную, сухую почву
жесткости, умничанья, недоверия, мелочи, оскопления сердца. Гончаров. Обломов).
Как указывает А.Д. Шмелёв, «истина … принадлежит Богу, или «горнему» миру.
Правда с этой точки зрения оказывается “приземлённой”, относящейся к “дольнему”
миру. Это различие отчётливо видно из семантики сочетаний познать истину (без
указания источника) и узнать (у кого-л. или от кого-л.) правду» (Шмелёв 2002: 192).
Правда описывается
метафорами солнца (немеркнущая правда;
[Патриарх:] Ты тихо ждёшь –да пройдёт
заблужденье: Оно пройдёт, и солнце правды
вечной Всех озарит.
Пушкин.
Борис Годунов; Над всею Русью тишина, Но
–не предшественница сна: Ей солнце правды в
очи блещет, И думу думает она. Некрасов. Тишина; «Но, –говорит, –не слабейте душою: Солнышко
правды взойдёт над землёю!»
Некрасов. Саша) и света (светлая правда;
Правда светлее солнца посл.; И до конца я веры не утрачу, Что озарит
наш мир любви и правды
свет.
Плещеев. Призраки). Правда горячая, как солнце (правда обжигает сердце; ср. также: На правду да на смерть, что на
солнце: во все глаза не взглянешь посл.; жгучая правда). Истина холодная,
как космос; человека такая истина не согревает. Истина выше правды, она
находится выше солнца. Истина отождествляется со всеми звездами-солнцами (ср.: Когда на лучший мир покину дольный прах, Тот
мир, где нет сирот, где вере исполненье, Где солнцы
истины в нетленных небесах?.. Тютчев.
Одиночество). Трон истины одновременно в небе и груди человека (В его дела и
чувства Гармонию внести лишь можешь ты. В твоей груди, гонимый
жрец искусства, Трон
истины,
любви и красоты. Некрасов. Поэту). Правда царит в небе, но связана она с
солнцем, отсюда её ассоциации с творчеством (Не робеть перед правдой-царицею Научила
ты Музу мою. Некрасов. Рыцарь на час).
В русской языковой
картине мира истина и правда объективируются антропо-морфными признаками; ср.
схожие признаки внешности истины (истина
голая/ нагая/ обнаженная/ страшная; Тогда лишь истина
явилась С своей ужасной наготой. Пушкин. Полтава), правды (правда голая/ нагая/ неприкрытая/ оголённая/ страшная; встреться/
столкнуться лицом к лицу с правдой); физические признаки правды (живая/ трезвая правда); эмоциональные
признаки истины (истина печальная),
правды (невесёлая/ печальная правда);
ментальные признаки истины (мудрая истина), правды (мудрая правда), признаки
характера истины (истина резкая/
суровая), правды (грубая/ мужественная/ суровая правда).
Правда укоренена в
земной жизни, она описывается вегетативными метафорами (неискоренимая правда;
По мужеству воин, по жизни монах И сеятель правды суровой, О «новом вине и о старых мехах» Напомнив
библейское слово... Некрасов. Притча).
Такая правда жизни обыденная, жизненная, житейская. Правда есть опора земли.
Здесь наблюдаются скрытые признаки Дерева Мирового (ср.: Не внемлют! Видят –и не знают! Покрыты мздою очеса: Злодействы землю
потрясают,
Неправда зыблет небеса. Державин.
Властителям и судьям).
Правда ценна (Правда дороже золота посл.; Дороги твои
сорок соболей, а на правду и цены нет посл.), даже если она
непривлекательная, неприятная, польза от неё состоит в сохранении души и сердца
(Пускай мне время доказало, Что правды
в них и проку мало, Как в праздном лепете детей, Но и
теперь они мне милы –поблекшие цветы с могилы Погибшей юности моей! Некрасов. О, письма
женщины, нам милой). Ценность правды состоит в её силе (Деньги могут много, а правда всё посл.). Такая сила –от Бога (Кто правду хранит, того бог наградит посл.;
За правду бог и добрые люди посл.). Неправда от лукавого (С этой ненавистью правою, С этой верою святой
Над неправдою лукавою Грянешь
божьею грозой…
Некрасов. Песня Ерёмушке), её считают грехом (Всякая неправда грех посл.). С неправдой борются (В порыве ярости, с
неправдою людской Безумная
клялась начать упорный бой. Некрасов. Муза). Правда борется сама и наказывает (Правда глаза колет посл.; Правда уши дерёт посл.).
Подведём некоторые
итоги. Истина находится в «верхних слоях» горнего мира и одновременно в груди
человека, это –солнце, но невидимое для обычного человека, правда –на небе –и
это тоже солнце, согревающее и дающее жизнь –и одновременно в душе или сердце
человека. Правда –связующее звено между Богом-истиной и миром.
Истина не судит, правда –судит. Истина не вершит судьбы,
правда распоряжается судьбой человека. Это два разных Бога: истина спасает,
утешает, успокаивает, это, скорее, языческая Великая Богиня-Мать, правда
–наказывает и карает (а это, вероятно, христианский Бог –вершитель судеб,
беспощадный и непреклонный Бог Ветхого Завета). Истина постоянна, правда
–изменчива.
Истина, опускаясь до
«земного» уровня, теряет свою ценность. У истины нет физических признаков (она
бестелесна, нематериальна). Она, скорее, значима для
человека
как духовное знание. Истина не
постигается полностью. Если истина приоткрывается человеку, он продолжает в ней
сомневаться. Мнение в народном понимании –это ложь (ср. однокоренные слова: сомнение, мниться «казаться, мерещиться»).
Правда выражает обыденную
этику, христианские 10 заповедей в ней дополняются одиннадцатой: «Не лги». Она
–эталон, по которому определяются нормы взаимоотношения между людьми. Этот
эталон есть совесть –интуитивное знание того, что разрешено, позволено, а что
–нет.
Языковое мышление
связано с концептуальным делением мира, многоаспектность такого деления
соотносится со способами его осмысления, учитывающимиразличные планы
существования мира, уровни его представления, разного рода измерения, отношения
между фрагментами мира или человеком и участком мира.
Огромная роль в
концептуальном делении мира принадлежит культуре народа, в которой нашли свое
отражение историческое развитие нации, нравы, традиции, обычаи, мифология и
религия народа. Ментальность как интеллектуальная деятельность обнаруживает
связь с процессом познания, спецификой осмысления мира и его фрагментов, с
одной стороны, с другой –с языком и материальной и духовной культурой народа.
Литература
1. Арутюнова Н.Д.
Истина: фон и коннотации // Логический анализ языка: Культурные концепты. –М.:
Наука, 1991. –С. 21-30.
2. Горбачевич К.С.
Словарь эпитетов русского литературного языка. –СПб.: Норинт, 2000. –221 с.
3. Пименова М.В.
Методология концептуальных исследований // Вестник КемГУ. – Сер. Филология.
–Кемерово, 2002. –Вып. 4 (12) –С. 100–05.
4. Пименова М.В.
Концептуализация и объективация истины и правды // Язык. История. Культура: к
50-летию Кемеровского государственного университета и 25-летнему юбилею кафедры
исторического языкознания и славянских языков КемГУ / Отв. ред. М.В. Пименова.
–Кемерово: ИПК «Графика», 2003. –С. 25-35. (Серия «Филологический сборник».
Вып. 5).
5. Пименова М.В.
Концепт сердце: образ, понятие, символ: монография. –Кемерово: КемГУ, 2007.
–500 с. (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 9).
6. Словарь русского
языка: в 4 т. / Под ред. А.П. Евгеньевой. –2-е изд., испр. и доп. –М.: Русский
язык, 1981-1984.
7. Черных П.Я.
Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2-х т. –М.:
Русский язык, 1993.
8. Шмелёв А.Д. Русская
языковая модель мира: материалы к словарю. –М.: Языки славянской культуры,
2002. –224 с.
ТИПОЛОГИЯ И СТРУКТУРАЦИЯ КОНЦЕПТА: МНОЖЕСТВЕННОСТЬ
ПОДХОДОВ
Т.Ю. ТАМЕРЬЯН
TYPOLOGY
AND STRUCTURE OF A CULTURAL CONCEPT : MULTIPLICITY OF APPROACHES
T.YU.
TAMERYAN
В статье затрагиваются
проблемы классификации лингвокультурных концептов и вопросы концептуального
моделирования.
Ключевые
слова:
концепт, типология, основание, составляющие концепта, методы анализа.
The article deals with the problems of classification of cultural concepts and the issues of conceptual
modeling.
Keywords: concept, types, base, components of a concept, methods of analysis.
Лингвокультурный
концепт отличается от других ментальных единиц, используемых в различных
областях науки, акцентуацией ценностного элемента. Центром концепта всегда
является ценность, поскольку концепт служит исследованию культуры, а в основе
культуры лежит именно ценностный принцип [3:14]. Осмысление понятия «концепт»
осуществляется в русле нескольких направлений –когнитивном,
психолингвистическом и лингвокультурологическом.
В рамках
лингвокультурологического подхода концепт трактуется как сложное социопсихическое
образование, которое имеет понятийный, образный и ценностный компоненты
[4:129].
В концептуальной
модели, предложенной В.И. Карасиком, вычленяются понятийный,
образно-перцептивный и ценностный компоненты. Наличие первых двух элементов
сводит воедино два основных способа осмысления действительности.
Третий (ценностный)
элемент, который, собственно, и делает концепт концептом, дает возможность
включить данную единицу в общий культурный контекст [4:129].
С.Г. Воркачев выделяет
в структуре концепта понятийную составляющую (признаковая и дефиниционная
структура), образную составляющую (когнитивные метафоры, поддерживающие концепт
в сознании) и значимостную составляющую – этимологические, ассоциативные
характеристики концепта, определяющие его место в лексико-грамматической
системе языка [2: 6].
Г.Г. Слышкин, вычленяя
в структуре концепта еще две составляющие – фикциональную и идеологемную,
предлагает осуществлять его исследование по зонам – основным (интразона и
экстразона) и дополнительным (квазиинтразона и квазиэкстразона). Интразона – это
признаки концепта, отражающие собственные признаки денотата, в экстразону
входят признаки, извлекаемые из паремий и переносных значений. Квазиинтразона и
квазиэкстразона связаны с формальными ассоциациями, возникающими в результате
созвучия имени концепта с другим словом, использованием эвфемизмов [12:65-66].
По мнению И.А.
Стернина, концепт не обладает четкой структурой, что связано с его активной
ролью в процессе мышления – «он все время функционирует, актуализируется в
разных своих составных частях и аспектах, соединяется с другими концептами и
отталкивается от них» [Стернин 2001:58].
Любой концепт имеет
базовый слой – определенный чувственный образ, кодирующий концепт как
мыслительную единицу универсального предметного кода, дополненный некоторыми
факультативными концептуальными признаками. Когнитивные слои отражают развитие
концепта. Совокупность базового слоя, дополнительных когнитивных признаков и
когнитивных слоев составляют объем концепта и определяют его структуру. Базовый
когнитивный слой с чувственно-образным ядром является обязательным компонентом
[15:59].
В.В. Колесов обосновал
выделение символического компонента в структуре лингвокультурных концептов,
поскольку их формирование осуществлялось исторически «путем мысленного
наведения на резкость понятийного объема (денотат через понятие) и содержания
(сигнификат через образ и символ)» [6:36].
Наименее разработанным
вопросом лингвоконцептологии является дифференциация метафорического, прецедентного
и символического пластов концепта, которые в целом ряде исследований относятся
к образной составляющей в качестве образно-метафорического,
образно-прецедентного или образно-символического элементов.
Метафора – это способ
познания, воплощение образа в знаке непрямой номинации; метафора,
сформированная на основе образа, представляет собой двухкомпонентное
семантическое образование, цель которого –называние одного объекта опосредованно,
через характерные черты другого. Образ служит механизмом непроизвольного
исследования мира, отправной точкой познания; символ приобретает важную
социально-культурную функцию замещения культурно значимых объектов или моделей
поведения.
Как отмечает Н.Ф.
Алиференко, «символ родственен образу (не случайно говорят о символическом
образе), а также, по типу смысловой связи между абстрактным и предметным
элементами его содержания, символ близок к знакам непрямой номинации (выделяют
метафорические и метонимические смыслы)» [1:115].
В отличие от метафоры,
связанной с конкретным субъектом, смысл, базирующийся на образе, способен
выходить за пределы этого образа, наполняясь высокими трансцендентными
смыслами.
Метафора –это движение
между различными уровнями символа: от непосредственной буквальности вещи ко все
более сложным комплексам ее «переносимых» знаний (А.Ф. Лосев). Метафора,
осложняясь культурными компонентами, превращается в символ [8:180].
Прецедентные феномены,
в отличие от образа или символа, характеризуются высокой степенью
персонификации, связанной с конкретным лицом, ситуацией или текстом; имеют
семиотический способ обращения, при котором каждая единица данного кода
является знаком для представления некоторой другой единицы. Такие знаки-индексы
и знаки-символы, по Ч. Пирсу, соотносимы с двумя видами знакообозначения прецедентных
текстов, поскольку прецедентные феномены служат указанием на прецедентный текст
и/или символ.
Признаком
прецедентности является использование прецедентного имени интенционально, в
характеризующей функции, а прецедентного высказывания и текста – функционально,
для обозначения эталонной ситуации, в отличие от интертекстемы.
Прецедентные феномены,
употребляющиеся денотативно как номинаторы отдельных фрагментов
действительности, переходят в разряд знаков первого порядка – фактов и явлений
культуры, становясь прецедентами в широком смысле – общеизвестными текстами
культуры, обладающими большой значимостью для ее носителей. Апелляция к ним
может осуществляться в виде прямого упоминания, цитации, иносказаний, аллюзии,
реминиции и т.п.
Вышеприведенные рассуждения
позволяют обосновать различную смысловую и функциональную значимость
метафоризации, символизации и прецедентности как процессов формирования
отдельных когнитивных пластов концепта – метафорического, символического и
прецедентного.
Общая классификация
лингвокультурных концептов представляется проблематичной.
В.И. Карасик отмечает
повышенный интерес современных лингвоконцептологов к дифференциации различных
типов концептов на разных основаниях: телеономные концепты (С.Г. Воркачев),
отправляющие к высшим ценностям; регулятивные концепты (В.И. Карасик), основным
содержанием которых является норма поведения; эмотивные концепты (Н.А.
Красавский), характеризующие эмоциональную среду человека; идеологические
концепты, в содержании которых устанавливаются позиции отдельных классов и
групп; архаические концепты, выходящие к подсознательным установкам в поведении
определенных социальных классов и групп; символические концепты, допускающие
множественное ценностно-образное переосмысление [5:25].
Тенденция к непременному
выделению однозначной типологической разновидности концепта, прочерченная в
работах последнего десятилетия, на одном из оснований, служащим объяснительной
базой применяемого исследовательского подхода, представляется, несомненно,
непродуктивной. Мощный поток диссертационных, нацеленных на выявление новых
граней лингвокультурных концептов, характеризует лингвоконцептологию как
активно развивающееся направление.
Вместе с тем многие
обоснования представляются спорными, если не ошибочными, а признаки взаимопересекающимися.
В то время как фасеточный подход, предложенный В.И. Карасиком, к описанию
концептов опирается на многовариантность и многопричинность явлений
действительности.
Однопризнаковое
описание концепта совершенно обоснованно как этап аналитической процедуры,
целью которого является построение объемной модели концепта в соответствии с
исследовательской методикой описания.
Осмысление типологии
концептов осуществляется в нескольких уже достаточно разработанных ракурсах:
1) по принципу
межкультурной значимости выделяются универсальные и этноспецифические
(этнокультурные) концепты, по принципу внутрикультурной уникальности
–социокультурные и групповые;
2) на основе отражения
коллективного содержания культуры – культурные концепты как коллективные ментальные
образования и индивидуальные;
3) на основе градации
по шкале культурной значимости – классические, составляющие центральную ядерную
зону когнитивной базы лингвокультурного пространства, базовые (ядерные) и
периферические;
4) по принципу
культурной аутентичности концепты дифференцируются на исконные и заимствованные
(импортированные), поскольку процесс импортирования и обмена культурными
смыслами обусловливает существование и развитие любой культуры (В.И. Карасик);
5) по принципу
отражения типа мышления – мифологический (мифологема) концепт, религиозный
концепт и др.;
6) на основе образов,
установок и поведенческих реакций, укорененных в коллективном бессознательном в
виде априорных структур общечеловеческой символики мифов, волшебных сказок и
др. –архетипические концепты [11:52];
7) на основе типа
категоризации (первичного или вторичного) – концепт и метаконцепт;
8) по способу
концептуализации действительности – концепт-понятие, концептметафора,
концепт-символ;
9) по типу
репрезентации – концепты-представления, схемы, сценарии, фреймы, понятия;
10) на основе
содержания –параметрические концепты (классифицирующие категории для выявления
реальных характеристик объектов: пространства, времени, количества, качества и
др.) и непараметрические ментальные образования (имеющие предметное содержание)
(В.И. Карасик);
11) по степени
абстрактности содержания концепты подразделяются на абстрактные (ментефакты) и
конкретные (натурфакты и артефакты), по В.И. Карасику;
12) на основании
высокой степени абстрактности актуализируемых понятий выделяют предельные
концепты культуры [13;17;12];
13) по степени
абстракции образного компонента от конкретной картинки до обобщенного мыслимого
заместителя множества более частных образов;
14) на основе
тематической классификации –онтологический концепт, бытийный концепт и концепт
внутреннего мира человека, этический концепт, топонимический концепт,
антропонимический концепт (концепт исторической личности, концепт прецедентного
персонажа);
15) на основе типов
дискурса: концепты институционального дискурса; художественные концепты;
концепты бытового дискурса; концепты эпиномного дискурса, в котором общение
сводится к эмоциональному потоку; концепты эргономного дискурса, в котором речь
идет об обычных вещах и сообщается некоторая содержательная информация
[5:120-121].
16) по признаку
транслируемости как важнейшей дискурсивной характеристики –активно и пассивно
транслируемые концепты ;
17) по количеству
компонентов –одноуровневые, включающие один базовый слой (концепты –предметные
образы и некоторые концепты-представления); многоуровневые, включающие
несколько когнитивных слоев разного уровня абстракции, последовательно
наслаивающихся на базовый слой; сегментные, включающие базовый уровень и
окруженные несколькими сегментами, равноправными по степени абстракции
[15:59-60];
18) по количеству
актуальных признаков концепты делятся на априорные («рамочные»), имеющие
небольшое число релевантных признаков, и апостериорные (эмпирические) –с
плотным ядром (Ю.С. Степанов);
19) на основе
проявления показателей номинативной плотности и метафорической диффузности
выделяются пропорциональные концепты –концепты, у которых продолжают
обогащаться как интразона, так и экстразона; сформировавшиеся концепты
–концепты, у которых завершилось формирование интразоны, но продолжает
функционировать экстразона; формирующиеся концепты –концепты, которые еще не
обладают экстразоной, но уже имеют развитую интразону; предельные концепты,
т.е. концепты, интразона которых постоянно расширяется, а экстразона отсутствует
по причине высокой степени абстрактности концептуализируемых понятий;
рудиментарные концепты –концепты, почти или полностью утратившие интразону и
сохранившиеся лишь в составе отдельных единиц своей экстразоны [Слышкин 2004];
20) по оси синхронии и
диахронии выявляются актуальные и устаревшие;
21) на базе большей
репрезентированности одной из составляющих концепта и специфики ее содержания –
концепт-понятие, концепт-идея (понятийная составляющая); концепт-образ
(образно-перцептивная составляющая, по М.В. Пименовой и Т.Ю. Тамерьян),
метафорический концепт (образно-метафорическая составляющая); символический
концепт (символическая составляющая); концепт-идеологема (идеологемная
составляющая, по Г.Г. Слышкину); концепт прецедентного текста (фикциональная
составляющая, по Г.Г. Слышкину); аксиологический и регулятивный концепты
(ценностная/аксиологическая составляющая);
22) на основе
аксиологической насыщенности выявляется метафизический концепт/телеономный/эпиномный
концепт, отправляющий к высшим ценностям (С.Г. Воркачев);
23) на базе
выделенности аксиологического компонента, включающего ценности (высшие
ориентиры) и нормы поведения, непараметрические концепты подразделяются на
регулятивные ментальные образования и нерегулятивные синкретичные, ментальные
образования. Концепты-регулятивы в концентрированном виде содержат оценочный
кодекс той или иной лингвокультуры [3:13];
24) по принципу
типизированности на основе социокультурных критериев и специфических
характеристик вербального и невербального поведения вычленияется разновидность
концепта –лингвокультурный типаж (В.И. Карасик);
25) по антиномическому
характеру дифференцируются бинарные оппозитивные концепты (добро – зло, любовь
– ненависть, огонь – вода и др.).
Рассмотренные
основания для классификации дублируются, взаимодополняются или включаются один
в другой. Насколько обоснованно однопризнаковое выделение типа концепта,
попытаемся проследить на примере описания типологических характеристик концепта
Иван-дурак.
Иван-дурак или Иванушка-дурачок, один из главных
персонажей русских сказок, – это архетипический концепт, репрезентирующий
древнейшие пласты русской картины мира; это фольклорный концепт, поскольку для
фольклора миф служит базовой когнитивной системой, в которой воплощается
архаическое видение мира; это концепт прецедентной личности (прототипический
персонаж русских сказок) и, в тоже время, лингвокультурный типаж, – обобщенное
представление о русском мужике, отражающее его практический ум, находчивость,
часто противоречащие здравому смыслу поступки, приносящие успех; это концепт-регулятив,
репрезентирующий бесхитростную стратегию нестандартного поведения,
противопоставленную практической мудрости; Иван-дурак – это концепт-образ,
реализация комплекса образно-перцептивных и образно-метафорических
национально-культурных представлений о простом деревенском парне в русской
языковой картине мира; это гендерный концепт как воплощение одной из ипостасей
мужского народного характера; это бинарное синкретичное образование, включающее
оппозитивные смыслы внутри одного концепта: Иван-дурак – умный дурак; это
символ русской культуры, своеобразный национально-культурный код, отражение
юродства в русском фольклоре.
При более глубоком
анализе возможно продолжить выявление оснований классификационного ряда. Данная
попытка иллюстрирует возможность выделения различных релевантных признаков в
пределах одного ракурса исследования и одной из примененных методик. Заметная
тенденция к «обязательной» однопризнаковой квалификации лингвокультурного
концепта как ментального явления, бесспорно, непродуктивна. Стремление
лингвоконцептологов категоризовать все секторы концептосферы и ее узловые точки
по принципу «маркированный член
–немаркированный член» также представляется односторонним подходом.
Литература
1. Алиференко Н.Ф.
Спорные проблемы семантики. –М.: Гнозис, 2005. –С. 115.
2. Воркачев С.Г.
Счастье как лингвокультурный концепт. –М.: Гнозис, 2004. −236 с.
3. Карасик В.И.
Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты: Сб.
науч. тр. / ВГПУ, ПМПУ. –Волгоград-Архангельск: Перемена, 1996. –С. 3-15.
4. Карасик В.И.
Языковой круг: личность, концепты, дискурс. –Волгоград: Перемена, 2002. –477 с.
5. Карасик В.И.
Эпиномы как смысловые образования. Интеграционные процессы в коммуникативном
пространстве регионов: Матер. межд. конф. –Волгоград: ВГУ, 2010. –С. 120-131.
6. Колесов B.B.
Концепт культуры: образ –понятие –символ // Вестник СанктПетербургского
университета. 1992. Сер. 2. Вып. 3 (№16). –С. 30–0.
7. Ляпин С.Х.
Концептология: к становлению подхода // Концепты: Науч. тр. Центрконцепта.
−Архангельск, 1997. –Вып. 1 –С. 11-35.
8. Маслова В.А.
Введение в лингвокультурологию. −М.: Наследие, 1997. –207 с.
9. Пименова М.В. Душа
и дух: особенности концептуализации. –Кемерово: Графика, 2004. –386 с.
10. Попова З.Д.,
Стернин И.А. Очерки по когнитивной лингвистике. –Воронеж: Истоки, 2001.
11. Руткевич А.М. К.Г.
Юнг об архетипах коллективного бессознательного // Вопросы философии. –1997. №
1. –С. 51-62.
12. Слышкин Г.Г.
Лингвокультурные концепты и метаконцепты: Монография. – Волгоград: Перемена,
2004. –340 с.
13. Снитко Т.Н.
Предельные понятия в Западной и Восточной лингвокультурах. – Пятигорск: Изд-во
Пятиг. гос. лингвист. ун-та, 1999. –156 с.
14. Степанов Ю.С.
Константы: Словарь русской культуры: Изд. 2-е, испр. и доп. – М.: Академический
Проект, 2001. –990 с.
15. Стернин И.А.
Методика исследования структуры концепта // Методологические проблемы
когнитивной лингвистики. –Воронеж: Изд-во ВГУ, 2001. –С. 58-65.
16. Тамерьян Т.Ю. К
вопросу о структуре и содержании гендерного концепта-образа в русской и осетинской
концептосферах. Сопоставительные исследования. –Воронеж: Истоки, 2010. –С.
132-127. Статья.
17. Чернейко Л.О.
Лингвофилософский анализ абстрактного имени. Изд. 2-е, перераб. –М.: Книжный
дом «ЛИБРОКОМ», 2010. –272с.
АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС КОНЦЕПТА «НЫМÆЦ»
Т.Ю. ТАМЕРЬЯН,
М.С. ДЗЕДАЕВА
AXIOLOGICAL
STATUS OF THE CONCEPT « НЫМÆЦ »
T.YU.
TAMERYAN, M.S. DZEDAEVA
В
статье
на
материале
паремиологии
описывается
негативный
и позитивный статус концепта «нымæц» в осетинской лингвокультуре,
анализируются числовые аксиологические модели в струкруре концепта.
Ключевые
слова:
концепт, ценностная составляющая, паремическая единица, номинатор, числовая
модель.
The article based on paremiology describes negative and positive status
of the concept «нымæц» in the Ossetian
anthropological linguistics,
the numerical models in the structure of the value component of the
concept are analyzed.
Keywords: concept, value component idiomatic unit, nominator, the numerical
model.
Лингвокультурный
концепт отличается от других ментальных единиц, используемых в различных
областях науки (например, когнитивный концепт, фрейм, сценарий, скрипт,
понятие, образ, архетип, гештальт, мнема, стереотип), акцентуацией ценностного
элемента. Центром концепта всегда является ценность, поскольку концепт служит
исследованию культуры, а в основе культуры лежит именно ценностный принцип
[Карасик 1996: 5].
Ценности тесно связаны
со способностью человека к созданию глобальных общественных идеалов. «Культура
есть направленность, и направлена культура всегда на какой-то идеал, а именно
на идеал, выходящий за рамки индивидуального, на идеал сообщества» [Хейзинга
1992: 259-260]. Ценности, а, следовательно, и включающие их в себя концепты,
являются по сути отражением отдельных аспектов таких идеалов. Эти идеалы могут
рефлексироваться широкими массами носителей данной культуры, но могут и не
поддаваться рефлексии.
Б.Д. Парыгин отмечает,
что в существующей в обществе системе ценностей следует различать ценности,
санкционируемые и культивируемые официально с помощью находящейся в
распоряжении государства разветвленной системы средств, и ценности, которые
функционируют лишь на уровне обыденного сознания [Парыгин 1971: 124]. Поскольку
одним из фундаментальных свойств культуры является ее интегративность,
реализующаяся в тенденции элементов культуры образовывать согласованное и
неразрывно связанное целое [Мердок 1997: 54], то можно говорить о наличии
системных связей между всеми эксплицитно или имплицитно, официально или
неофициально функционирующими в данной культуре идеалами, а также и между
выражающими их лингвокультурными концептами.
Акцентуация ценностной
составляющей в структуре концепта сближает концепт с философской категорией
ценности. Однако между философской и лингвистической репрезентацией ценностей
есть ряд существенных различий. Они заключаются в следующем: ценностное
отношение к объекту действительности реализуется в двух взаимодополняющих
потребностях языкового сознания: во-первых, как можно более разнообразно и
детально номинировать сам объект (придать ему номинативную плотность),
во-вторых, как можно регулярнее использовать ассоциативный потенциал этого
объекта для номинации максимально возможного количества других объектов
(сделать его метафорически диффузным). Оценочная категоризация обусловлена
системой предпочтений социума, где в значительной степени проявляется тенденция
к универсализму.
В настоящей статье на
материале паремиологии (ПЕ) рассматривается реализация аксиологического статуса
концепта «нымæц» в осетинской
лингвокультуре.
Номинатор иу «один» выступает в качестве критерия
оценки, когда малое количество может оцениваться как позитивно, так и
негативно. Аксиологический пласт концепта «нымæц» отражает положительную и отрицательную оценку некоторого
количества.
Амбивалентная оценка
присутствует в таких высказываниях, как (6): Иу дзырдæй цард саразæн дæр ис, цард
фехалæн дæр. Одним словом, можно построить жизнь, можно и
разрушить; Иу
дзырдæй
зæрдæбалхæнæн ис, зæрдæскъахæн дæр. Одним словом,
можно угодить (сердце купить) и можно отравить (ПЕ).
Многие устойчивые
выражения с номинатором иу «один» представляют собой структуры в форме
обобщенно-личных односоставных предложений, в которых реализуется такая функция
пословиц, как обобщение, передача какой-либо сентенции. Сентенциозность
устойчивых выражений с числовым компонентом проявляется в том, что, кроме
фактической, они содержат оценочно-этическую информацию: Иу боны
цæстæй кæсыс цардмæ. Смотришь на жизнь одним днем. Цардмæдæр
иу боны
цæстæй ма кæс, хæринагмæдæр. На жизнь одним
днем не надо смотреть, и на пропитание тоже. Иу ницæййагæй царды бахаудтæ Из (одного)
бездельника стал успешным в жизни (ПЕ); Иу фыддзых æмææнæфсармæй зæронды
бонты адæмæн кувæг лæг сдæ Один сквернослов и
бессовестный человек к старости стал для народа священником (ПЕ).
Номинатор дыууæ«два» маркирует в большей степени отрицательные, чем положительные отношения, к качественным характеристикам и поступкам людей в осетинской культуре. Нумератив дыууæ«два» служит для интенсификации негативного качества, поступка или ситуации (10): Сæфт –дыууæсæфты. Пропажа –двойная пропажа; Давæджы чи сусæг кæны, уый –дыууæдавæджы. Кто скрывает вора, тот дважды вор (два вора); Æвзæр дыууæмарды кæны. Плохой умирает дважды; Мæгуыры мард –дыууæмарды. Смерть бедняка –две смерти; Æдылы хъæдмæ бонæн дыууæцыды кæны. Дурак в лес в день по два раза ходит (ПЕ).
Самыми порицаемыми чертами характера осетин считаются зависть и недоброжелательность: Хæлæг æмææдзæстуарзон –дыууææнамонды. Зависть и недоброжелательность –два несчастья (ПЕ).
Номинатор дыууæ«два» эксплицирует отрицательные черты женского характера: Налат чындз –дыууæмыггаджы худинаггæнæг. Наглая невеста позорит две фамилии (ПЕ).
Положительно оцениваются отношения между женщинами, принадлежащими к одной фамилии (роду): Дыууæфайнусты цæрын куы зоной, уæд хотæсты. Если две невестки умеют жить, то они как сестры (будут жить) (ПЕ).
Двоеженство не поощряется, мужчина, имевший двух жен, не одобрялся: Дыууæусон –дывыдон. Имеющий двух жен –несчастен (ПЕ). Двуликим, неискренним считается не только двоеженец, но и болтун: Дыууæдзырдонæн – дыууæцæсгомы. Двуязычный −(два лица) двуликий (ПЕ).
Образ данных идиом восходит к персонажу римской мифологии –Янусу, богу времени, начала и конца. Янус изображался с двумя лицами, обращенными в противоположные стороны: молодым вперед, старым назад, в прошлое. В осетинской ментальности этот образ символизирует лицемерного, неискреннего человека.
Квантитативный компонент данных идиом реализует значение противопоставления и множества и обладает негативной коннотацией.
В осетинском языке благопожелания и проклятия передают интенсификацию действия, связанную с позитивной или негативной коннотацией: УæУæй, Дзабо авды рухс дам мын уæд дзæнæты фæбадæт, Майрæмыхъуæйы фырт, хъæбатыр у. Уа уай Дзабо, будь в семикратно светлом раю, Уа уай, сын Майрамука, говорят, храбрый Дзабо (НП); авд ахæмы хуыздæр фестын «в семь раз краше стать»; и проклятий: авд марды акæнын «чтобы он семь раз умер» (ФЕ).
Максимальная степень греховности человека передается осетинской поговоркой: Авд сауджын дæр æй нал ссыгъдаг кæнын. Даже семи попам не замолить грехи этого человека (ПЕ). Семикратность нереального действия передает фразеологический оборот: Авд марды акæнын «семь раз умереть» (ПЕ).
Оценочное значение паремических единиц реализуется на основе моделей с числовыми компонентами.
Оппозиционная модель «иу – иннæ» «один – другой (один)», где положительно маркируется первый член и отрицательно – второй, передает онтологические бинарные противопоставления сквозь призму осетинской ментальности (21): Адæм дыууæ хуызы сты: иутæ – хæрзтæ, иннæтæ – æвзæртæ. Есть два типа людей: одни – хорошие, другие – плохие; Иу – кады нуазæн, иннæ – æгады. Один бокал – славы, другой – бесславен; Иу йæ цинай зары, иннæ йæ мæстæй. Один поет от радости, другой от горя; Иу – æхсызгоны уазæг, иннæ – нæ. Один желанный гость, другой − нет; Иу йæ тыхстæй – курæг, иннæ – йæ хъалæй. Один просит от нужды, другой − от избалованности; Иу йæ мæгуырæй куры, иннæ – йæ хъæздыгæй. Один просит от того, что беден, другой просит от чрезмерного богатства; Иу – хуынд уазæг, иннæ – хæддзу. Один – званый гость, другой − незваный; Иу хæрзгæнæгæй – хъæбатыр, иннæ – фыдгæнæг. Один благодетель – герой, другой − неприятель; Иу хъæбатыр – аразæг, иннæ халæг. Один витязь – строитель, другой – разрушитель;
Иу
хъæздыг хæрзгæнæг у, иннæ
фыдгæнæг. Один богач
благодетель, другой − разоритель; Иу æгадæй
тæрсы, иннæ –
лæггадæй.
Один боится порицания, другой − прислуживания; Иу
хъæбатыр марæг, иннæ
– иргъæвæг. Один витязь –
убийца, другой − освободитель; Иу
магусайæ мæгуыр вæййы, иннæ
та кусагæй – бонджын.
Один из-за лени бедняк, другой богатый работая; Иу йæхи амондæн цæры, иннæ – адæмы. Один живет для своего счастья, другой − для счастья людей; Иу амондæн цæры, иннæ æнамондæн. Один живет для счастья, другой − для несчастья; Иу хиуарзон у, иннæ – адæмуарзон. Один любит только себя, а другой − людей (ПЕ).
Числовая модель «фыццаг – дыккаг» «первый − второй» передает отношение ко второму браку, сложившееся в осетинской культуре: Фыццаг амонд – цардæфсæст, дыккаг амонд – мæстæлгъæд. Первая женитьба (счастье) – радость в жизни, вторая женитьба (счастье) – с горечью (ПЕ).
Путем интенсификации негативного состояния выражается народная оценка обычая многоженства по модели «дыууæ – æртæ» «два – три» (3): Дыууæусон – дывыдон, æртæусон – æнæхæлаф. Иметь две жены – вдвойне несчастье, иметь три жены – без штанов ходить (ПЕ).
В рамках модели «фыццаг – дыккаг – (æртыккаг)» «первый – второй – (третий)» сконцентрировано отношение к новобрачной в осетинской культуре (4):
Ног чындзæн йæ фыццаг къайады æхсæв, дыккаг – райгуырæн æхсæв. У молодой невесты: первое – первая брачная ночь, второе – ночь ее рождения; Ног чындзæн иу æхсæв – уазæджы хатыр, дыккаг æхсæв – фысымы хатыр, æртыккаг æхсæв – йæхи хатыр. К новой невесте в первую ночь снисхождение как к гостье, вторую ночь как к хозяйке, третью ночь – ради неё самой (ПЕ).
Сравнительная оценка эмоционально-психологического состояния мужчины и женщины репрезентируется числовой моделью «иу – æртæ» «один – три»: Нæлгоймагæн – иу рæвдыд, сылгоймагæн – æртæ рæвдыды. Мужчине одна ласка, женщине – три ласки (ПЕ).
Интенсификацию социального неравенства передает императивная ПЕ на основе метафорической числовой модели «иу – æртæ» «один – три»: Иу фысæй æртæ цармы не стыгъдæуы. С одного барана три шкуры не снимают (ПЕ).
Интенсификация негативного состояния передается компаративной моделью «иу – дыууæ» «один – два» (8): Иу цæфæй дыккаг тынгдæр фæриссы. Второй удар болит сильнее, чем первый (ПЕ).
В компаративной модели «дыууæ – æртæ» «два – три» положение человека оценивается как худшее по сравнению с животным (с лошадью): Уынгæджы бæх дыгæйттæ хæсы, уынгæджы лæг æртыгæйттæ – букв. подневольная лошадь по две ноши носит, подневольный человек по три (ПЕ).
Представления о женском упорстве и настойчивости отражены в компаративной модели соотношения сил «авд – иу» «семь – один»: Авд цæды къамбецтæ иуырдæм ахæцыдысты, иу ус иннæрдæм, æмæ, дам, сæ ус аласта. Семь пар, запряженных буйволами, потянулись в одну сторону, одна женщина − в другую, и будто бы, она перетянула их (ПЕ).
Имплицитная негативная оценка отражена в оппозиционных синонимических моделях «иу – дыууæ» «один – два», «дæс – иу» «один» лучше, чем «два», «десять» лучше, чем «один» (7): Иу размæ хæцы, дыууæ – фæстæмæ. Один тянет вперед, двое – назад; Дæсæй аразынц, иу – халы æмæ йын фылдæр æнтысы. Десять строят, один ломает и он преуспевает (ПЕ).
Компаративные числовые модели с нумеративом «один» образуются по схеме «Х лучше, чем Y» или наоборот, где Х − это «мало», а Y − «много». Таким образом, «мало» может быть лучше, чем «много», или «много» лучше, чем «мало». Другая разновидность числовых моделей передает отношение равенства неравнозначных компонентов.
Синонимичные компаративные модели авд – иу «семь – один», дæс – иу «десять – один», сæдæ – иу «сто – один» опираются на представления о том, что «один» лучше, чем «много» («семь», «десять», «сто») (14): Авд æвзæр лæппуйæ иу – хуыздæр. Чем иметь семеро нерадивых сыновей, лучше одного нормального; Дæс мардæй иу удæгас – зынаргъдæр. Из десяти мертвых один живой − дороже; Сæдæ мардæй иу æгас хуыздæр. Один живой человек лучше, чем сотня убитых (ПЕ).
Обратные смыслы несут компаративные модели «сæдæ – иу» «сто – один», «дыууæ – иу» «два − один», где «много» лучше, чем «один» (9): Иу зондæй сæдæ зонды хуыздæр. Сто умов лучше, чем один; Иу зондæй дыууæйы зонд фылдæр у.
Два ума больше, чем один. − аналог. русск. Один ум хорошо, два лучше (ПЕ). Акцентуация большей значимости матери, чем отца, передает модель «иу – дыууæ» «один – два»: Фыдæй сидзæр – иу сидзæр, мадæй сидзæр – дыууæ сидзæры. Без отца – единожды (один раз) сирота, без матери – дважды (два раза) сирота (ПЕ).
Модель «дыууæ – иу» «один (из) двух» (4): Дыууæ хылгæнæгæй иу барондæр разыны. Из двух ругающихся один оказывается уступчивей; Дыууæ цыфыддæр туджджынæй дæр ма иу барондæр куы разыны. Даже из двух злейших кровников один уступчивее бывает (ПЕ).
Модель «иу = дыууæ» «одно – общее (на двоих)», передает отношение к ситуации кровной вражды в соответствии с осетинским законом Æгъдау (5): Исты фыд ракæнын дыууæйæн æмбис у. Преступление делиться на двоих (ПЕ).
Модель «фыццаг – дыккаг – æртыккаг» «первый – второй – третий» констатирует этическую, градуированную оценку по шкале «хорошо – нормально – плохо», отражая отношения к поступкам людей в виде предписания или совета (6): Фыццаг хонæг – кадджын, дыккаг хонæг æфсарм, æртыккаг хонæг – æгад – букв. первое приглашение – почетно, второе – уважительно, третье – унижение (позор); Иу рæдыдай барст, дыууæйæн – хатыр, æртыккагæн – уайдзæф – букв. одна ошибка – пропускается, двум ошибкам − прощение, трем – упрек (ПЕ).
Негативное отношение к пустословам зафиксировано интенсификационной моделью иу – сæдæ «один × сто» (4): Æвзæр йæ иу дзырд сæдæ дзырды кæны. Болтун одно слово сто раз говорит (ПЕ).
Таблица
1
Оценочные модели с числовыми компонентами
|
модель |
значение |
|
иу
– иннæ
«один – другой (один)» |
(21)
онтологические бинарные противопоставления |
|
«фыццаг
– дыккаг» «первый – второй» |
(2)
отрицательное отношение ко второму браку |
|
«дыууæ
– æртæ» «два – три» |
(3)
отрицательная оценка обычая многоженства |
|
«фыццаг – дыккаг – (æртыккаг)» «первый –
второй – (третий)» |
(4) положительное отношение к новобрачной |
|
«иу
– æртæ» «один – три» |
(2)
сравнительная оценка эмоционально-психологического состояния мужчины и женщины |
|
«иу
– æртæ» «один – три» |
(2)
интенсификация социального неравенства |
|
«дыууæ
– æртæ» «два – три» |
(1)
социальное положение человека |
|
«авд
– иу» «семь – один» |
(1) представление
о женском упорстве и настойчивости |
|
«иу
– дыууæ» «один – два», «дæс – иу»
«десять – один» |
(7) «один»
лучше, чем «два»; «десять» лучше, чем «один» |
|
авд
– иу
«семь-один», дæс – иу «десять – один»,
сæдæ – иу «сто – один» |
(14) «один» лучше, чем «много» («семь», «десять», «сто») |
|
сæдæ
– иу
«сто – один», дыууæ – иу «два –
один» |
(9) «много» («сто», «два») лучше, чем «один» |
|
«иу
– дыууæ» «один – два» |
(1)
акцентуация большей значимости матери, чем отца |
|
«дыууæ
– иу» «один (из) двух» |
(4) выбор |
|
«фыццаг – дыккаг – æртыккаг» «первый – второй – третий» |
(6)
градуированная оценка по шкале «хорошо – нормально – плохо», отражает
отношение к поступкам людей в виде предписания или совета |
|
иу
– сæдæ
«один × сто» |
(3)
негативное отношение к пустословам |
Анализ ценностной составляющей концепта позволил заключить, что позитивный и негативный аксиологический статус концепта «нымæц» (219 – 22,6%), выявленный на основе концептосоставляющих пластов, актуализирует количественно-качественную оценку и аксиологическую градуированность когнитивных признаков.
Номинатор иу «один» (137 – 62,5%) является базовым объективатором ценностной составляющей. Репрезентант дыууæ «два» (43 – 19,6%) маркирует в большей степени отрицательное, чем положительное отношение к качественным характеристикам и поступкам людей в осетинской культуре, в то время как номинатор авд «семь» (28 – 12,8%) передает амбвивалентную оценку, сложившуюся в осетинском языковом сознании, что подтверждает их использование как в благожеланиях, так и в проклятиях.
Оценочное значение паремических единиц реализуется на основе моделей с числовыми компонентами: однокомпонентная модель (24) «иу – иннæ» «один – другой (один)» отражает онтологические бинарные противопоставления сквозь призму осетинской ментальности; двухкомпонентная модель (9) «иу – æртæ» «один – три» передает интенсификацию социального неравенства; компаративные числовые модели с нумеративом иу «один» (23) «иу – дыууæ» «один – два», «дæс – иу» «десять − один» «один» лучше, чем «два», «десять» лучше, «один», образуются по схеме « Х лучше, чем Y» или, наоборот, «Y лучше, чем Х», где Х означает «мало», а Y − «много». Таким образом, «много» может быть лучше, чем «мало» или «мало» лучше, чем «много». Синонимические компаративные модели (9) «авд – иу» «семь – один», «дæс – иу» «десять – один», «сæдæ – иу» «сто – один» опираются на представления о том, что «один» лучше, чем («семь», «десять», «сто») «много».
Модели «фыццаг
– дыккаг» «первый – второй», «авд – иу»
«семь – один», «иу –æртæ» «один – три» (12)
отражают характер гендерных сравнений. Модель «иу = дыууæ»
«одно на двоих (общее)» передает отношение к ситуации кровной вражды в
соответствии с осетинским законом Æгъдау.
Трехкомпонентная градуированная модель (4) «фыццаг – дыккаг – æртыккаг» «первый – второй – третий» передает этическую оценку, сложившуюся в осетинском социуме по шкале «хорошо – нормально – плохо».
Преобладает позитивная оценка (65 − 78,3%), реализованная посредством числовых моделей, негативная оценка (18 − 21,7%), актуализированная числовыми моделями, менее характерна.
Литература
1. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке //Языковая личность: культурные концепты: Сб. науч. тр. / ВГПУ, ПМПУ. – Волгоград-Архангельск: Перемена, 1996. – С. 3-15.
2. Мердок Дж. Фундаментальные характеристики культуры// Антология исследований культуры. Т. 1. Интерпретация культуры. − СПб.: Университетская книга, 1997. − С. 49-57.
3. Парыгин Б.Д. Основы социально-психологической теории. − М.: Мысль, 1971. − 351 с.
4. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992. − 554 с.
РАЗНОВИДНОСТИ
ЛИНГВОКУЛЬТУРНОГО ТИПАЖА “SHOW BUSINESS STAR” («ЗВЕЗДА ШОУ - БИЗНЕСА»)
З.И. ХАТАГОВА
Varieties of the Cultural
Type “Show Business Star”
Z.I. KHATAGOVA
Данная статья посвящена рассмотрению разновидностей лингвокультурного типажа ”show business star”.
Ключевые слова: разновидности лингвокультурного типажа, звезда шоубизнеса, дефиниция, восходящая звезда, сияющая звезда, погасшая звезда.
This article is devoted to the study
of species of the cultural type “show business star”.
Keywords: species of the
cultural type, show business star, definition, rising star, shining star,
extinguished star
В каждой культуре можно выделить лингвокультурные типажи, «узнаваемые образы представителей определенной культуры, совокупность которых и составляет культуру того или иного общества» [1: 8]. Лингвокультурный типаж представляет собой обобщенный тип личности, выделяемый по социально-значимым параметрам в рамках социально-этнического общества, проявляющий определенные речеповеденческие характеристики и узнаваемый носителями конкретной этно- или социокультуры по специфическим характеристикам вербального и невербального поведения и выводимой ценностной ориентации [2: 38]. Лингвокультурный типаж может оказывать существенное влияние на поведение представителей соответствующей культуры. Отличительной особенностью термина «лингвокультурный типаж» является то, что он акцентирует внимание на культурно-диагностической значимости типизируемой личности с позиции лингвистики [1: 79]. В тоже время, по мнению В.И. Карасика, по своей когнитивной, абстрактной сути лингвокультурный типаж являет собой разновидность концепта, а, следовательно, имеет понятийную, образную и ценностную составляющие [1: 56].
Понятийная составляющая лингвокультурного концепта отражает его признаковую структуру, т.е. представляет собой набор наиболее важных смысловых доминант, определяющих содержание исследуемого понятия, под которым понимается «целостная совокупность суждений, в которых что-либо утверждается об отличительных признаках исследуемого объекта, ядром которой являются суждения о наиболее общих и в то же время существенных признаках этого объекта» [2: 67].
Для успешного моделирования понятийной составляющей необходимо выявить когнитивные признаки концепта на основе семантического анализа единиц номинативного поля концепта. Под номинативным полем мы, вслед за З.Д. Поповой и И.А. Стерниным, понимаем «совокупность языковых средств, объективирующих концепт» [3: 66].
Номинативное поле концепта включает прежде всего имя концепта, т.е. его прямую номинацию, а также его дериваты, синонимы и антонимы, устойчивые сочетания слов, фразеологические единицы, в которых раскрывается содержание концепта. Следовательно, целесообразно начинать исследование понятийной составляющей концепта с выявления когнитивных признаков на основе лексикографических источников.
Моделирование понятийной составляющей концепта осуществляется поэтапно: во-первых, необходимо определить имя концепта, во-вторых, проследить его происхождение, т.к. именно этимология, по мнению Ю.С. Степанова, делает концепт «фактом культуры» [4: 43]. Третьим этапом мы считаем целесообразным определить дефиниционную структуру имени концепта по данным словарей, далее рассмотреть словообразовательный потенциал имени концепта. Следующим этапом может служить выявление синонимических рядов концепта.
Для более детального рассмотрения данного концепта для начала определим понятие шоу бизнеса в целом.
Термин «шоу-культура», хоть и трактуется западными и отечественными специалистами несколько по-разному, однако в целом предполагает обязательное отношение к миру искусства. Как показывает исторический опыт развития шоубизнеса в США, услуги в этой сфере всегда нацелены на привлечение максимально широкой зрительской аудитории. С этой целью они должны быть просты и понятны большинству потенциальных потребителей, подчиняться вкусам большинства, а также быть легкодоступными как с помощью организаций, непосредственно осуществляющих показ зрелищ, так и с помощью средств коммуникации. Между тем шоу-бизнес представляет собой отдельную, самостоятельную систему в рамках сферы услуг, включающую определенные области деятельности и имеющую ряд особенностей, выделяющих шоу-бизнес на фоне более широких понятий, таких как индустрия развлечений, культура или искусство. Иначе говоря, шоу-бизнес можно определить как индустрию массовых зрелищ. Такое определение позволяет включать в сферу шоуизнеса: кино, телевидение, эстраду, театр, спорт и индустрию компьютерных игр и т.п. [7].
Основным компонентом концепта “show business star” «звезда шоу-бизнеса» является существительное “star”, что в переводе означает «знаменитость». Этимологию слова “star” «звезда» проследить несложно: лексема “star” восходит к индоевропейскому корню (Indo-European root) “ster” (астрономическая звезда).
Лексема “star” «светящееся небесно тело» получила вторичное метафорическое значение «знаменитость». В разных языках мира “star” образует дериваты (derivations), например: Английский: starlight (звездный), starred (избранные), superstar (суперзвезда), costar (коллега); итальянский –starlit (звездный), румынский –Star (звезды) (PD).
Лексема
“show” восходит к протогерманскому корню “skauwojanan”
«смотреть» и обозначает в 1560-х гг. «шоу, спектакль» впервые, «развлекательная
программа на радио или телевидении» в 1932 году, «шоу-бизнес» впервые используется
в
Лексема “business” образовалась от английского прилагательного “busy” «занятый».
Так как именем лингвокультурного концепта “show business star”” является словосочетание, обратимся к рассмотрению каждого компонента в отдельности.
Show-business –the business of providing public entertainment, for example in the theater, in films/movies or in television, etc.: show-business people/stars «Бизнес, предоставляющий все услуги для развлечения публики, например, в театре, в кино, на телевидении и т.д. » (OALD).
Sometimes shortened to show biz, is a vernacular term for all aspects of entertainment. The word applies to all aspects of the entertainment industry from the business side (including managers, agents, producers and distributors) to the creative element (including artists, performers, writers, musicians and technicians). Иногда сокращенное до ”show biz”, что является родным термином для всех аспектов развлечений, «шоу-бизнес» относится ко всем аспектам индустрии развлечений с деловой стороны (включая менеджеров, агентов, производителей и дистрибьюторов) и с творческой (включая художников, исполнителей, писателей, музыкантов и техников) [5].
Таким образом, “show business star” «звезда шоу бизнеса» –это знаменитость, выдающаяся личность в целом, чьей основной работой является развлечение публики и т.д.» (OALD);
В современных толковых словарях английского языка за лексемой ”star” закрепились следующие лексико-семантические значения:
1) famous and excellent singer, performer, etc.: pop/rock
star «знаменитый, отличный певец, исполнитель»;
2) а distinguished or glamorous celebrity, often from the entertainment world «Выдающаяся или очаровательная знаменитость, часто из мира развлечений» (CED);
3) аn outstandingly talented
performer «Очень талантливый исполнитель» (MWCD);
4) а
person who excels or
performs brilliantly in a given activity, esp. a sport: sports star «мастер своего дела» (WNWD);
5) а prominent actor or actress featured in a film/play «Выдающиеся театральные или кино актеры» (CED).
Таким образом, доминантной семой лексемы “star” является (знаменитость, выдающаяся личность в целом) и дополнительной (исполнитель главной роли в пьесе, фильме и т.д.)
В номинативном поле концепта “show business star” «звезда шоу-бизнеса» вычленяются синонимические ряды.
Можно выделить два вида синонимов: абсолютные и относительные.
К абсолютным синонимам имени концепта “Star” относятся:
Celebrity 1) “(also informal celeb) a famous person” «знаменитый человек» (OALD);
2) а
famous or celebrated person. «Знаменитость» (MCWD);
3) “а celebrity is a widely recognized or famous person who commands a high degree of public and media attention.” «Знаменитость, наделенная высокой степенью внимания со стороны общественности и СМИ» [8].
Понятие «слава» (fame), в той или иной степени, является одним из главных компонентов рассматриваемого нами концепта. Рассмотрим значения словосочетания famous personality «известная личность»:
1) known or recognized by many people; excellent,
splendid «Великолепная,
широко известная личность» (CED);
2) widely known; honored for achievement «широко
известный человек, удостоенный наград» (MWCD).
Исходя из рассмотренных нами дефиниций, можно выявить следующие семантические признаки имени концепта star: famous, excelling, glamorous, from the entertainment world, outstandingly talanted.
Номинаторы famous
personality и celebrity, которые являются базовыми номинаторами
лингвокультурного концепта “show business star ” «звезда шоу
бизнеса», включают такие смыслы как : highly
popular
(очень популярный),
honored for achievements (удостоенный
наград), much talked about (широко
обсуждаемый),
etc.
В зависимости от степени популярности, можно выделить три следующие категории звезд: восходящая (rising star; starlet), сияющая (shining star) и погасшая (extinguished star) и народные кумиры (folk idols). Обратимся к более детальному изучению данных понятий. Лексема ”star”, предстает в трехразных разновидностях. Обратимся к их рассмотрению.
Rising 1) ascending, sloping upward, or advancing «Восходить, идти вверх по наклонной, продвигаться» (MWCD);
2) a rising star in a particular sport, art, or area of business is someone who is starting to do very well and who people think will soon be very successful; «восходящая звезда, в частности, в спорте, искусстве или бизнесе, это человек, который удачно начинает и верит в то, что скоро станет очень успешным» (CED); Rising (star) one showing much promise «человек, подающий большие надежды» (OALD);
Starlet a young actor/singer who hopes to become famous «Молодая актриса/исполнительница которая мечтает о
славе» (OALD);
Как видно из определения, восходящая звезда (звездочка) –это личность, подающая большие надежды, которая делает все для того чтобы продвигаться вперед.
Ascending –the one moving forward to get a better position «Движение вперед для достижения лучших позиций» (OALD);
Shining Star; Shining 1) possessing a distinguished quality; full of sunshine; excellent in quality or appearance «Обладающий выдающимися данными; полный солнечного света; обладающий выдающимися качествами и внешностью» (CED);
2) giving off or reflecting light; radiant, bright; brilliant; splendid «Отражающий свет, сияющий, яркий, выдающийся, восхитительный» (OALD). Таким образом, сияющая звезда –успешная, выдающаяся личность, обладающая яркой внешностью. Bright –shining with light that is radiated or reflected; «сияющий, отражающий свет» (OALD); mentally quick; smart, clever, witty, etc. «умный, смышленый» (CES);
Favorable, auspicious, glorious or splendid, illustrious «благоприятный, славный, прославленный» (OALD);
Distinguished –celebrated; eminent «знаменитый, выдающийся» (CES).
Extinguished star: Extinguish put an end to (hopes, for example), destroy, nullify «положить конец (надеждам), уничтожить, свести на нет» (CED); Погасшая звезда –личность, которая утратила свою популярность.
Extinct –no
longer existing or living, no longer burning or active; «не существующий, погасший» (OALD);
Таким образом в понятие звездности входит:
1. rising star –perspective, advancing, ascending, etc. «перспективный, продвигающийся, восходящий»;
2. shining star –distinguished, famous, widely recognized, bright, celebrated, etc. «выдающийся, знаменитый, широко узнаваемый, яркий»;
3. extinguished star –forgotten, no longer popular, extinct, etc. «забытый, больше не популярный, исчезнувший»;
Многие исполнители навсегда остаются в сердцах зрителей, после того как они покидают сцену и даже после их смерти, они являются народными кумирами (folk idols). Яркими примерами являются Элвис Пресли, Майкл Джексон и др. Но очень часто случается так, что не многие помнят о таких великих певцах как Джозеф Дассен. И многие представители современного поколения и вовсе не слышали о нем. Спустя несколько лет после скоропостижной смерти этого талантливого певца и композитора многие забыли о его творчестве.
By the early 1970s, Dassin’s songs were on the top of charts, and he had became very well known all over the world «Еще в 70-е годы песни Дассена были очень популярны, занимали лидирующие позиции в чартах по всему миру» [6]. А сегодня мало кто о нем помнит и слушает его песни.
Таким образом, анализ понятийного компонента анализируемого концепта выявил следующие ядерные семантические признаки: ”starred” «избранный», “starlight” «звездный», famous «знаменитый», from the entertainment world «из мира развлечений».
В американской лингвокультуре show business star определяется как celebrity (знаменитость), famous personality (известная личность), rising star –perspective (перспективный), shining star –famous (знаменитый), extinguished star –no longer popular (уже не популярный).
Выявленные разновидности лингвокультурного типажа “show business star” (звезды шоу бизнеса) и описывающие их признаки являются типичными для американской лингвокультуры.
Литература
1. Карасик, В.И., Дмитриева, О.А. Лингвокультурный типаж: определению понятия / В.И. Карасик, О.А. Дмитриева // Аксиологическая лингвистика: лингвокультурные типажи. –Волгоград: Парадигма, 2005. –С. 5-25.
2. Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. –Москва: Гнозис, 2004. – 390с.
3. Попова, З.Д., Стернин, И.А. Язак и национальная картина. И.А. Стернин, З.Д. Попова. Воронеж: Истоки, 2002.-59с.
4. Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца XX века. Сб. статей. –М.: РГГУ. –1995. –432 с. –электронный ресурс: http://abuss.narod.ru/Biblio/stepanov.htm
5. ABC News –электронный ресурс: http://www.absnews.com
6. Ok magazine –электронный ресурс: http://www.ok.com
7. Wikipedia –электронный ресурс: http://www.wikipedia.org
СПИСОК СЛОВАРЕЙ И ПРИНЯТЫХ СОКРАЩЕНИЙ
1. Collins English Dictionary –электронный ресурс: http://www.ced.com
2. The
Concise Oxford Dictionary of Current English. –7th edition. Edited by J.B. Sykes, 1984. –
3. Crabb’s G. English Synonyms. London, 1956 (CES)
4. Merriam-Webster’s Collegiate Dictionary
–электронный ресурс: http://www.mwcd.com (MWCD)
5. Oxford Advanced Learner’s Dictionary. –Volume I: A-L. Oxford University Press, 1982. (OALD)
НОМИНАТИВНОЕ
ПОЛЕ КОНЦЕПТА «ЖЕНЩИНА» В РУССКИХ НАРОДНЫХ
АФОРИЗМАХ
Т.С. ЧЕХОЕВА
THE NOMINATIVE FIELD OF THE CONCEPT “WOMAN” IN THE
RUSSIAN FOLK APHORISMS
T.S. CHEKHOEVA
Статья посвящена анализу номинативного поля концепта «женщина» на материале русских народных афоризмов. Выявляются языковые средства, репрезентирующие концепт «женщина» в русских народных афоризмах. Проводится компонентный анализ выявленных номинативных единиц. Описываются способы вербализации концепта «женщина».
Ключевые слова: народный афоризм, концепт, способы вербализации концепта, компонентный анализ, лексико-семантическая группа.
The article deals with the analysis
of the nominative field of the concept “woman”. It reveals linguistic means
representing the concept “woman” in the Russian folk aphorisms. The component
analysis of revealed nominative units is carried out. Means of representation of
the concept “woman” are described.
Keywords: concept, folk
aphorisms, component analysis, lexical and semantic groups, means of
representation of the concept.
Данная статья ставит целью выявление лексических средств представления концепта «женщина» на материале русских народных афоризмов (НА). Концепт «женщина» является универсальным концептом, представленным во всех языках.
Он имеет национально-культурные особенности вербализации в каждой лингвокультуре. Выявление языковых средств, репрезентирующих концепт «женщина», в пределах определенного лингвокультурного сообщества дает возможность получить представление о культуре народа, определить национальный характер, дух народа.
Под народным афоризмом мы, согласно Г.Л. Пермякову, понимаем пословичное изречение, имеющее прямой смысл [1: 16]. Народные афоризмы представляют интерес, поскольку служат средством отражения национальной языковой картины мира, раскрывая ее ценностное содержание и выделяя культурные стереотипы. Они являются ценным лингвокультурным источником, репрезентирующим древнюю картину мира. Изучение концепта «женщина» на материале народных афоризмов позволяет выявить национально-культурную специфику данного концепта в русской языковой картине мира.
Анализ народных афоризмов позволил осуществить реконструкцию концепта «женщина» и выявить параметры категоризации данного концепта на материале русских народных афоризмов.
В народных афоризмах раскрывается преимущественно бытовая картина жизни низшего сословия дореволюционной России. Женщина (814 НА) по данным НА – это, прежде всего, представительница крестьянского сословия, простолюдинка (801 НА). Женщины, представительницы высшего и среднего сословия, в НА фигурируют редко (13 НА).
С целью выявления языковых средств, репрезентирующих концепт «женщина», по материалам НА, была проведена сплошная выборка номинаций, именующих женщину по различным параметрам. Критерием отбора явилась обязательная актуализация в их значениях концептуального признака «лицо женского пола», который мы определяем как ядерный.
Концепт «женщина» репрезентирован, по материалам НА, большим количеством номинативных единиц (1286), что свидетельствует о важности данного концепта для носителей языка. Номинативное поле концепта «женщина» представлено однословными номинациями в прямом значении (1012), неоднословными номинациями в прямом и переносном значении (23), образными однословными и неоднословными номинациями (200), имплицитными номинациями (51).
Нами был проведен компонентный анализ всех выделенных ЛЕ, что позволило выявить 11 дополнительных признаков, входящих в значение ЛЕ с гендерным компонентом: «возраст», «внешность», «умственные способности», «семейное положение», «родственные отношения (кровное родство)», «положение в обществе (социальный статус)», «некровное родство», «взаимоотношения с лицами мужского пола в любовной сфере», «поведение», «род деятельности», «имущественное состояние».
В соответствии с данными семантическими признаками лексемы, вербализующие концепт «женщина» по материалам НА, были разделены на 12 лексико-семантических групп (ЛСГ). По набору семантических признаков лексемы с гендерным компонентом относятся к нескольким ЛСГ:
1) общие именования лиц женского пола: женщина, баба;
2) возрастные характеристики: девушка/девица/девка, молодуха/ /молодица/ молодка (молодушка), невеста (невестушка), вдовица, княжна, бабушка (бабка, бабуся), старуха (старушка, старица);
3) внешние характеристики: красава, красавица, черноброва;
4) умственные
способности: дура (дурочка);
5) семейное
положение: жена (женка, женушка),
баба, молодуха/молодка/молодица, девушка
(девица, девка), невеста в
значении «девушка на выданье» (невестушка), невестка
в значении «жена сына» (невестушка), сноха,
вдова (вдовица, вдовушка), хозяйка (хозяюшка),
княгиня, княжна, солдатка;
6) отношения
кровного родства: мать/ мати (матка,
мамка, матушка, мамонька), дочь (дочка), сестра (сестрица),
девка (в значении «дочь»), княжна
(в значении «дочь князя»), тетушка, бабушка;
7) отношения
некровного родства: мачеха, свекровь (свекровушка,
свекровище), теща, сноха, кума, молодуха/молодица (в значении «невестка,
сноха»), золовка (золовушка), падчерица;
8) сословное
положение: баба, девка (в значении «крестьянская
девушка»), молодуха/молодица (в значении «крестьянка»), барыня,
госпожа, княгиня, княжна, раба;
9) отношение
мужчины к женщине в любовной сфере: милая, зазнобушка, милашка,
душка, немилая;
10) поведение
женщины: гулява, сводница, охотница, брезгунька, безобманница,
модница, заботница, свистуля;
11) род
деятельности: сваха (свашка, свашенька),
бабушка (в значении «ворожея»), бабушка
(в значении «знахарка, повивальная бабка»), пряха,
жница, стряпуха (стряпка), лекарка, коровница, прислужница;
12) имущественное состояние: бесприданница.
Одним из способов объективирования концепта «женщина» в НА (23) являются неоднословные номинации. Встречаются устойчивые сочетания (красна девица/ красна(я) девка/красная девушка (6/3/1 ЛЕ), соломенная вдова (3 ЛЕ), чадо небесное (2 ЛЕ)) и свободные сочетания (молодая девушка (1 ЛЕ), родная мать (5 ЛЕ), родная дочь (2 ЛЕ). Неоднословные номинации, именующие женщину в НА, актуализируют возраст и семейное положение. Сложные именования женщин могут иметь как нейтральное значение, так и оценочный компонент.
Образные
именования концепта «женщина», по данным НА (200), преимущественно
характеризуют женщину (птичка, пташка, не
квашня, не человек, ребро, забава), жену (зелье, ангел, каменная стена, радость, веселье,
мятеж, душа, украшение, венец, корона, ожерелье, не гусли, не седло, не
цимбалы, вековечная беда, зло, кара господня, ржа), домохозяйку (гусыня, гусь, телега,
оладышек, оладейка, метла), реже вдову (сирота, беда), девушку (вода), невесту (голубь,
голубка, товар, беда), возлюбленную (перепелочка, сера утица), мать (наседка, клушка,
ограда каменная, весенний гнев), мачеху (похлебочка холодная), дочь (отрезанный ломоть, гладенькая
головка, слезка), бабушку (щиток),
тещу (свет),
сноху (добро).
При анализе народных афоризмов с образным компонентом выделено 22 вида когнитивных метафор, репрезентирующие концепт «женщина»: анималистическая метафора (45 номинаций; женщина –это курица, курочка, змея, змея семиглавая, кошка, пава, павушка, наседка, овца, коза, жаба, животина, лисица, медведь, соболек, барашек, ярочка, клушка, гусыня, инде, лебедь-птица, лебедушка, птичка, пташка, голубь, голубка, перепелочка, сера утица, муха); предметная метафора (28 номинаций; женщина –это сума, хвост, горшок, не рукавица, не лапоть, шапка, не сапог, не горшок, мешок, не седло, кочерга, коромысло, свеча, пластырь, телега, узда, иголка, украшение, венец, корона, ожерелье); ботаническая метафора (25 номинаций; женщина – это крапива, маков цвет, красный цвет, ягодка, горох, репа, заноза, цветок, цветочек, елка, полынь горькая, травка, ягода, малина, яблоко, яблоко наливчатое, репка, перекати-поле); гастрономическая метафора (13 номинаций; женщина – это вода, оладышек в меду, оладейка в меду, сметана, мякиш, корка, ломоть, мука, дрожжи, квашня, похлебочка холодная, зелье); мифологическая метафора (11 номинаций; женщина –это сатана, ведьма, ангел, дъявол, черт, бес); кумулятивно-локутивная метафора (10 номинаций; женщина – это базар, ярмарка, рынок, суем, сейм, сходка, содом, полсела); орудийная метафора (9 номинаций; женщина –это метла, метелка, невода, прялка, снасть, соха, подпора); социально-статусная метафора (9 номинаций; женщина –это барыня, попадья, госпожа, раба, кабальный батрак, прислуга, подруга); природная метафора (8 номинаций; женщина –это красно солнышко, свет, ясен месяц, утренняя заря, гроза, весенний снег); коммерческая метафора (7 номинаций; женщина –это товар, кошелек без денег); негативно-эвентийная метафора (6 номинаций; женщина – это беда, мятеж, пожар); протекционная метафора (5 номинаций; женщина – это ограда, стена, щиток); психологическая метафора (5 номинаций; женщина – это душа); соматическая метафора (4 номинации; женщина –это гладенькая головка, ребро, шея, слезка); антропоцентрическая метафора (4 номинации; женщина –это не человек, сирота); морально-этическая метафора (3 номинации; женщина – это зло, добро); эмоциональная метафора (2 номинации; женщина –это радость, веселье); инструментальная метафора (2 номинации; женщина – это не гусли, не цимбалы); людическая метафора (1 номинация; женщина –это забава); библейская метафора (1 номинация; женщина –это кара господня); деструктивная метафора (1 номинация; женщина –это ржа), ментальная метафора (1 номинация; женщина –это ум).
Наиболее распространенным видом метафоризации концепта «женщина», по данным НА, является анималистическая метафора, свидетельствующая о существовании тесной связи между человеком и живой природой.
Когнитивные метафоры используются для широкого спектра характеристик женщины в НА – особенностей поведения, черт характера, внешних характеристик, физиологических особенностей, эмоционального состояния, умственных способностей, социального положения. Они применяются для создания положительного/ отрицательного образа женщины.
Поведение женщины, по данным НА, создает скорее отрицательный, чем положительный образ. Женщина может быть грубой, неделикатной (женщина – это медведь), навязчивой, назойливой, надоедливой (женщина –это муха), гулящей (женщина – это инде, хвост), сеять раздор (женщина – это дрожжи). Во взаимоотношениях с мужчиной она может отравлять жизнь мужчины (женщина – это зелье), способна поймать мужчину в свои сети (женщина – это снасть, невода). Мужчина не может обходиться без женщины (женщина – это шапка, узда для мужчины). Актуализируется образ жены данной богом на всю жизнь (женщина –это не рукавица, не сапог, не лапоть, не цимбалы, не седло). За основу образа идеальной женщины-жены/хозяйки берутся существующие в обществе нормы морали и нравственности, зафиксированные в «Домострое». В отношениях с мужчиной-мужем женщинажена слушается мужа (женщина – это мешок), ласкова по отношению к мужу (женщина – это кошка). Мужем ценится праведная жена (праведная женщина – это каменная ограда). Если мужчина – это глава дома, то женщина – душа дома. Муж и жена считаются единым целым (муж и жена – это одна сатана, вода с мукой, мука с водой, черт и дъявол). В доме женщина – домохозяйка (женщина – это гусь, гусыня), погруженная в домашние проблемы (женщина –это курица). Она создает уют, заботится о потомстве (женщина –это кошка), ограждает потомство от житейских невзгод (женщина –это ограда от житейских невзгод, ограда каменная, щиток), опекает (женщина –это наседка, клушка), экономно ведет хозяйство (женщина – это сума, метла), умело хозяйничает (женщина –это оладышек, оладейка в меду).
Отражаются стереотипные, специфичные для русской культуры взгляды по отношению к женщине: женщина –создание вторичное от мужчины (женщина – это ребро), женщина –предмет купли-продажи (женщина –это товар), мужчине нужна женщина. С позиции мужчины женщина воспринимается неоднозначно: как существо низшего порядка (женщина –это не человек), в то время как мужчина является существом высшего порядка; как существо, созданное для того, чтобы развлекать мужчину (женщина –это забава); как существо, вызывающее положительные эмоции в мужчине, если речь идет о красивой, доброй жене (женщина –это радость, веселье); как источник света и радости, озаряющий жизнь мужчины (женщина – это свет, красно солнышко, ясен месяц).
При описании особенностей черт характера, по данным НА, акцентируются скорее отрицательные, чем положительные характеристики: положительные – мягкость (женщина – это мякиш), задорность, веселость (женщина –это вода), доброта, всепрощение (женщина – это ангел); отрицательные – хитрость, коварство, льстивость (женщина –это лисица), коварство (женщина –это ведьма, сатана, дъявол, черт, бес), бойкость, вздорность, взбалмошность, упрямство (женщина – это коза), коварство, расчетливость, злобность (женщина – это змея, зло), неприятный мерзкий характер (женщина – это жаба, кара господня), болтливость (женщина –это курица, рынок, базар, ярмарка, суем, сейм, сходка, содом, полсела), брюзгливость, сварливость (женщина – это горшок, ржа), непостоянство, изменчивость (женщина – это переметная сума, коромысло), язвительность, придирчивость (женщина – это иголка, крапива, полынь горькая, заноза, березовая заноза), жесткость, черствость (женщина – это корка), грозность (женщина – это гроза), мятежность, неподчиненность (женщина – это мятеж).
При описании внешности, по данным НА, актуализируются следующие параметры: привлекательная/непривлекательная внешность (женщина – это малина, красный цвет, маков цвет, цветик, красна(я) ягодка, яблочко наливчатое, елка, сметана/животина, жаба, кочерга, вековечная беда), физическая сила, некрасивая фигура (женщина – это подпора). Также акцентируется физиологическая особенность женщины, функция воспроизводства – фертильность, что подчеркивает природное начало в женщине, ее предназначение (женщина – это лебедь-птица).
Умственные способности женщины, по данным НА, имеют негативную оценочность: глупость (женщина – это овца, барашек, курица), непостоянство, изменчивость мыслей (женщина – это перекати-поле). Социальное положение женщины, по данным НА, высокое, равное/неравное с мужчинами.
По материалам НА, зафиксированы имплицитные номинации. Содержание всего высказывания помогает эксплицировать пропущенный компонент. Зафиксирован 51 народный афоризм, актуализирующий женщину. Напр.: Глаза – бирюза, а душа – сажа (о женщине или девушке); Кудри завивай, да про дела не забывай (о девушке); И белится, и румянится, а все не приглянется (о потенциальной невесте); Соболье одеяльце в ногах, да потонула подушка в слезах (о бедной девушке, вышедшей замуж за богатого); Либо старо-уродливое, либо молодо-спесивое, либо в ровно упрямчивое (о невесте, которая не годится); Хороша –но не для вас! (о невесте).
Таким образом, концепт «женщина» репрезентирован большим количеством номинативных единиц, что свидетельствует о важности данного концепта для носителей языка. Номинативное поле концепта «женщина» в русских народных афоризмах представлено однословными номинациями, неоднословными номинациями, образными номинациями и имплицитными номинациями. Именования женщин могут иметь как нейтральное значение, так и оценочный компонент. Они могут характеризовать широкий спектр характеристик женщины. Номинативное поле концепта «женщина» представлено 12 лексико-семантическими группами. Доминантной в НА является ЛСГ, обозначающая семейное положение женщины.
Литература
1. Пермяков Г.Л. Основы структурной паремиологии. –М.: Наука, 1988. –236 с.
2. Щетинин Л.М. Русские имена (Очерки по донской антропонимии). Изд. 3-е, исправл. и дополн. –Ростов-на-Дону: Издательство Ростовского университета, 1978. –177 с.
Источники
3. Аникин В.П. Русские пословицы и поговорки / Составление, предисловие В.П. Аникина. –М.: Художественная литература, 1988.
4. Гейвандов Э.А. Женщина в пословицах и поговорках народов мира: Любовь. Красота. Супружество. Дети. Разноцветье. / Сост. и предисл. Э.А. Гейвандова. – М.: Гелиоцентр, 1995. –304 с.: илл.
5. Даль В.И. Пословицы русского народа: сб. в 2 т. / В.И. Даль. –М.: Художественная литература, 1984. –Т. 1. –383 с.; Т. 2. –399 с.
III. ПРОБЛЕМЫ
КОММУНИКАЦИИ И ДИСКУРСА
ПРИНЦИПЫ КЛАССИФИКАЦИ ИМПЕРАТИВНЫХ ЖАНРОВ1
Т.В. АНИСИМОВА
Principles of Imperative
Genre Classification
T.V. ANISIMOVA
Исследование проводилось в рамках гранта ГК № П734 от 12.08.2009.
В статье ставится вопрос о принципах классификации риторических жанров. Выделяются критерии, важные для описанияпризывающих к действию жанров. Рассматриваются жанры, относящиеся к ядру и периферии императивных.
Ключевые слова: риторические жанры, императивные жанры, косвенная интенция, интенсивность воздействия, статус оратора.
In article the attention to the
question on principles of classification of rhetorical genres is brought.
Criteria, important for the description of genres calling for action are
allocated. The genres concerning a kernel and peripheries of the imperative are
considered.
Keywords: rhetorical
genres, imperative genres, indirect speech problem, intensity of influence, the
status of the orator.
Несмотря на сравнительно небольшой период существования теории жанра, можно говорить о периодически увеличивающемся и ослабевающем интересе к ней со стороны исследователей. Эту тенденцию отмечает В.В. Дементьев: «Уже по количеству исследований по речевым жанрам, диссертаций, защитившихся по жанрам за последние 2-3 года, хорошо видно, что общий интерес к РЖ в лингвистике действительно сильно уменьшился» [2: 6]. Вместе с тем «в действительности, конечно, жанроведческие исследования не перестали быть актуальными просто потому, что жанры существуют и до сих пор исследованы недостаточно» [2: 6]. Однако изучение риторических жанров актуально не только потому, что они исследованы недостаточно, но и потому, что это очень важно для практических целей. Жанровая определённость в постановке конкретной творческой цели на практике значительно проясняет и упорядочивает возможность её достижения. Своевременное определение жанрового варианта будущего произведения совершенствует деловое взаимопонимание в цепочке оратор –аудитория, поскольку позволяет им опираться на креативные резервы общепринятых структурных образцов.
Именно поэтому весьма важным представляется описание как отдельных жанров и внутрижанровых разновидностей, так и групп жанров, объединенных каким-либо признаком.
Прежде всего жанры, в которых имеется побуждающая интенция, должны быть разделены на прямые и косвенные. Ю.Д. Апресян пишет, что «побуждение – это сообщение о желании говорящего, чтобы адресат выполнил определенное действие, и попытка каузировать его выполнение адресатом» [1: 22]. Если о таком желании сообщается прямо, т.е. побуждение к действию является задачей (прямой интенцией) речи – жанр относится к группе призывающих, которая составляет ядро императивной группы. Если о желании прямо не сообщается, т.е. побуждение переводится в сверхзадачу (косвенная интенция) – жанр относится к периферии императивной группы.
Периферию по степени удаленности от ядра можно разделить на три зоны. В первой (наиболее близкой к ядру) зоне располагаются жанры, которые по своему прямому назначению являются императивными, однако по разным соображениям при их создании используются формы косвенного (а не прямого) побуждения.
Сюда относятся формы косвенной просьбы (Не могли бы вы закрыть окно? Дует),телевизионная реклама (где практически никогда потребителя прямо не призывают покупать товар) и под. Чаще всего подобные формы обусловлены либо соображениями этикетного характера, либо указывают на большую степень конфликтности аудитории.
В средней зоне располагаются жанры, которые имеют прямую форму информационной или убеждающей речи, однако предназначены для того, чтобы так или иначе склонять адресата к выполнению запланированного действия. Косвенное побуждение заложено у них в концепцию (инструкция, напоминание, предостережение, рекомендация).
Самую дальнюю периферийную зону занимают жанры, для которых императивная интенция не является типичной, а появляется только по желанию оратора.
Например:
-
Мне кое-что известно об этом субъекте, –как всегда солидно и неторопливо вмешался
в разговор Грассини, – и я не могу сказать, чтобы то, что я о нем слышал,
располагало в его пользу. Овод, несомненно, наделен блестящим умом, но человек
он поверхностный, и мне кажется – таланты его переоценили. Весьма вероятно, что
у него нет недостатка в мужестве. Но его репутация в Париже и Вене далеко не
безупречна. Это человек, жизнь которого изобиловала сомнительными похождениями,
человек, неизвестно откуда взявшийся. Говорят, что экспедиция
Дюпре
подобрала его из милости где-то в дебрях Южной Америки в ужасном состоянии,
почти одичалого. Насколько мне известно, он никогда не мог объяснить, чем было
вызвано такое падение. А что касается событий в Апеннинах, то в этом неудачном
восстании принимал участие всякий сброд –
это ни для кого не секрет.
Все
знают, что казненные в Болонье были самыми настоящими преступниками.
(Э.Л. Войнич «Овод»)
Здесь прямая задача
речи – поделиться информацией о новом члене организации, сверхзадача –побудить
к отказу от сотрудничества с ним.
2. Главным
содержательным критерием для классификации побуждений является степень
интенсивности, в соответствии с которой выделяются неинтенсивные и интенсивные
жанры. Первая группа позиционирует некоторое действие как желательное (просьба, совет), вторая группа –как обязательное
для выполнения (приказ, распоряжение).
Для реализации этой интенции применяются дополнительные средства усиления
императивной модальности. По признаку «степень интенсивности» некоторые жанры
образуют пары, в которых остальные характеристики могут совпадать: требование –просьба, вызов –приглашение,
приказ –поручение и др.
Внутри указанных групп
также нет полной однородности и поэтому могут быть выделены более и менее
интенсивные жанры. Так, внутри интенсивных можно выделить жанры с
категорической интенсивностью (приказ,
ультиматум, воззвание и под.) и жанры с ситуативной интенсивностью (требование, предписание, распоряжение и
под.). Внутри неинтенсивных можно выделить такие, где оратор, хотя и не
настаивает на исполнении, но мыслит действие как необходимое (для себя или для
общества): просьба, поручение, указание и под., и такие, где оратор совсем не акцентирует
свою заинтересованность (совет, приглашение,
предложение и под.)
Следует подчеркнуть,
что такое разделение производится по типичным (усредненным) характеристикам. В
то же время в реальной практике возможно намеренное увеличение или ослабление
интенсивности жанра за счет введения дополнительных приемов. Так, интенсивность
совета может быть увеличена за счет введения приемов, характерных для агитационной речи. Например, если совет
предваряется формулированием проблемы адресата, то его интенсивность
повышается: Новогодние каникулы
закончились. От обильных застолий стонет печень, очищая кровь, рыдает
поджелудочная, гоня прочь ненужные жиры и углеводы, ворчит кишечник, пытаясь
избавиться от тяжести… Пора предпринять решительные меры, чтобы помочь
организму прийти в себя! Хороший способ «реанимации» органов желудочно-кишечного
тракта –разгрузочные дни. В легких случаях достаточно одного дня, в более
сложных можно провести три дня подряд: вначале углеводный, затем белковый, а
потом –жировой. Тогда желудок, печень, поджелудочная железа и кишечник отдохнут
по очереди. (Родной город 13.01.2010)
Еще более повышается
интенсивность совета, если проблема формулируется в форме прямой адресации:
Если после новогодних праздников вы набрали пару лишних килограммов, вам обязательно
нужно восстановить
режим питания.
Устройте себе
разгрузочные дни. Нормализовать работу печени и желчного пузыря поможет отвар
шиповника, а отруби (их надо добавлять в первые блюда) хорошо прочищают
кишечник. В вашем ежедневном меню обязательно должны быть тушеные, отварные и
свежие овощи, крупы, постные рыба или мясо. Подсолнечное масло замените на
более легкое оливковое, а сахар –на мед. Но ни в коем случае не отказывайтесь
от натурального сливочного масла! (Родной город 13.01.2010).
Наоборот,
интенсивность запрета может быть снижена с помощью разнообразных объясняющих
конструкций: «Многие тексты [запретов] начинаются с объяснения адресантом
необходимости следования правилам, и эти объяснения смягчают директивную
интенцию текста и позволяют адресату думать, что документ написан не для того,
чтобы ограничить его возможности в качестве пользователя тех или иных услуг, а
только чтобы облегчить его существование и деятельность, а также деятельность
третьих лиц» [5: 400].
Иногда разделение
императивных жанров на интенсивные и неинтенсивные связывают (в соответствии с
прагматическим критерием классификации) со степенью эффективности побуждения
(предполагается ли только положительный перлокутивный эффект). Однако, как
представляется, такой эффект –это дело индиви
дуальное: совсем нередки случаи, когда и приказы не выполняются, в то
время как просьба уважаемого человека кажется адресату обязательной для
исполнения.
Рассуждая о специфике
жанра, мы можем оценивать только интенции, мотивы и намерения оратора. В то же
время оценить, как поведет себя адресат, весьма сложно, поскольку это зависит
от многих дополнительных (связанных не только с качеством самой речи и с
концепцией жанра) условий. Например, к таким условиям относится характер
отношений адресата к адресанту: одна и та же речь в похожих условиях может
оказаться эффективной (если между общающимися хорошие отношения), а может не
оказать никакого влияния (если отношения натянутые).
Далее важным условием
может оказаться степень сопротивления адресата (одно дело, когда мне советуют
носить вместо очков линзы, а я настроена активно против них, потому что мне
известны случаи плохого влияния линз на здоровье пациента; другое дело, когда у
меня нет никаких предубеждений против этого вида оптики).
Наконец, повлиять
может настрой адресата (одно дело, когда я спрашиваю совета, поскольку у меня
есть проблемы со зрением, совсем другое, когда адресант навязывается со своим
советом, в то время как я чувствую себя и в очках вполне комфортно).
Предусмотреть все подобные дополнительные условия невозможно, да и нет
необходимости это делать, если согласиться с тем, что жанровые характеристики
относятся только к оратору и его интенции. Он должен учитывать настроение, предубеждения
и т.п. адресата, но все эти особенности включаются в концепцию жанра именно в
оценке оратора.
Кроме того, разделение
жанров на интенсивные и неинтенсивные иногда связывается с субординацией между
участниками общения (имеет ли оратор право потребовать), однако, несмотря на
важность в целом этой характеристики, она не связана так уж прямо именно со
степенью интенсивности. Так, среди интенсивных есть жанры, обусловленные
начальственным статусом оратора (приказ,
требование), а есть и не обусловленные (обращение,
ультиматум). Есть даже такие, где статус оратора мыслится как гораздо более
низкий (подчиненный), чем статус адресата (мольба).
Аналогично и среди неинтенсивных есть жанры, где статус оратора выше
(поручение, указание), где статусы равны, или не учитываются (совет, просьба), а также жанры, где
статус адресата явно выше (жалоба).
Кроме того, среди неинтенсивных присутствует пара жанров агитационная речь – реклама, которые различаются одним единственным
признаком: реклама произносится лицом, обладающим официальным статусом (несет
ответственность за предлагаемое), агитационная
речь произносится лицом, не имеющим официального статуса (агитирует от себя
лично). Все это позволяет утверждать, что признак «интенсивность» и признак
«статус» являются самостоятельными, не находятся в прямой связи.
3. Вместе с тем сам по
себе признак «статус» существенным образом влияет на характер побуждения и
должен быть указан в качестве самостоятельного значимого признака,
характеризующего призывающие к действию жанры.
Статус оратора
определяется по отношению к аудитории: он может быть выше, чем у слушателей,
равный или ниже. Это внешний (нериторический) признак. Более высокий статус
оратора является дополнительным (искусственным) аргументом в пользу выполнения
действия (но не гарантией выполнения). О внешней и дополнительной роли этого
признака свидетельствует тот факт, что статус может и не подчеркиваться (не
определяться) Так, просьба, предложение
и др. не предполагают установления статуса адресанта по отношению к адресату.
Статус существенно
влияет на выбор и оформление аргументов. Если он у оратора выше, чем у
слушателей, то избирается безличная форма аргументов, субъективные и
эмоционально-оценочные элементы не используются. Чем ниже статус оратора, тем
таких элементов больше. Причем в мольбе все должно строиться на таких
элементах. Эта зависимость вполне жесткая: высокий статус адресанта –общественная
польза, низкий статус –личная польза.
Собственно признак
«статус» –это конвенциональный признак, поскольку та или иная социальная роль
человека зависит от культурных и иных традиций, сложившихся в обществе. В связи
с этим понятие «статус» может иметь разное наполнение:
1. Статус,
обусловленный культурными традициями. Так, в нашей культурной традиции принято
с уважением относиться к более старшим людям. Поэтому, если пожилой человек
обращается к молодому, следует признать, что его статус несколько выше.
2. Статус,
обусловленный ситуацией. Так, статус специалиста в какой-либо области выше, чем
статус неспециалиста, поэтому даже очень молодой преподаватель университета
может обратиться с консультацией к взрослым студентам-заочникам (даже если они
пришли получать второе высшее образование), поскольку имеет более высокий
статус. Аналогично определяется статус продавца-консультанта, который имеет
право выступить перед покупателем с инструкцией; врача, имеющего право давать
рекомендации пациенту и т.п.
3. Статус,
обусловленный субординацией. Это самая распространенная и четко очерченная
категория. Кроме того, в отличие от предыдущих категорий, данная подкреплена не
просто культурными традициями народа, но и юридическими обязательствами. Именно
поэтому невыполнение побуждения, обусловленного отношениями субординации,
предполагает ответственность субъектов коммуникации по их соглашению. В связи с
этим М.В. Колтунова отмечает, что «самой «строгой» сферой, в которой соблюдение
конвенциональных норм совершенно обязательно и строго регламентировано,
является сфера официального или формального общения» [3: 112]. Здесь важно еще
раз обратить внимание на то, что признак «статус» гораздо шире признака
«субординация». Первый предполагает только официальную роль оратора, однако не
обязательно дополняется признаком подчиненности аудитории: так, приказ включает
оба признака, а инструкция –только
статус.
4. Наконец, последний
признак, который оказывается важным при характеристике специфики жанра состоит
в оценке того, в чью пользу должно быть выполнено действие: в пользу самого
оратора (просьба) или в пользу
адресата (совет).
Однако несравненно
чаще (по крайней мере, в ситуации делового общения) действие мыслится как
осуществляемое в пользу коллектива, общества (общественно необходимое): приказ, предписание, распоряжение,
поручение, предложение и пр.
Тот факт, что именно
два последние признака (статус и в чью пользу) определяют специфику самого
жанра, доказывается тем, что один и тот же текст может быть отнесен к
совершенно разным жанрам, в зависимости от того, кто и в пользу кого призывает
совершить действие. Например, высказывание «откройте окно» может быть
квалифицировано как инструкция
(статус официальный, польза адресата), как требование
(статус официальный, польза для адресанта), как приказ (статус официальный, общественная польза), как совет (статус неофициальный, польза для
адресата), как просьба (статус
неофициальный, польза для адресанта), как предложение
(статус не определен, польза общественная).
В связи с этим
возникает проблема взаимовлияния жанров. В последнее время наблюдается весьма
активная тенденция к взаимопроникновению жанровых форм. Так, например, в
телевизионной товарной рекламе активно используется совмещение жанровых форм рекламы и совета: Попробуй новую жевательную
резинку «Аэроэффект» со вкусом клюквы и черной смородины. Она смягчает горло и выручает
в любой ситуации. Новый «Аэроэффект»: и вкусно, и горло в порядке. Возникает
вопрос: как трактовать жанр этого текста: реклама в форме совета или совет с
элементами рекламы? Этот вопрос задает, например, Н.В. Орлова, которая сначала
приводит примеры такого симбиоза из заголовков материалов, помещенных дамских
журналах: Смейтесь и выздоравливайте!
Рецепты здоровых зубов. Все проблемы со здоровьем умные люди решают до ухода в
отпуск. А затем делает вывод: «Особенно показательно то, что в
коммуникативное пространство совета включается реклама. Данный жанровый
«тандем» означает нарушение важного прагматического условия совета: в основе
намерения выступить автором полезной для адресата информации должно быть
исключительно положительное отношение автору к адресату» [4: 265]. То есть
такие примеры рассматриваются как влияние жанра реклама на жанр совет.
Вместе с тем
представляется, что более интенсивные жанры оказываются сильнее менее
интенсивных. Поэтому все приведенные выше примеры следует трактовать именно как
примеры рекламы (а не совета). Причем этот вывод особенно
бесспорен, когда речь идет о совмещении признаков рекламы с каким-либо другим,
поскольку для этого жанра вообще характерна мимикрия под другие жанры. Так,
подавляющее большинство образцов телевизионной рекламы характеризуется тем, что
они заимствуют форму каких-либо других жанров (рекомендация, агитационная речь, презентация и др.) Причем это
далеко не всегда даже призывающие жанры: в этой роли могут использоваться и
информационные жанры (мнение, инструкция, консультация), и даже вообще не
риторические жанровые формы (сказка,
загадка, репортаж, интервью) и др. См. пример, где реклама стилизуется под
жанр консультация: здесь имеется действующее лицо, играющее роль официального
представителя фирмы, который консультирует предполагаемого клиента, как
пользоваться рекламируемым товаром, в результате чего клиент совершает покупку
товара. (Ж) Хочу хороший телефон! (М) Пожалуйста! Цифровые телефоны «Стандарт-дек»
и беспроводные телефоны LG. (Ж) А… (М) Тональный и импульсный набор… (Ж) Ну,
если… (М) Есть защита от несанкционированного подключения. (Ж) А когда я… (М)
Пользуйтесь цифровым автоответчиком. (Ж) Но мне… (М) Стильный дизайн, масса
расцветок и большой выбор функций. (Ж) И я сумею… (М) Вам поможет встроенная
голосовая инструкция. (Ж) Ну. Вы… Знаете, беру! Этот, этот и этот. И вон тот.
(М2) Беспроводные телефоны и телефоны «Стандарт-дек» –прекрасный выбор! LG!
Или вот пример рекламы в форме загадки: (М) Зеленая? (Ж) Трава (М) Белый? (Ж) Снег (М) Голубое? (Ж)
Небо (М) Желтое? (Ж, сомневаясь) А что же это такое желтое? (М) А вот что такое
желтое, да еще и новое, я расскажу тебе немного позже, а сейчас мне надо ехать.
(Ж, обреченно вздыхает) Ах...
Во всех этих и
множестве подобных случаях следует говорить о рекламе, стилизованной под загадку, консультацию, презентацию и
т.п., а не о консультации, приобретающей
черты рекламы.
На тенденцию
совмещения признаков разных жанров в одной форме указывают и другие авторы.
Так, Т.В. Руссинова отмечает, что в сфере образования весьма распространены
«косвенные запреты как в форме предупреждений, так и в форме угроз» [5: 401].
Таким образом,
выработка точных критериев классификации тех или иных групп жанров существенно
ускоряет процесс разработки самой теории жанров.
Литература
1. Апресян Ю.Д.
Лексическая семантика. Синонимические средства языка / Д.Ю. Апресян. –М.:
Наука, 1974.
2. Дементьев В.В.
Когнитивная генеристика: внутрикультурные речежанровые ценности / В.В.
Дементьев, В.В. Фенина // Жанры речи. –Саратов: Колледж, 2005. –Вып. 4.
3. Колтунова М.В.
Конвенции как прагматический фактор диалогического общения / М.В. Колтунова //
Вопросы языкознания. –2004. №6.
4. Орлова Н.В.
Культурная обусловленность динамики жанра (на материале советов в журнальных
публикациях разных эпох) / Н.В. Орлова // Жанры речи. –Саратов: Колледж, 2007.
–Вып. 5.
5. Руссинова Т.В. К
проблеме варьирования жанра (на материале текстов директивного жанра) / Т.В.
Руссинова // Жанры речи.–Саратов: Колледж, 2005. – Вып. 4.
К ВОПРОСУ О ВЫРАЗИТЕЛЬНОСТИ УСТНОЙ РЕЧИ
Л.В. БУЛДЫГИНА
ON A
QUESTION OF EXPRESSIVENESS OF RUSSIAN SPEECH
L.V.
BULDYGINA
В статье анализируется
содержание понятия «выразительность речи», приводятся различные определения
данного термина и подчеркивается роль внешней произносительной выразительности
речи, которая является для автора предметом профессиональной деятельности.
Ключевые
слова:
выразительность устной речи, средства выразительности, внешняя выразительность;
произношение, произносительная культура, нормы произношения; фонетический строй
русского языка.
In article analyses the concept «expressiveness of speech», various
definitions of the given term are presented and the role of external pronounceable
expressiveness of speech, which is a professional work subject of the author,
is underlined.
Keywords: expressiveness of oral speech, means of expressiveness, external
expressiveness; pronunciation, culture of pronunciation, norms of
pronunciation; phonetic system of Russian language.
Выразительность речи
–важный аспект культуры речи, для говорящих и слушающих одна из актуальных
лингвистических проблем современного общества.
Во всех
профессиональных сообществах и социально обусловленных и структурированных
группах людей существуют свои нормативные представления о том, что и, главное,
как можно говорить. Но как ни разнообразны и ни широки эти правила, они
подчинены более обобщенным, единым для всех нормам, нарушив которые, говорящий
рискует обидеть собеседника либо не достигнуть желаемого коммуникативно-
успешного результата [3:6].
Речевой опыт каждого
из нас говорит о том, что по степени воздействия на адресата звучащая речь не
одинакова. Два человека, проговорившие один и тот же текст, оказывают на
слушающих в схожих коммуникативных ситуациях совершенно разное воздействие,
эффект которого зависит от степени выразительности звучащей речи.
Б.Н. Головин называет
ряд условий, от которых зависит выразительность устной речи говорящего:
«самостоятельность мышления, проявляющаяся в устной речевой деятельности;
неравнодушие, интерес автора речи к тому, о чем он говорит, и к тем, для кого
он говорит; хорошее знание языка, его выразительных возможностей; хорошее
знание свойств и особенностей языковых стилей; систематическая и осознанная
тренировка речевых навыков (технологических, в том числе); умение контролировать
свою речь в процессе её реализации, замечать, что в ней выразительно, а что
шаблонно и серо; сознательное намерение автора речи говорить выразительно,
психологическая целевая установка на выразительность» [6: 68].
В широком смысле термин
выразительность речи трактуется как «совокупность таких её качеств (прежде всего – целесообразности,
уместности, точности, логичности, ясности, экспрессивности), которые
обеспечивают полноценное (максимально приближенное к адекватному пониманию
передаваемой информации) восприятие речи адресатом» [5: 90].
Существует и узкое
определение понятия выразительность речи,
которая понимается как синоним экспрессивности речи [2: 94]; [7: 88].
Выразительность связывают с прагматической функцией речи, имея в виду «такие
особенности её структуры, которые поддерживают внимание и стимулируют интерес у
слушателя» [6: 182]; как «свойство речи обращать на себя внимание и
запоминаться» [15:126]. Приведем еще ряд однотипных толкований понятия
«выразительность»: это «способность текста привлекать внимание своей речевой
организацией» [16:215]; «способность … речи хорошо, ярко выразить что-нибудь,
тем самым привлечь внимание собеседника и удерживать его на всем протяжении
этой речи» [9:12]; как «приемы использования языка для достижения конечной цели
– убедить, доказать» [11:38]. Во всех этих определениях учитывается позиция
адресата как объекта речевого воздействия.
В этой связи приведем
определение термина, предложенное Т.В. Матвеевой в «Полном словаре
лингвистических терминов»: выразительность речи –«одно из коммуникативных
качеств речи, акцентированное на прагматическом и эстетическом качестве речевых
произведений, а именно, обеспечение полноценного и эстетически привлекательного
восприятия путем особой организации речи и текста» [8:64]. Выразительность речи
усиливает воздействие на адресата, привлекает и
удерживает интерес и внимание в сценическом воплощении художественных
стихотворных и драматургических текстов. Напротив, к деловой или научной устной
речи требование выразительности не предъявляется как обязательное.
Специальные средства и
приёмы выразительности зависят от конкретной коммуникативной ситуации, они
отбираются говорящим (адресантом) в ориентации на адресата. В текстах
воздействующих стилей они используются как стилеобразующие. Кроме того, именно
этим средством маркируют авторскую речевую индивидуальность.
Интерес к
выразительности звучащей речи зародился довольно давно. Ещё в V в. до н.э. в
рамках софистической школы в Афинах возник «небывалый культ звучащего слова»
[14:124]. Задачей софистического учения было научить хорошо и убедительно
говорить о политических, нравственных и философских вопросах.
«Греческий оратор
говорил нараспев, меняя тональность в соответствии с содержанием речи,
сопровождая свои слова гармоническими движениями тела, … выдерживая
соответствующую ритмическую и интонационную организацию прозаической речи. …
Теорию выразительного произнесения или декламации как устного стиля ораторского
искусства впервые ввел в риторику Фрасимах, использовав богатейший опыт
актерского искусства, накопленный греческим театром» [14: 175].
В каждой культуре
сложились национальные традиции в производстве и восприятии выразительной речи,
в теоретических моделях описания выразительности и в технологиях её формирования.
В отечественной традиции выделяются два подхода к понятию речевой выразительности:
выразительность внутренняя и внешняя.
Внутренняя выразительность является, во-первых,
отражением самостоятельности, оригинальности мышления, умением говорящего
нестандартно выразить собственные мысли; во-вторых, характеризуется отбором и
сочетанием специальных средств и приемов, с помощью которых возникает
изобразительная образность речи и оттеняется отношение говорящего; в-третьих,
внутренняя выразительность способствует выстраиванию говорящим оценочной шкалы
по отношению к предмету речи.
Если внутренняя
выразительность трактуется как качество, присущее и письменной, и устной речи,
то выразительность внешняя приложима
лишь к речи устной, звучащей. При характеристике этой стороны выразительности
принимаются во внимание «хорошая дикция, правильная артикуляция, тембр и высота
голоса, интонационное богатство и четкость фонетического членения речи,
целесообразное использование логических и эмфатических ударений»[13:62].
Средства звуковой выразительности рассматриваются в тесной связи с такими
невербальными знаками, как жесты, мимика, движение. При этом необходимо
учитывать, что звуковые средства не могут самостоятельно, без связи с
содержательной и модальной стороной высказывания или текста обеспечить
выразительность, воздействующий эффект которой базируется на взаимодействии
основных качеств, присущих конкретному речевому произведению.
Внешняя
выразительность
речи создается с помощью произносительных средств.
Выразительность произношения
создает особую, внешнюю и внутреннюю, эмоциональную и логическую
воздейственность устной звучащей речи, однако, как правило, реализация этого
качества предполагает специальную подготовку и тренировку.
Внутренняя
выразительность речи изучается в школе на уроках литературы и русского языка;
внешняя – пока не стала обязательным школьным предметом. В большей или меньшей
степени произношение детей является специальным объектом наблюдения на этапе
дошкольного образования. Программами начального и общего среднего школьного
образования обучение произношению не предусмотрено. Много лет курс
«Выразительное чтение» был специальной дисциплиной, преподаваемой на
факультетах русского языка и литературы педагогических средних специальных и
высших учебных заведений. К сожалению, в настоящее время этот учебный курс не
изучается. В российских театральных институтах преподают сценическую речь, в
границах которой студенты изучают технику речи.
«Сценическая речь – звуковая
реализация актерами языка художественной литературы на сцене, экране, в
радиопередачах, являющаяся важным выразительным средством их игры. Состоит из
ряда компонентов: речевого фона, речевых характерологических средств, средств
экспрессивной, эмоциональной передачи речи. Сценическая речь опирается на полный
стиль нормированного литературного произношения и удерживает некоторые
архаические черты традиционного московского произношения, от которых живое
литературное произношение всё более и более отклоняется» [10: 343].
«Несмотря на
архаические черты, сценическая речь, как и дикторская, всегда выступала
образцом русского литературного произношения, следовательно, её можно считать и
образцом выразительного произношения» [4: 9]. Но «в современном театре со сцены
звучит не только образцовая речь, порой стали приемлемы и неполный стиль
произношения, и произносительная небрежность, и вялая, нечеткая артикуляция»
[1:50]. Наблюдаются некоторые уступки в сторону просторечной, либо диалектной,
либо молодежной манеры произношения. «Нам необходимо максимально развивать
активные формы обучения культуре речи, в частности произносительной, … роль
школы в повышении культуры речи вообще и произносительной в частности очень
велика и ответственна» [1: 42-43].
Нет необходимости
включать в школьный курс русского языка системное изучение сценической речи, но
работа над произносительной выразительностью должна стать обязательной частью
работы по изучению звуковой стороны языка в целом.
Теоретическое и
практическое изучение фонетики предусмотрено программами в начальной школе, а
далее, в средних классах не отводится времени на совершенствование
произносительных навыков. Орфоэпические нормы изучаются в полном школьном курсе
русского языка, но, по большей части, недостаточно из-за большой плотности
учебной программы.
Как следствие, правильная
выразительная устная речь в наши дни все реже звучит, к сожалению, из уст
говорящих–простых носителей русского языка, а также некоторых признанных и,
особенно, молодых деятелей политики и образования, культуры и искусства. В 90-е
годы прошедшего столетия на фоне демократических перемен наблюдался всплеск
общественного интереса к подготовке устных публичных выступлений, в процессе
которой уделялось внимание и технологиям выработки навыков правильного русского
произношения. Но в наши дни они оказались незаслуженно забытыми. Между тем
внешне выразительная устная речь востребована обществом не только в связи с её
эстетической функцией, но и благодаря позитивному воздействующему эффекту,
способному произвести «неотразимое впечатление своей убедительностью, ясностью
воспроизводимой мысли, отчетливостью и точностью словесного определения, последовательностью,
четкой группировкой слов и построением фразы» [12:67].
Литература
1. Аванесов Р.И.
Русское литературное произношение: Учебное пособие. –М: Просвещение, 1984. –384
с.
2. Ахманова О.С.
Словарь лингвистических терминов. –М: Советская энциклопедия, 1966. –608 с.
3. Введенская Л.А.,
Червинский П.П. Теория и практика русской речи. Трудные случаи. –СПб.: Питер,
2005. –368 с.
4. Вербицкая Л.А.
Давайте говорить правильно. –М.: Высшая школа, 2003 –125 с.
5. Выразительные
средства русского языка и речевые ошибки и недочёты. Энциклопедический
словарь-справочник/ Под ред. А.П. Сковородникова. –М.: Флинта: Наука, 2005.
–480 с.
6. Головин Б.Н. Основы
культуры речи –М.: Высшая школа, 1988. –320 с.
7. Матвеева Т.В.
Лексическая экспрессивность в языке. –Свердловск: изд-во УрГУ, 1986. –234 с.
8. Матвеева Т.В.
Полный словарь лингвистических терминов. –Ростов н/ Дону: Феникс, 2010. –562 с.
9. Пекарская И.В.
Стилистика деловой речи –Ростов н/Дону: Феникс, 2004. –128 с.
10. Русский язык.
Энциклопедия / Гл. ред. Ф.П. Филин. –М.: Советская энциклопедия, 1979. –432 с.
11. Солганик Г.Я.
Толковый словарь. Язык газеты, радио, телевидения. –М.: АСТ: Астрель, 2008.
–751 с.
12. Станиславский К.С.
Работа актера над собой: Глава: Речь и ее законы // Собрание сочинений. –М.:
Искусство, 1989. т. 3.–с. 80–33.
13. Сценическая речь:
Учебник / Под ред. И.П. Козляниновой, И.Ю. Промптовой. – М.: ГИТИС, 2000. –511
с.
14. Тронский И.М.
История античной литературы. –М.: Высшая школа, 1983. –464с.
15. Хазагеров Г.Г.,
Корнилова Е.Е. Риторика для делового человека. –М.: Флинта: МПСИ, 2001. –136 с.
16. Хазагеров Т.Г.,
Ширина Л.С. Общая риторика: Курс лекций: Словарь риторических приемов. –Ростов
н/Дону: Феникс, 1999. –384 с.
ЛИЧНОЕ МЕСТОИМЕНИЕ «Я» КАК СРЕДСТВО ВЫРАЖЕНИЯ АВТОРСКОЙ РЕЧЕВОЙ
ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ В ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
(на материале статей
Л.В. Щербы и Б. Рассела)
Д.Д. ГЕРГОКАЕВА
Personal Pronoun “I” as a
Means of Author’s Speech Expression in Linguistic Discourse
(based on the articles by L.V. Sherba and B. Russell)
D.D.
GERGOKAYEVA
Статья посвящена
характеристике прагматического потенциала эксплицитного эгомаркера «я» в
лингвистическом дискурсе. В ней проводится сравнительный анализ лингвистического
дискурса Л.В. Щербы и Б. Рассела, определяются факторы, обусловливающие выбор
говорящим я-манифестации.
Ключевые
слова:
лингвистический дискурс, языковая личность, экспрессивность дискурса,
эгоцентризм, эгоцентрические единицы.
The article is devoted to the characteristic of the pragmatic potential
of the explicit egomarker “I” in linguistic discourse. The comparative analyses
based on linguistic discourse of Sherba L.V. and Russell B. is given in the paper,
determined the factors caused with the speaker’s I-manifestation choice.
Keywords: linguistic
discourse, linguistic person, discourse expressiveness, egocentrism, egocentrism
units.
Понятие «я»
используется во всех науках о человеке. В лингвофилософских исследованиях оно
характеризуется как сложное многоуровневое явление, состоящее из нескольких
ипостасей: «предельного я», или «ego», «я говорящего», «феноменологического я»,
связанного с внутренним потоком сознания человека, «интерактивного я»,
представленного во взаимодействии с другим человеком и т.д.
В числе языковых
средств выражения говорящего, так называемых эгоцентрических единиц, основным,
по мнению многих ученых, является местоимение «я».
Традиционно в
лингвистических исследованиях это местоимение рассматривается в ряду слов,
замещающих существительное, либо относится к одним из средств экономии в языке.
Тем самым подчеркивается вторичность этого местоимения.
В современной отечественной
лингвистике особое внимание уделяется дейктической функции местоимения и
отмечается, что, в отличие от знаменательных слов, местоимения не называют, а
указывают на объекты, их свойства, количество, а местоимение «я» указывает на
субъект речи. Еще В.фон Гумбольдт отмечал, что местоимения должны быть
первичными в любом языке, и «представление о том, что местоимение есть самая
поздняя часть речи, абсолютно неверно. Представление о чисто грамматическом
замещении имени местоимением подменяет в таком случае более глубокую языковую
склонность. Изначальным, конечно, является личность самого говорящего, который
находится в постоянном, непосредственном соприкосновении с природой и не может
не противопоставлять последней также и в языке своего я» [1: 113-114].
В настоящей статье
интерес для нас представляет вопрос о том, является ли местоимение «я»,
выступающее ядром языковых репрезентаций говорящего, наиболее активным
регулярным средством выражения говорящего в лингвистическом дискурсе.
Однозначно охарактеризовать
прагматический потенциал эксплицитного эгомаркера «я» в лингвистическом
дискурсе представляется довольно сложным. Принято считать, что манифестацию
местоимением «я» в научном дискурсе могут позволить лишь ученые, обладающие
большим авторитетом [2]. Однако, как показывает анализ статей на английском и
русском языках, использование местоимения «я» в лингвистическом дискурсе не
связано с категорией авторитетности.
Существует мнение,
согласно которому эксплицитная я-манифестация характерна для авторитарной
языковой личности, что авторы, «придерживающиеся такой… жесткой дискурсивной
стратегии, пытаются утвердить свое мнение в довольно категоричной форме» [2].
Насколько это соответствует действительности? Для ответа на этот вопрос
проанализируем интересную статью Л.В. Щербы «Очередные проблемы языковедения».
Указанный лингвистический дискурс изобилует средствами эксплицитной языковой
репрезентации говорящего, прежде всего, местоимением я. Почему из достаточно
широкого арсенала средств эгорепрезентации Л.В. Щерба выбирает я? Однозначно ответить
на этот вопрос сложно. Однако нам представляется, что выбор я в качестве единицы
самопредставления прежде всего связан с дискуссионным характером излагаемого
материала, его полемичностью. Статья начинается так: «Я,
конечно, не имею претензий исчерпать все очередные проблемы современного
языкознания, я буду
говорить лишь о тех, о которых мне приходилось
думать в зрелый период моей научно-лингвистической
жизни. Одним из основных очередных задач является сравнительное изучение
структуры или строя различных языков. Насколько подобное изучение сможет дать нам
историческую картину развития структуры человечества
вообще в связи с развитием человеческого сознания, мне,
откровенно говоря, неясно… Зато мне вполне
ясна важность подобного изучения для другой проблемы, с которой, впрочем, вышеуказанная
историческая проблема тесно связана» [3 : 173]. Автор с самого начала вводит читателя в дискуссионный контекст,
который предполагает развертывание дискурса введением ряда тем, составляющих
очередные проблемы языковедения. Практически каждый абзац данной статьи
содержит авторское «я», направленное на убеждение читателя, проникнутое
желанием поделиться своими взглядами, которые отличаются от рассуждений с
типичным «мы».
Второй особенностью авторского
«я», задающей тему и модальный настрой всей статье, является противопоставление
авторского «я», «мы» традиционно думающих людей и представление говорящего как
неординарно мыслящей языковой личности, личности, открыто выражающей свою точку
зрения, личности, свободной от условностей.
Нам представляется,
что наличие в дискурсе эксплицитного авторского «я» не всегда является
признаком авторитарности языковой личности. Для определения типа языковой
личности говорящего (как авторитарной/ неавторитарной) следует исходить из
анализа стиля речевого поведения в целом и комплекса языковых средств ее
выражения.
Анализ дискурса Л.В.
Щербы в целом показывает, что автора нельзя признать авторитарной языковой
личностью, несмотря на остроту и полемичность его диалога. В дискурсе Л.В.
Щерба часто использует конструкции, которые смягчают категоричность его
высказывания. Например: Я полагаю, однако,
что при любом аспекте грамматики все значения форм слов, а в том числе, значит,
и синтаксические, должны изучаться в отделе формообразования... Ввиду всего
вышеизложенного фонетику удобнее всего, как
мне кажется, относить к
грамматике, хотя она, несомненно, занимает в этой последнее свое особое место [3 : 184-185].
Эксплицитное «я»
подчеркивает, что автор помнит о читателе, приглашает его к соучастию, при этом
постоянно держит его внимание, благодаря особой организации дискурса, а именно
использованию эгоориентированных средств. Мы полагаем также, что аморепрезентацию местоимением «я» может
использовать человек, уверенный в истинности собственного мнения. Маркер «я»
является косвенным средством воздействия на адресата, способом его убеждения.
Известно, что автор
как таковой актуализируется также через выбор языковых средств, благодаря
которым рельефно проявляется его облик как языковой личности. Характеризуя с
этой точки зрения лингвистический дискурс Л.В. Щербы, следует отметить, что он
глубоко персоналистичен, пронизан нетрадиционным для научного дискурса
личностным началом. В отличие от обезличенных научных текстов, которые
направлены на простое фиксирование информации, научный дискурс Л.В. Щербы
предполагает активную коммуникацию со своим читателем, а это невозможно без
выражения собственного критического отношения к содержанию высказываемого,
осознанного контроля над логикой развития научной мысли.
Характерной
особенностью научного дискурса Л.В. Щербы является также синтез форм письменной
речи с ее строгой обработанностью и устной речи с ее спонтанностью. В
лингвистический дискурс Л.В. Щерба часто вводит вопросы: «Но отчего же тогда не называть флективностью семантизацию чередований
согласных, что так характерно, например, для русского языка и встречается во
многих языках, и «флективных» и «агглютинативных»?» [3 : 175], которые
способствуют поддержанию постоянного внимания читателя.
Особую экспрессивность
дискурсу придают отрицания: «… мы давно
бы имели прекрасные грамматики и словари для всех известных языков. Но у нас не
только нет этого, как я уже
неоднократно указывал, но мы даже не знаем
как выглядят в идеале эти грамматики
и словари» [3
: 180]. Комментарии Л.В. Щербы очень часто сводятся к краткой эмоциональной
оценке. Например: «Я
думаю, что и в так называемой нормативной грамматике чрезмерная
нормализация зловредна: она выхолащивает
язык, лишая его гибкости» [3 : 178]; «Я
думаю, что недооценка роли синхронической лингвистики находится в связи с
недооценкой роли грамматики… в нашей речевой
деятельности, о чем я уже говорил.
Что же касается презрительной характеристики некоторыми лингвистами
описательной грамматики как ненаучной, то это,
конечно, глубоко
несправедливо…» [3 : 179].
Строгость научного
описания Щербы смягчается включением различных справок: «Никогда
не надо забывать отрицательного примера Французской академии» [3 : 180]; «Бодуэн
предвидел подобный отдел грамматики и назвал его лексикологией. К сожалению,
этот термин очень привычен в другом смысле, в каком его, может быть, и следует
употреблять. Я ничего не вижу лучшего, как назвать этот пятый отдел грамматики
–«лексические категории»
[3 :
186].
Мы склонны считать,
что использование говорящим я-манифестации в большей степени зависит от
личностных качеств того, кто ведет речь, от его убежденности в истинности
высказываемого. Такой способ самопредставления имеет определенную
прагматическую значимость. Мнение, выраженное субъектом речи от своего имени,
оказывает большее воздействие на адресата, чем обезличенное традиционное
научное изложение, следуя правилам которого ученый пытается прятать собственное
«я» за строгими научными положениями.
Более категоричной
формой эгорепрезентации отличается дискурс Б. Рассела Bertrand Russell «On
Denoting» (1905).
Объективное
изложение лингвистической информации постоянно сопровождается ее субъективной
интерпретацией, эмоциональной или интеллектуальной оценкой. Насыщенность дискурса
эгоцентрическими средствами, частое обращение к личным и притяжательным
местоимениям 1-го лица единственного числа создает впечатление, что автор все
время старается подчеркнуть свой личный вклад в лингвистику, актуализировать
значимость выдвигаемой им теории By a `denoting phrase’
I mean a phrase
such as any one of the following… All the difficulties with which I am acquainted are met, so far as I can discover, by the theory which I am about to explain; This may seem a somewhat
incredible interpretation; but I am not at present giving reasons, I am merely stating the
theory…
I shall therefore state three puzzles which a theory as to denoting ought to be able to solve;
and I shall show later that my theory solves them[5]. Эта
коммуникативная стратегия, направленная на представление общественной роли
результатов исследования и личных достижений автора, существенно влияет на
способ изложения.
Кроме того,
дискурс Б.Рассела характеризуется яркими признаками направленности на убеждение
читателя. К числу таких признаков относится «маркированная безальтернативная
категорическая авторизация» [2]. Если у Л.В. Щербы я-манифестация
сопровождается глаголами допущения, полагания (полагать,
кажется, представляется),
а также конструкциями с уступительным значением (я бы назвал…,
я бы, однако, готов был показать, я должен сказать и т.д.), которые приводят
к смягчению категоричности высказывания, что несмотря на насыщенность дискурса
местоимением я, позволяет охарактеризовать стиль речевого поведения автора как
гибкий, то для Б.Рассела, на наш взгляд, характерна более жесткая дискурсивная
стратегия. Особенно в тех структурных частях дискурса, где ставятся цели,
задачи, автор категорически не соглашается с оппонентами, противопоставляет
свою теорию исследованиям последних, дает интеллектуальную и модальную их
оценку. Например: «The
course of my argument will
be as follows. I shall begin by stating the theory I intend to advocate; I shall then discuss the theories of Frege and Meinong, showing why neither
of them satisfies me; then I shall give the grounds in favor of my theory; and finally I shall briefly indicate the philosophical
consequences of my theory.
My theory, briefly, is as follows. I take the notion of the variable as fundamental… [5].
Более
мягкий, гибкий стиль изложения характерен для тех частей, где проводится
сравнительный анализ: «…
This
is the principle of the theory of denoting I wish to advocate: that denoting phrases never
have any meaning in themselves, but that every proposition in whose verbal
expression they occur has a meaning. The difficulties concerning denoting are, I believe, all the result of a wrong
analysis of propositions whose verbal expressions contain denoting phrases. The
proper analysis, if I am not mistaken, may be further set forth as follows» [5].
Можно
предположить, что данная особенность обусловлена этнокультурно и зависит от
риторических норм англоязычного научного дискурса. Однако анализ английского
лингвистического дискурса других авторов, ставящих на задний план свое личное
«я», предпочитающих безличность изложения и использующих для этого определенные
лингвистические приемы (например: местоимение «one» для обозначения
неопределенного лица в предложениях, вводные слова, наречия и т.д.), позволяет
утверждать, что я-манифестация определяется спецификой речевого поведения
ученого-лингвиста и обусловлена типом языковой личности: One might think, at first, that this kind of
fuzziness of the meaning of words is a disadvantage. Quite the contrary is
true…
[4]; In spite of these indications of continuing disagreement along familiar lines, one can also discern a new framework
of questions, or a “problematic,” around which the discussions among
intellectual historians are increasingly organized… In the case of the
modernist avant-garde, it would seem especially important to reconstruct the
experiential context of its players in the Bohemian worlds of disinherited
intellectuals and the commercial cultural relations that transformed their
created meanings into marketable commodities. What kind of experience did
aesthetic modernism make meaningful? This is obviously the critical question for historians [6 : 888].
Итак, анализ
лингвистического дискурса на английском и русском языках позволяет
констатировать обусловленность я-манифестации индивидуальноличностными
характеристиками учёного-лингвиста.
Литература
1. Гумбольдт В. фон. Язык и философия
культуры. –М.: Прогресс, 1985. –451 с.
2. Гнездечко О.Н. К вопросу о
репрезентации авторской смысловой позиции в научном тексте [Электронный ресурс]
// Филологический портал (Языкознание) <http://filologolirect, narod.ru>
3. Щерба Л.В. Очередные проблемы
языковедения. Известия АН СССР. Отд. литры и языка. –М., 1945. Т. IV. вып. 5.
–С. 173-186.
4. James Dr. Leon. Prolegomena to a
Theory of Communicative. Back to extreme research [Электронный ресурс]: Center for Comparative Psycholinguistics. University of Illinois, Urbana. 1969. <http://www.soc. hawaii.edu/leonj/499f98/libed/
competence/ individual.html>
5. Russell B. On Denoting. 1905.
[Электронный ресурс] <http://cscs.umich. edu/~ crshalizi/ Russell/denoting/>
6. Toews John E. Intellectual History after the Linguistic Turn: The
Autonomy of Meaning and the Irreducibility of Experience. [Электронный
ресурс] / The American Historical Review. 92/4, Pp. 879-907. <www.lib.jp-net.ru/
files/odisey96.html?str=9>
ОБ ОДНОМ МОДНОМ ПРИЕМЕ ЯЗЫКОВОЙ ИГРЫ
С.В. ИЛЬЯСОВА
On one of the Popular Methods
of Language Game
S.V.
ILYASOVA
В статье
рассматривается проблема языковой игры правописания, употребление которой
широко распространено в различных сферах коммуникации: средствах массовой информации,
рекламе и Интернет общении.
Ключевые
слова:
орфографические окказионализмы, языковая игра, графическая игра, норма.
The article undertakes the problem of game with
spelling, which has become widespread in different spheres of communication: mass-media,
advertising and Internet communications.
Keywords: a spelling-nonce word, language game, graphic game,
norm.
Предметом анализа
в данной статье будут так называемые орфографические окказионализмы (термин наш – С.И.),
к рассмотрению которых мы уже обращались в одной из наших публикаций [Ильясова
2010]. Между тем означенную проблематику никак нельзя считать исчерпанной,
т.к., во-первых, в языке СМИ орфографические окказионализмы продолжают создаваться
с «завидной» регулярностью, во-вторых, это явление представлено и в языке
рекламы, что заставляет говорить о некой тенденции, о формировании особого
игрового приема, механизмом которого является нарушение привычного графического
облика узуального слова и создание его искаженного двойника. Бесспорно, что
игры с орфографией провоцирует и Интернет, точнее, так называемый албанский
язык,
высшей формой которого является орфоарт –«это когда
человек делает орфографические ошибки нарочно, а не потому что в детстве имел
двойку по русскому языку» [7:7]. Видимо, о владении орфоартом свидетельствуют
такие искаженные двойники узуальных слов, как адстой, боян,
гормошко, днивниг, кросавчег, пеарить, песатель, сотона, ужос и др.
В языке рекламы
основным приемом порождения орфографических окказионализмов является
контаминация, напр.: Мы
ВЕЛЛиколепно разбираемся в
пляжных курортах и отдыхе (реклама
сети агентств пляжного отдыха ВЕЛЛ); Весомые скидки (реклама
пейджинговой компании «ВЕССО») [2: 218].
В языке СМИ прием
создания орфографических окказионализмов приобрел системный характер и
устойчивые способы выражения. Представим типологию орфографических
окказионализмов в языке СМИ.
I.
Орфографически-графические окказионализмы, т.е.окказионализмы, в которых для
игры с орфографией используются приемы графической игры –обычно прием
капитализации, т.е. графическое выделение сегмента.
I.1. Нарушения в
написании согласных, представленное следующими подтипами:
I.1.1. Удвоение
согласного. Конечно, и слово нарушение, и слово удвоение применительно к
рассматриваемым далее примерам имеют условный характер, т.к. нарушение нормы
имеет место по отношению к одному из слов, а графически выделенный сегмент
сохраняет свое написание ср.: Кем была, кем стАЛЛА (КП,15.04.1999);
Депутаты задают министру много вопРОССОВ (КП.23.03.2000
- игра с фамилией начальника УВД Иркутской области А. Россова); ЗаКАННодатели
стиля (КП.11.05.05); Чем
заКАННчивается кино? (КП.21.05.05), Полный
ФИННиш (КП.26.02.06). Между тем даже
такие, казалось бы, безобидные игры вызывают тревогу исследователей, «ибо так
называемая орфографическая ошибка» может закрепиться в сознании читательской
аудитории. Учитывая тенденцию снижения грамотности в современном обществе, вряд
ли стоит оценивать положительно заголовки с «ошибкой»: «Полный
ФИННиш. Сборная России проиграла финнам со счетом 4:0 и не смогла пробиться в
финал олимпийского турнира»
[4:75].
Мы разделяем эту
тревогу и в связи с этим хотим высказать следующее соображение: на наш взгляд,
риск превращения игры в ошибку при последующем написании узуального слова
напрямую связан со степенью известности, распространенности слова. В
доказательство чего приведем такой пример: На глазах у саратовцев разыгралась русская МИССтерия (КП.20.08.98). Речь
в публикации идет о конкурсе красоты, т.е. о выборе очередной мисс –слове,
частотный характер которого позволяет говорить о том, что оно стало ключевым
для нашего времени. В заголовке это слово контаминировано с существительным мистерия
–«средневековая драма на библейские темы», написание которого вряд ли известно массовому
читателю так же хорошо, как слово мисс,
но сочетание с глаголом разыгралась
усиливает
влияние именно этого компонента контаминации и, как представляется, наличие графического
выделения в этом случае будет «работать» на запоминание неверного написания
слова мистерия.
I.1.2.Отражение
произносительной нормы, ср.: ПоЩИТаемся (АиФ,2004,№43).
I.2. Нарушения в
написании гласных. Орфографические окказионализмы гораздо более представительны
как в количественном, так и в качественном отношении –в разнообразии приемов
капитализации. Покажем это на примерах:, ср.: Конец
–делу ВИНец (АиФ, 1998, №14
–от вино); Наш
«Паровоз» в Англии обЛИДенел
(КП.23.10.1999 –от «Лидз»); МИРоприятия
(КП.24.04.1999); НеВИЗучие
(Известия.03.05.06 –от виза);
КРЕМинал от морщин (АиФ,
2007, №6). В роли графически выделенного
сегмента часто выступают аббревиатуры, ср.: Бархатный
СИЗОн (Версия, 2002, №39). Удачная находка начинает
повторяться, если интерес к аббревиатуре поддерживается на протяжении
длительного времени, ср.: Что ПАСЕют чеченцы в
Страсбург? (КП.27.01.2000);
Что ПАСЕешь, то
и пожнешь (Известия.05.04.2000);
Весенний ПАСЕв (Известия.15.04.08)
и др.
В языке
современных СМИ существует уже целый ряд окказионализмов «на случай», к ним
относятся и такие орфографические окказионализмы, как: Нас
снова ОСКАРбили ? (КП.17.02.2000);
В Голливуде жаждут «ОСКАРбления (КП.24.03.2001);
ОСКАРбительный выбор (Версия.
2006. №10) и
др.
Приемы графической
игры (как и других разновидностей ЯИ) в языке современных СМИ постоянно
разнообразятся и пополняются [см. 2]. Применительно к капитализации это
выглядит следующим образом: АрЕстократы делят
страну
(КП,
22.07.03 – о решении политических проблем с помощью ареста конкурентов); ПРИНЦеПИАЛЬНО
(Версия.
2008. №14 –о спектакле «Маленький принц»).
Наряду с
капитализацией используются и такие приемы графической игры, как квотация, напр.: «ВЕЛИКА»МУЧЕНИКИ (Версия. 2007.
№25); «Игла»укалывание
(Известия.25.04.05).
Кавычки выполняют функцию сигнала о преднамеренном нарушении нормы в написании
сложных слов.
Своеобразный
орфографический окказионализм может появиться и в результате применения
получающего все более широкое распространение приема графогибридизации [6:231], напр.: Запад
читает России NATации
(АиФ.
2008. №15).
Обобщая наши наблюдения
за орфографически-графическими окказионализмами, выскажем ряд соображений.
Приемы графической игры, безусловно, являются действенными способами достижения
прагматического эффекта – необычная форма привлекает внимание читателя,
вовлекает его в игру, которая, как правило, имеет своей целью не столько
развлечение, сколько воздействие. Безусловно, и капитализация, и другие приемы
графической игры есть сигнал преднамеренного нарушения нормы, но одновременно
это и мощное воздействие на зрительное восприятие.
Думается, что
такому воздействию способствует и ряд факторов, например, игра с прецедентными
феноменами, при которой устойчивый словесный комплекс воспринимается целиком,
напр.: УкРАТители
автомобилей (КП.14.08.07,
РАТ –Российское автомобильное товарищество).
КАРОнный
номер
(Итоги.22.10.07
–от названия компании «КароФильм»), БлОгие
намерения
(АиФ.
2009. №36 – о предложении губернатора Пермского края собрать в его блоге факты
использования им властного ресурса).
Еще раз обратим
внимание на опасность игры с орфографией в тех случаях, когда обыгрыванию
подвергаются слова, которые массовому читателю знакомы больше по звучанию,
нежели по написанию, т.е. облик такого слова мог стереться в памяти, напр.: В
Эрмитаже полная КОТавасия
(КП.01.04.2000);
Красный сон в стиле РАКоко (Версия. 2001.
№20); Последний из МАГикан (Версия. 2005.
№3); Российский ГАЗОват (Версия.
2007. №2); СветоПРИСТАВление (Итоги.04.02.08).
II. Собственно
орфографические окказионализмы. Рассматриваемые далее орфографические
окказионализмы представлены двумя разновидностями в написании: традиционной для
русского языка, а именно: написании слова строчными буквами –и новой,
отражающей формирующуюся тенденцию в написании заголовков. Думается, что в
отношении подобных написаний вполне можно использовать термин экспрессивная
орфография,
моду на которую в языке рекламы и СМИ Е.С. Кара-Мурза считает импортированной
[3:55].
Собственно
орфографические окказионализмы в языке СМИ получают все большее
распространение. Они, как и уже рассмотренные, могут быть представлены в виде
следующей типологии:
II.1. Нарушения в
написании согласных. Этот тип представлен следующими подтипами:
II.1.1.Удвоение
согласного, напр.: РАСПУГАЛЛА (Версия. 2007.
№47); г (Известия.15.04.09);
ДОКАННАЛИ (Версия.
2006. №20); Мадонна закаббалилась (Известия.08.09.04);
Закаббалили избранных (Известия.28.12.04);
УММАПОМРАЧЕНИЕ (Версия.
2009. №48, умма –духовная община мусульман).
Обращает на себя
внимание следующее: во-первых, игра с так называемыми ключевыми словами, в роли
которых могут выступать антропонимы (Алла Пугачева), топонимы (Канны),
во-вторых, тиражирование примеров ЯИ.
II.1.2.
«Разудвоение» согласного
Как
представляется, этот тип нарушений еще не получил такого распространения, как
предыдущие и последующие. По крайней мере в нашей картотеке он представлен
одним примером, ср.: АБЮСОЛЮТНО БЕСПОРНО (Версия. 2010. №27
– о распространении порнопродукции через Интернет).
II.1.3.Отражение
произносительной нормы, напр.: КОНЬЧЕНЫЕ (Версия. 2007. №46
–о возможном уничтожении из-за нехватки питья табуна диких лошадей).
II.2. Нарушения в
написании гласных. Данные нашей картотеки позволяют говорить о том, что этот
тип орфографических окказионализмов имеет в языке СМИ достаточно давнюю
историю, ср.: Газават(ь), пока
бензин не кончился
(Известия.08.10.1999);
«Фидеральная проблема» (Версия.11.09.2000
–от «фидер», кабельное соединение между передатчиком и антенной). На
сегодняшний день этот тип представлен как традиционными, так и новыми
написаниями. К первым относятся такие примеры, как: Гринландия (Известия.
24.08.10 –публикация об А. Грине); Грабовое молчание: 60
дней на свободе
(КП.22-29.07.10 –о «целителе» Г. Грабовом); Блоготворное
(Итоги.25.01.10 –об информации, которую можно получить на одном из сайтов).
Некоторые из
орфографических окказионализмов могут занять достойное место в
«Энтимологическом словаре» Б.Ю.Нормана [5], т.к. приемом их создания стала игра
с внутренней формой, ср.: Разве
«китабоев» этим проймешь? (Известия.13.03.08 –о взаимоотношениях с
китайцами)); Бедный катенок (Версия. 2008.
№12 –о девочке по имени Катя, пострадавшей во время пожара).
О широком
распространении в языке СМИ так называемой экспрессивной орфографии
свидетельствуют следующие примеры: КОТОФАЛК (Известия. 28.10.04 –о фильме
«Женщина-кошка»); ГОСУДАРСТВЕННАЯ БЛОГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ
(Версия. 2008. №39 –о
политике властей в отношении Рунета); МАКСИМАЛЬНОЕ
УДОЛЕНИЕ (Версия. 2009. №36 –о проблемах долевого строительства); НЕВАЗВРАТ (Версия. 2009. №37 –о
проблемах ВАЗа); ГОРМОНИЧНЫЕ ОТНОШЕНИЯ (Версия.
2010. №16 – о гормонах, способствующих сексуальной активности.
Обобщим наши
соображения в виде следующих выводов: Орфографические окказионализмы в языке
современных СМИ стали весьма заметным явлением, мы бы даже сказали модным
приемом создания заголовков, при этом орфографический окказионализм, как
правило, имеет необычный графический облик, а также часто включается в
прецедентный феномен. Все эти приемы, направленные на воздействие, одновременно
«работают» и на запоминание, особенно успешно в том случае, если орфографический
окказионализм начинает тиражироваться.
Орфографические
окказионализмы, безусловно, отражают как сам факт поисков средствами массовой
информации новых экспрессивных средств, так и направление этих поисков – орфографические
нормы, что не может не вызывать тревогу.
Литература
1. Ильясова С.В.
БлОгие намерения: к вопросу о правомерности создания так называемых
орфографических окказионализмов (на материале языка СМИ конца XX –начала XXI
века) // русский язык: исторические судьбы и современность: IV Международный
конгресс исследователей русского языка. Труды и материалы. –М.: МГУ, 2010. –С.
467-468.
2. Ильясова С.В.,
Амири Л.П. Языковая игра в коммуникативном пространстве СМИ и рекламы.–М.:
Флинта, 2009. –296 с.
3. Кара-Мурза Е.С.
Язык рекламы в нормативно-стилистическом аспекте // Вестник Московского
университета. Сер.10. Журналистика. –2008. №4. –С. 55-61.
4. Ляпун С.В. Язык СМИ
и норма // Культурная жизнь Юга России. –2007. №6. – С. 71-75.
5. Норман Б.Ю. Игра на
гранях языка. –М.: Флинта: Наука, 2006. –344 с.
6. Попова Т.В.
Графодеривация в русском словообразовании конца ХХ – начала XXI // Русский
язык: Исторические судьбы и современность. III Международный конгресс
исследователей русского языка: Труды и материалы . –М., 2007. – С. 230-231.
7. Соколовский Д. Библия
падонков, или Учебник албанского языка. – М.: Фолио СП, 2008. –414 с.
КАТЕГОРИЯ ХРОНОТОПА В ТЕКСТАХ РЕЛИГИОЗНОГО СТИЛЯ
(к постановке вопроса)
Т.В. ИЦКОВИЧ
THE
CATEGORY OF CHRONOTOPE IN TEXTS OF RELIGIOUS STYLE
(to the question statement)
T.V.ITSKOVICH
Статья посвящена
характеристике категорий времени и пространства в религиозном стиле. Автор
полагает, что экспликация категории хронотопа в текстах религиозного стиля
основывается на христианской идее двоемирия, проецирует ее на дихотомию понятий
объективного и концептуального времени и пространства.
Ключевые
слова:
религиозный стиль, жанр, текст, категориально-текстовой подход, время,
пространство, хронотоп.
The article is devoted to the characteristic of time and space
categories in religious style. The author believes that the explication of chronotope
category in texts of religious style is based on Christian idea of two worlds,
and projects it on a dichotomy of concept of objective and conceptual time and
space.
Keywords: religious style, genre, text, categorical-textual approach, time,
space, chronotope.
Изменение
экстралингвистической ситуации на постсоветском пространстве привело к
активизации исследований в ранее закрытых областях знания. Так началось
активное изучение ранее не выделяемого функционального стиля, соответствующего
религии как форме общественного сознания [4; 5; 6; 12; 13; 14]. Религиозный стиль
воплощается в речи текстами определенных жанров (послание, молитва, исповедь,
проповедь и др.). Изучение жанра, понимаемого как видовой способ реализации
функционального стиля, возможно на собственно текстовых основаниях.
Рассмотрение жанра как
текстотипа в рамках определенного функционального стиля опирается на труды по
лингвистике текста в целом и стилистике текста в частности. Различные подходы к
тексту не снимают поиска интегрального качества текста, и этим качеством
обладает суперкатегория коммуникативности [15], позволяющая обосновать
системно-коммуникативный подход к тексту как объекту лингвистического
исследования. В данной статье принимается категориальная концепция текста,
согласно которой текст трактуется как система текстовых категорий
(типологических признаков текста) [3], каждая из которых имеет знаковую природу
и характеризуется единством содержания и многоуровневой композиционной
манифестацией. Речевое воплощение каждой текстовой категории отвечает
экстралингвистической заданности текста и обладает собственной спецификой применительно
к функциональному стилю литературного языка [8]. Полагаем, что сказанное
соответствует и аналогичному объекту более низкого уровня абстракции, чем
функциональный стиль, а именно жанру-текстотипу в рамках того или иного функционального
стиля.
В число основных
категорий текста входит хронотоп (категории текстового времени и пространства
необходимы для организации композиционно-тематического развития).
Время и пространство –
существенные и универсальные свойства материального мира. Текст как продукт и
отражение некоторых фрагментов реальнойствительности не может не обладать
категориями времени и пространства, которые существуют в тексте неразрывно, в
совокупности и взаимосвязаны друг с другом:
«Приметы времени
раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется
временем» [1: 235]. Таким образом, хронотоп –это комплексная текстовая
категория, объединяющая в значительной степени изоморфные категории текстового
времени и текстового пространства.
Время как особая
категория, «четвертое измерение действительности» [18: 184] рассматривается в
философии, лингвистике, литературоведении. Определим понятия, используемые при
характеристике категории времени. Реальное время отражается в тексте через
субъективное, перцептуальное [11]. Синтез отраженного реального и
перцептуального времени с преобладающей ролью первого называется объективным
временем текста [10]. Преобладание субъективного даст перцептуальное время
текста. Возможно также наличие концептуального времени, под которым понимается
отражение реального времени на уровне идеальных сущностей, выведенных на базе
анализа реальности, –концептов и концепций [11: 5].
Объективное и
концептуальное время в тексте различаются точкой отсчета и различным уровнем
соотнесенности с действительностью [17: 96]. Точка отсчета – важное понятие
темпоральной структуры текста, именно от точки отсчета возможно выстраивание
временных взаимосвязей, направленных как в прошлое, так и в будущее. Точка
отсчета может носить объективный (относиться к реальному времени) или условный
(относиться к концептуальному времени) характер. Условная, реляционная точка
отсчета может опосредованно выходить на линию объективного времени или может быть
сугубо реляционной, когда важно лишь сопоставление явлений на шкале времени.
Текстовое пространство
(локальность) –категория, представляющая собой неотъемлемое свойство всех
объектов действительности, поэтому пространственные характеристики приписываются
и тем объектам, которые сами по себе не имеют пространственной природы
(например, концептам и концепциям). Данное определение имеет для нашего
исследования большое значение, так как в текстах религиозного стиля проповеди,
наряду с отражением реального пространства, отражаются и концептуальные
понятия, присущие христианству, о чем будет сказано далее.
Соотношение понятий
«пространство» и «текст» сложно и многомерно: 1) текст отражает определенный
фрагмент действительности; 2) текст обладает пространственными характеристиками
в материальном мире. В.Н. Топоров отмечает: «…текст пространственен (т.е. он
обладает признаком пространственности, размещается в «реальном» пространстве,
как это свойственно большинству сообщений, составляющих основной фонд
человеческой культуры) и пространство есть текст (т.е. пространство как таковое
может быть понято как сообщение) [16: 55]. При этом соотношение пространство – текст
различно как для разных видов пространства, так и для разных видов текста.
Определение этого соотношения для текстов «усиленного» типа – художественных,
некоторых видов религиозно-философских, мистических, пророческих» [там же: 57]
является наиболее сложным.
Базовые единицы поля
локальности в языке – это категориальные лексические единицы место и пространство и другие слова разных частей речи с локальной семантикой
(находиться, широкий, далеко);
предлоги пространственного значения; топонимы и географическая терминология,
наряду с ними средства пространственного дейксиса. Они включают в себя: слова,
«семантическим содержанием которых является абстракция отношения отдельных
частей, сторон света к самому объекту, например, внутренность, поверхность, верх, низ, сторона». С идеей пространства
связаны также слова с периферийными семами локальности, в частности, вся конкретно-предметная
лексика, а также слова с локальной семой коннотации (некоторые личные имена,
экзотизмы).
Языковыми средствами
грамматического характера для передачи идеи пространственной определенности и
пространственных связей служат обстоятельственные распространители простого
предложения с темпоральным значением и придаточные предложения соответствующей семантики.
Названные синтаксические позиции способствуют актуализации локальной семантики
их лексических заполнителей [8: 33].
Как и темпоральность,
локальность может носить статический и динамический характер, для различения
которых важна семантика глаголов. При передаче статической локальной картины
используются экзистенциальные глаголы и статические глаголы пространственной
локализованности, а при передаче локальной – глаголы перемещения.
Время и пространство в христианской картине мира
Тексты религиозного
стиля отражают христианскую картину мира, в основе которой лежит оппозиция
«земное –небесное». Данная оппозиция определяет и своеобразие текстовых
категорий, в частности, категорий времени и пространства.
Категория времени в
христианской картине мира представляет собой дихотомию «временное –вечное», где
вечное принадлежит небесному, Божественному, а временное –земному,
человеческому. Время возникает вместе с пространством в момент Сотворения мира
Творцом: «Бог создал мир во времени и пространстве, вызвав его из небытия к
жизни Своею всемогущей силой» [9: 35]. Бог же находится вне времени и
пространства и характеризуется такими свойствами, как трансцендентность,
святость, вечность, неизменность, вездесущность, всемогущество [выделено
автором –Т.И.]. Следовательно, возможно выделение двух видов времени: времени
реального, земного и времени вечного, концептуального; «профанического» и
«сакрального» [16: 98].
Рассмотрим более
подробно категорию реального времени (того, что Н.А. Бердяев называет «время
падшее» [2: 283]) в христианской картине мира. Шкала реального времени,
отражающая историю человечества, в христианской картине мира имеет календарно
закрепленную точку отсчета, обозначающую начало человеческой истории: «от
Сотворения мира». Пришествие на землю Бога в образе человека становится
причиной смены календарного летоисчисления –год рождения Иисуса Христа является
новой точкой отсчета календарного летоисчисления, разделяя шкалу реального
времени на время «до Рождества Христова» и «после Рождества Христова», «до
нашей эры» и «нашу эру». Ожидаемое второе пришествие Иисуса Христа, следующий
за ним Страшный Суд и конец света отражаются на шкале реального времени истории
человечества как точка, обозначающая конец человеческой истории: «…в конце
истории Суду Божию предстанет весь род человеческий, и здесь будет явлена
великая и абсолютная Божественная справедливость» [9: 309] (рис. 1). Ожидание
конца света во вселенском масштабе или собственной смерти как индивидуального
страшного суда определяет мировоззрение христианина, его отношение к будущему,
придавая категории времени «эсхатологизм» [1: 298 – 299].
Таким образом, шкала
реального времени человеческой истории представляет собой отрезок, ограниченный
точками начала и конца мира и содержащий точку, обозначающую возможность
спасения любого человека, то есть перехода каждого в мир вечный, Божественный
(приход на землю Богочеловека Ииуса Христа).
Следует отметить, что
точка конца света не имеет календарной определенности. Положение точки конца
света на шкале реального времени зависит от уровня духовности человечества: «От
нас зависит, приблизим мы конец света или отдалим его. Нравственное чувство,
добро и любовь –вот непременные условия выживания нашей цивилизации» [9: 307].
Рис.
1.
Шкала реального времени в христианской картине мира
События земного,
временного, человеческого мира соотносятся с миром вечным, небесным,
Божественным: «в мире существует вечная соотнесенность двух миров – божественного
и земного» [7: 271]. Человек, живя в мире временном, ориентируется на мир
вечный. Жизнь отдельного человека является своеобразной проекцией истории
человечества в христианской картине мира. Так, рождение человека, вхождение его
во временный мир, соотносится с сотворением мира; крещение человека –это
появившаяся возможность спасения; смерть человека – это индивидуальный Страшный
Суд, переход в мир вечный, вневременный. Время в христианском его понимании
имеет «онтологическое значение, через него раскрывается Смысл» [2: 284].
Некоторые события
человеческой истории, располагающиеся на шкале реального времени, имеют особое
значение для религиозного сознания (в таких событиях содержится «вечный смысл»
[7: 271].), находя свое отражение на шкале времени концептуального. Так,
рождение Иисуса Христа, события его жизни, смерть, воскрешение, вознесение на
небо, преображение –все эти события, имевшие место в реальности и нашедшие
отражение на шкале реального времени человечества, лежат в основании
христианской концепции. Таким образом, события земной жизни БогаСына,
отраженные на шкале реального времени, стали фактами времени концептуального в
рамках религиозного мировоззрения (рис. 2). Далее эти события ежегодно отмечаются
в качестве церковных праздников на шкале реального времени.
Рис.
2.
Шкала концептуального времени в христианской картине мира
Церковный календарь
представляет собой систему из трех временных координат: 1) суточное
богослужение –вечерня, утреня и литургия; 2) церковный год – двунадесятые, или
непереходящие, праздники и праздники в честь святых, икон и дней памяти; 3)
пасхальный цикл – Великий пост, Страстная неделя и переходящие праздники
(Пасха, Вознесение, Пятидесятница, День Святого Духа). Особенность церковного
календаря заключается в том, что во время ежегодно повторяющихся праздников
происходит не только воспоминание о событиях земной жизни Иисуса Христа,
отраженных в корпусе книг Священного Писания. Эти события снова совершаются
каждый год во время богослужения. Как отмечает Д.С. Лихачев: «Христианское
богослужение и связанные с ним произведения словесного искусства посвящены
одновременно и воспоминанию о священном событии и самому событию, как бы
повторяющемуся в данный момент –в момент совершения обряда, таинства, произнесения
проповеди или молитвы» [7: 277]. Таким образом, церковный праздник –это
одновременно и воспоминание о событии, и совершение события.
Такие наиболее
значимые в религиозном контексте события, как предательство Иисуса Христа,
совершенное Иудой, смерть и воскрешение Богочеловека, отмечаются не только
ежегодно, но и еженедельно: каждую среду (день предательства) и пятницу (день
смерти) христианами соблюдается пост (кроме особо оговоренных праздничных дней
–неделя «сплошная седмица», после Пасхи и Рождества), каждое воскресенье
отмечается как воскрешение Бога-Сына (христианин обязан посещать воскресные
богослужения под угрозой отлучения от церкви при пропуске служб более трех раз
подряд). Следует также отметить такую особенность церковного времени, как сдвиг
временных рамок, обозначающих начало и конец дня. Если в реальном времени новый
календарный день начинается с 00.00 часов, то в церковном календаре новый день
начинается с вечера предыдущего дня и заканчивается, соответственно, до
середины дня календарного. Скажем также, что русская православная церковь
сохранила т. н. старый стиль как наиболее верный (подтверждением правильности и
сакральности именно старого стиля является факт схождения Живого Огня в Иерусалиме
именно в день православной Пасхи).
События Священной
истории, отраженные на шкале концептуального времени, непосредственно
сопровождают жизнь христианина в реальном времени. Дихотомия земное – небесное
пронизывает всю жизнь христианина, формируя его мировоззрение и определяя его
поступки в реальной жизни.
Категория времени в
тексте неразрывно связана с категорией пространства, и обе они вместе в
значительной степени определяют жанровое своеобразие текста.
По мнению М.М.
Бахтина, «хронотоп в литературе имеет существенное жанровое значение» [1: 235].
В полной мере сказанное относится к жанрам религиозного стиля: «… применительно
к наиболее сакральным ситуациям (а только они и образуют уровень высшей
реальности) пространство и время, строго говоря, не отделимы друг от друга, они
образуют единый пространственно-временной континуум…с неразрывной связью
составляющих его элементов» [16: 59]. Категория пространства оформляется в
тексте «в зависимости от характера общих моделей мира, частью которых оно
является» [7: 239].
В религиозном
мировосприятии Бог – творец всего сущего – находится вне времени и
пространства. До сотворения мира пространства не существовало: «Кроме
пространства, существует еще не-пространство, его отсутствие, воплощением которого
является Хаос, состояние, предшествующее творению (речь идет, таким образом, об отсутствии пространства до
создания Вселенной во времени) или однвременное ему…» [16: 60].
Жизнь человека
протекает в реальном времени и пространстве, при этом земное, реальное пространство
приобретает «религиозно-моральное значение» [7:239], так как земля понимается
не только как географическое понятие, но и как часть оппозиции «земля –небо».
Земная жизнь человека воспринимается религиозным сознанием как путь,
перемещение во времени и пространстве. Пространство рассматривается как
двоемирие –мир земной, человеческий, и мир иной, неземной, Божественный:
«Движение в географическом пространстве становится перемещением по вертикальной
шкале религиозно-нравственных ценностей, верхняя ступень которой находится на
небе, а нижняя –в аду» [там же: 239]. Человек приходит в земной мир, рождаясь;
проживает, проходит положенный ему путь; умирает, переходя в мир иной. Земная
жизнь воспринимается религиозным сознанием как временная, преходящая, суетная,
грешная, как время испытаний, подготовки к переходу в мир иной, Божественный:
«земной мир –«тленный» и быстротечный, а загробный –нетленный и вечный» [там
же: 240]. Смерть человека –процесс перехода из земного мира в мир неземной.
Отсюда ожидание смерти, подготовка к смерти как к личному, индивидуальному
Страшному Суду. Со смертью человека время не кончается, оно переходит в иное
качество: человек, покидая пространство земного мира и, соответственно, границы
реального времени, попадает в пространство мира иного, где нет времени, в
«жизнь вечную».
Охарактеризуем виды
пространства в христианстве. Земной мир –пространство, созданное Богом,
прекрасное, но разрушаемое грешным человеком, противостоит «иному» миру,
пространству, неведомому обычному человеку, Божественному, живущему по иным
законам. Земной мир соотносится с реальным временем.
Это время
существования человечества от некоей точки возникновения до наших дней. «Иной»
мир коррелирует с вечностью, вневременным существованием. Христианин
воспринимает земной мир как временное пристанище, как подготовку к миру
вечному. Человек проводит в земном мире лишь малую часть своей жизни, связанную
с телесным существованием. Смерть –момент перехода «в жизнь вечную»,
бестелесную, сугубо духовную. Уровень дальнейшей жизни в «мире ином» находится
в прямой зависимости от образа жизни «здесь».
Тексты религиозного
стиля отражают христианскую картину мира, в основе которой лежит оппозиция
«земное –небесное». Данная оппозиция определяет и своеобразие текстовых
категорий времени и пространства. Концептуальное время/пространство соотносимо
с христианской трактовкой мира; объективное время/пространство соотносимо с
реальной действительностью.
Литература
1. Бахтин М.М. Вопросы
литературы и эстетики. –М., 1975. –502 с.
2. Бердяев Н.А.
Философия свободного духа. –М., 1994. –480 с.
3. Ванников Ю.В. К
обоснованию общей типологии текстов, функционирующих в сфере
научно-технического перевода / Ю.В. Ванников // Текст как объект
лингвистического анализа и перевода. –М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1984. – С.
15–6.
4. Кожина М.Н.
Стилистика русского языка / М.Н. Кожина, Л.Р. Дускаева, В.А. Салимовский. –М.:
Флинта: Наука, 2008. –464 с.
5. Крылова О.А. Можно
ли считать церковно-религиозный стиль современного русского литературного языка
разновидностью газетно-публицистического? // Стереотипность и творчество в
тексте. –Пермь, 2001. –С. 259–70.
6. Крысин Л.П.
Религиозно-проповеднический стиль и его место в функционально-стилистической
парадигме –современного русского литературного языка // Поэтика. Стилистика.
Язык и культура / Памяти Т.Г. Винокур. –М., 1996. –С. 135– 138.
7. Лихачев Д.С.
Поэтика древнерусской литературы. –М., 1979. –360 с.
8. Матвеева Т.В.
Функциональные стили в аспекте текстовых категорий. –Свердловск, 1990. –172 с.
9. Митрополит
Смоленский и Калининградский Кирилл. Слово пастыря. –М., 2004. –424 с.
10. Москальская О.Я.
Грамматика текста. –М., 1981. –183 с.
11. Мостепаненко А.М.
Проблема универсальности основных свойств пространства и времени. –Л., 1969. – 266
с.
12. Прохватилова О.А.
Православная проповедь и молитва как феномен современной звучащей речи.
–Волгоград, 1999. – 364 с.
13. Розанова Н.Н.
Коммуникативно-жанровые особенности храмовой проповеди / Н.Н. Розанова // И.А.
Бодуэн де Куртенэ: Ученый. Учитель. Личность / Под ред. Т.М. Григорьевой.
–Красноярск, 2000. –С. 25–1.
14. Салимовский В.А.,
Суслова К.С. Экспликация догмата как жанр догматической проповеди / В.А.
Салимовский, К.С. Суслова // Жанры речи: Сборник научных статей. Вып. 4. – Саратов,
2005. –С. 280–92.
15. Сидоров Е.В.
Проблемы речевой системности / Е.В. Сидоров. –М., 1987. –139 с.
16. Топоров В.Н.
Исследования по этимологии и семантике. Т. 1: Теория и некоторые частные ее
приложения. – М., 2005. – 816 с.
`17. Тураева З.Я.
Лингвистика текста. – М., 1986. – 126 с.
18. Флоренский П.А.
Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных
произведениях. – М., 1993. – 324 с.
КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ НАСМЕШКИ В ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ
В.И. КАРАСИК
Conceptualization of Ridicule
in the Linguistic Consciousness
V.I. KARASIK
В статье раскрывается
содержание концепта «насмешка» как его ситуативная ценность в британкой и
русской лингвокультурах. Выявляются разновидности и структура данного концепта.
Ключевые
слова:
структура концепта, ценностная составляющая, насмешка, дифференциальные
признаки, ассоциативное поле.
The article reveals the contents of the concept “ridicule” as its
situational value in the British and Russian cultures. The types and the structure
of the given concept are analysed.
Keywords: structure of the concept, situational value, ridicule, distinctive
features, associative field.
Осмысление
действительности представляет собой процесс сопряжения личного опыта с
концентрированным коллективным опытом, зафиксированным в семантике языковых
единиц, поведенческих установок, стереотипов и предписаний. С позиций
антропологической лингвистики такое осмысление изучается как динамическая
система концептов – квантов переживаемого знания. Концепты многомерны, и эта
многомерность охарактеризована в лингвистической литературе как многослойность
ментального образования (Степанов, 1997), противопоставление понятийного,
образного и ценностного содержания концепта (Карасик, 2002; Красавский, 2001;
Слышкин, 2004), несводимость концепта к его вербальной оболочке (Стернин, 2008).
Анализируя концепты, исследователи выделяют в них общекультурный,
социально-групповой и индивидуально-личностный компоненты, отмечая, что
соотносительная значимость этих компонентов различна в разных культурах применительно
к разным ментальным образованиям.
Для понимания
лингвокультурной специфики языкового освоения мира особенно значимы
регулятивные концепты – те ментальные образования, содержание которых
составляют нормы поведения (Бабаева, 2003; Ларина, 2009). Подчеркну, что
ценностный компонент – с позиций лингвокультурологии – является непременной
составной частью любого концепта: если некая сфера действительности оказывается
нерелевантной для коллективного опыта, она не концептуализируется.
В этом плане все
кванты ценностной картины мира можно разбить на несколько типов ментальных
образований: 1) концепты, содержанием которых являются высшие ориентиры
поведения, телеономные концепты (по С.Г.Воркачеву) – «добро», «зло», «истина»,
«любовь», «красота», «справедливость» и др. (Воркачев, 2001);
2) концепты, в
содержании которых зафиксированы нормы и предписания применительно к
определенным ситуациям («вежливость», «лень», «сочувствие», «смелость»,
«настойчивость», «жадность» и др., 3) концепты, получающие ценностное осмысление
только в специфических коммуникативных ситуациях –сюда относятся предметные,
процессуальные и качественные сущности, ценностное содержание которых может
выйти на первый план лишь при обсуждении их утилитарной ценности, либо
опасности, либо важности в качестве знаков определенного поведения («одежда»,
«компьютер», «спорт», «дискуссия», «экзамен», «еда» и др.). Иначе говоря, можно
выделить три степени ценностной маркированности при осмыслении и переживании
опыта –ценности базовые, ситуативные и мотивационные, и отсюда логически вытекает
пирамидальное соотношение названных ценностей: мотивационные ценности лежат в
основе нашего знания о мире и пронизывают все концепты, составляя абсолютное
большинство, ситуативные ценности представляют собой большую, но ограниченную
группу предписаний и запретов, базовые ценности касаются нескольких важнейших
ориентиров мировосприятия и освоения действительности. К числу ситуативных
ценностей в предложенной схеме относится система установок, предписаний и
запретов под рубрикой «насмешка».
Насмешка – обидная
шутка – представляет собой коммуникативное действие, состоящее в понижении
значимости объекта оценки путем подчеркивания его нелепой комичности с
намерением причинить ему зло и получить от этого удовольствие.
Психологическая
природа насмешки состоит в вытеснении зависти или страха через выпускание
отрицательных эмоций. Такое поведение является разновидностью агрессии, весьма
частотно и поэтому получает множественное и вариативное обозначение в языке.
Приведу дефиниции
базовых номинантов концепта «насмешка».
Насмешка –обидная
шутка по поводу кого-, чего-л. (БТС). 1. Насмешка – это шутка, которая обижает,
раздражает вас или ставит в неловкое положение. Подвергаться насмешкам. Осыпать насмешками. Они должны были отвечать на
унизительные вопросы, сносить насмешки. Его насмешки больше не задевали меня.
2. Насмешкой называют
ироничное, несерьезное отношение к кому-либо или чемулибо. В его голосе слышалась еле заметная насмешка. Девушка смотрела на меня с
нескрываемой насмешкой (Дмитриев).
Насмехаться –насмеяться
чему, над чем; издеваться, изгаляться, трунить, шутить или забавляться над чем,
зубоскалить, подымать на смех, на зубки, чесать зубы; дурачить кого (Даль);
делать кого-, что-л. предметом насмешек, оскорбительных замечаний (БТС);
подвергать кого- что-либо насмешкам; издеваться (БАС).
Таким образом,
содержательный минимум рассматриваемого концепта включает следующие базовые
признаки: 1) шутка, 2) причиняющая обиду, 3) свидетельствующая о несерьезном
отношении к объекту.
В русском языке список
лексических и фразеологических единиц, называющих концепт «насмешка», его
разновидности и близкие по смыслу концепты, включает глаголы насмехаться, смеяться, шутить, вышучивать,
подтрунивать, подсмеиваться, насмешничать, осмеивать, высмеивать, разыгрывать,
поднимать на смех, ёрничать, гаерничать, подкалывать, подковыривать,
подначивать, поддевать, издеваться, изгаляться, потешаться, глумиться, язвить,
ехидничать, прикалываться, зубоскалить, дразнить, поддразнивать, иронизировать,
пародировать, шаржировать, прилагательные насмешливый, язвительный, едкий,
ехидный, ироничный, саркастический, сардонический, колкий, ядовитый, желчный.
К этим словам примыкают отглагольные существительные (вышучивание, высмеивание, глумление и др.), обозначения жанров
насмешки (пародия, сарказм, дразнилка
и др.), и связанные с прилагательными наречия (язвительно, ехидно, желчно и др.).
Насмешка
концептуализируется в следующих направлениях: 1) откровенность (смеяться, потешаться), 2) злобность (издеваться, язвить, желчный, саркастический),
3) циничность (глумиться), 4)
хитрость (ехидный), 5) грубость (ёрничать, зубоскалить), 6) относительная
беззлобность (подтрунивать, прикалываться),
7) игровой характер (подкалывать,
подковыривать, подначивать –отметим своеобразную словообразовательную
парадигму таких разговорных глаголов). Некоторые типы осмеяния фиксируются в
определенных жанрах (шарж, карикатура, пародия).
Наиболее важным дифференциальным признаком в смысловом пространстве
рассматриваемого концепта является противопоставление более и менее злой насмешки.
В первом случае акцентируется стремление говорящего причинить вред объекту
осмеяния и осуждается жестокость, цинизм или хитрость насмешника, во втором
случае подчеркивается желание говорящего повеселиться и порицается некоторый
выход за грань приемлемой игры. Противопоставляются также грубая и тонкая
насмешка: издевательская насмешка не содержит никакой маскировки, в то время
как иронический или ехидный оттенок в словах может быть едва заметным.
Анализируя смысловые
оттенки между обозначениями осмеяния в русском языке, А.В. Санников (2003)
устанавливает тонкие дистинкции в данном семантическом пространстве:
облигаторное либо факультативное наличие смеха, смех субъекта либо смех
аудитории, речевое либо неречевое действие.
Внутренняя форма
данных слов часто содержит идею колющего предмета, ядовитого жала, незаживающей
язвы как результата нанесенной раны, показателен образ из греческого: сарказм
–sarkazein –рвать мясо.
В толковых словарях
английского языка находим следующие дефиниции номинантов анализируемого
концепта.
Sneer –smile scornfully or contemptuously; speak or write in a manner
suggesting or expressing contempt or disparagement (SOED); to smile or speak in
a very unkind way that shows you have no respect for someone or something: ‘Is that your best outfit?’ he sneered
(LDCE); n
Cодержательный минимум
рассматриваемого концепта сводится к следующим базовым признакам: 1) усмешка,
смех или слова, 2) выражающие презрение и неуважение, 3) по поводу глупого
поведения.
В тезаурусе П. Роже
(Roget) структура анализируемого концепта представлена как трехчастное
образование с уточнением признаков “презрение”, “оскорбление” и “осмеяние”: 1) scoff –make fun of; despise. Synonyms: belittle, boo,
contemn, deride, dig at, disbelieve, discount, discredit, disdain, flout, gibe,
jeer, knock, laugh at, make light of, mock, pan, poke fun at, pooh-pooh, rag,
rally, reject, revile, ride, ridicule, scorn, show contempt, sneer, tease; 2)
deride - make fun of; insult. Synonyms: banter, chaff, contemn, detract,
disdain, disparage, do a number on, dump on, flout, gibe, jeer, jolly, kid,
knock, laugh at, lout, mock, pan, pooh-pooh, put down, quiz, rag, rally, razz,
rib, ridicule, roast, scoff , scorn, slam, sneer, taunt, twit; 3) chaff - joke,
ridicule. Synonyms: banter, deride, fun,
jeer, jolly, josh, kid, mock, rag, rally, razz, rib, scoff, taunt, tease.
Notes: to chaff means to tease good-naturedly (Roget).
В словаре синонимов уточняются
дифференциальные признаки анализируемого концепта: это 1) демонстрируемое
неуважение (scoff), 2) громкий смех (jeer), 3) саркастичная язвительность (gibe), 4) мимическое, а не вербальное
выражение (fleer), 5) злобность и
цинизм (sneer), 6) намеренное и злобное
осмеяние (ridicule), 7) пренебрежение
и презрение (mock), 8)
оскорбительность (taunt), 9)
жестокость (twit), 10) дружеское
поддразнивание (rally) (WNDS).
Сравнение словарных
дефиниций номинантов насмешки в русском и английском языках показывает
следующее: 1) наблюдается значительное сходство в обозначении высмеивания с
целью причинения вреда объекту осмеяния, 2) в английском языке эта смысловая
область заполнена более плотно по сравнению с русским языком, 3) основные
различия между русским и английским осмыслением насмешки состоят в том, что
русские осуждают хитрую и бессовестную насмешку, а представители англоязычной
культуры ассоциируют насмешку с презрением и мимически выражают ее в виде
искривленных губ (в словарях говорится о верхней губе –такова английская
традиция, сравним: keep a stiff upper lip –remain resolute and unemotional in
the face of adversity – проявлять твердость характера во время испытаний,
сдерживая эмоции).
Сравнение русской и
английской концептуализации насмешки показывает, что выделяются две
разновидности насмешки в русской картине мире, у которых нет однословных
корреляций в английском языке. Это ехидство и глумление. Словарные дефиниции и
этимология этих слов не в полной мере позволяют нам увидеть особую значимость
тех установок поведения, которые стоят за этими концептами.
Прилагательное ехидный
происходит от существительного ехидна
–(устар.) ядовитая змея. Разг. О злом, язвительном, коварном человеке. В греч.
мифологии: чудовище –наполовину женщина, наполовину змея (БТС): Ехидна – ученые
назвали так разряд ядовитых змей. Elaps Naia; очковая змея азиатских фигляров;
также змея Coluber berus; об. злой, злорадный человек. Эхидный, злой, злобный и
лукавый. Эхидство ср. злоба, злость, лукавство. Эхиднов, эхиднин, ехидне
принадлежащий. Эхидничать или ехидствовать, злобствовать, желать и творить зло
умышленное, лукавое (Даль). В современном массовом сознании образ змеи не
всегда актуализируется при назывании кого-либо ехидным человеком, такая
ассоциация закреплена прежде всего за религиозными текстами («порождения ехиднины»). По-видимому, соединение
зловредности, насмешки и хитрости (лукавства)
фоносемантически поддерживается в данном прилагательном. Аналогичным образом
слово гад в качестве оскорбления обозначает очень неприятного, мерзкого
человека.
Семантика глагола глумиться –издеваться, зло насмехаться
(БТС); издеваться, насмехаться над кем-, чем-либо; шутить, выражая неуважение,
презрение к комулибо, потешаться над кем-либо (БАС) – становится ясной из
приводимых словарных примеров: Глумиться
над святынями, над человеческими слабостями (БТС); Грустно видеть, когда
гримасничают, кривляются и глумятся над таким предметом, который любишь горячо,
искренно и сознательно (Писарев). Мой кучер, видимо, потешался, глумился над
стариком (Тургенев) (БАС). Примеры показывают, что глумливая насмешка
вызывает резкое осуждение потому, что объектом жестокого осмеяния выступает то,
что особенно дорого кому-либо, является святым, противоречит базовым нормам
поведения. Глаголы глумиться и издеваться близки в том, что обозначают
злую и оскорбительную насмешку, вместе с тем издевательство акцентирует
жестокость и стремление унизить человека, над которым подобным образом
насмехаются, в то время как глумление подчеркивает цинизм насмешника,
отсутствие у него каких-либо этических ориентиров. Именно поэтому, вероятно, в
русском общении возникла коммуникативная потребность обозначить такое значимое
отсутствие моральных норм. В английском языке есть целый ряд слов, обозначающих
злую и жестокую насмешку, издевательство, но для англоязычной ментальности не
актуально подчеркивание именно моральной стороны вопроса: по-английски
акцентируется выражение того или иного отношения, а не отношение как таковое,
осуждается грубость, а не отсутствие уважения в душе. Не случайно столь
значимые в русской лингвокультуре оттенки значений в словах нахальный, наглый, хамский и бессовестный не дифференцируются в
английском.
Насмешка представляет
собой не действие, а квалификацию определенного действия и, как, подобные
модусные операторы, в полной мере раскрывается при адвербиальной характеристике
того или иного коммуникативного поступка: обычно говорят насмешливо (издевательски, ехидно, шутливо, иронично
и т.д.) улыбаться, глядеть, подмигивать,
спрашивать или отвечать.
Выражение насмешливого
отношения в диалоге проявляется в мимике и интонации говорящего, может быть
почти неуловимым и адекватно интерпретируется только тогда, когда участник
общения реконструирует возможные интенции своего собеседника как насмешку.
Поэтому типичен вопрос: «Ты шутишь /
смеёшься / иронизируешь / издеваешься?». Обратим внимание: вряд ли в такой
ситуации возможен вопрос: «*Ты глумишься?»,
поскольку у адресата не возникает сомнений в интенциях говорящего.
Анализ примеров из
информационно-справочных систем «Лексикограф» (www.lexicograph.ru) и
«Национальный корпус русского языка» (www.ruscorpora.ru) показал следующее.
Суть ехидного
замечания состоит в насмешливом унижении адресата:
Югов
сказал с сожалением:
-
Везет мне на работничков. У одного с сообразительностью неважно, у другого –с
памятью...
То
ли это его ехидное сожаление меня задело, то ли все само собой выплыло, но только
я уже знал, что ответить Югову (С.Абрамов).
Начальник иронически
оценивает своих сотрудников, и его слова задевают героя.
Ехидная насмешка
снижает пафос высказывания либо всей коммуникативной ситуации:
И
вот тут среди общих возгласов восторга вдруг прозвучал первый ехидный вопрос:
позвольте, а кто сказал, что открытие господина Эрстеда действительно открытие?
Влияние электричества на магниты давно открыто итальянцами Можоном и Романьози,
еще в 1802 году (В. Азерников).
В приведенном примере
ставится под сомнение авторство в отношении важного физического явления – электромагнетизма.
В данном случае обвинение в плагиате было признано несостоятельным, но отметим,
что специфика научного дискурса состоит в напряженном поиске истины, часто в полемике,
и это способствует повышенной критичности ученых как в профессиональном, так и
непрофессиональном общении.
Ехидное отношение
выражается во вводных оборотах:
-
Приступим к персональному делу коммуниста Бакасова, – сказал он, жестко нажимая
на слова.
-
Да, с позволения сказать, коммуниста, –ехидно проронил кто-то с усмешкой (Ч. Айтматов).
Выражение «с
позволения сказать» означает: то, что будет сказано, заслуживает порицания.
Проработка на партийном собрании подразумевала различные виды критики –вначале
это могла быть насмешливо-завуалированная критика, в заключительной части
собрания обычно звучали формулировки с прямым осуждением товарища, который
своим поведением уронил высокое звание коммуниста.
Применительно к
наречию ехидно удалось установить, что большинство высказываний описывают речь
героев:
И
зачем вы ему дали внутрь средство, которым бабы волосы осветляют? – ехидно
поинтересовался терапевт
(Д. Донцова).
Злая насмешка
характеризует адресата как глупого человека, совершившего абсурдное и вредное
действие, при этом, обратим внимание, говорящий занимает более высокое
статусное положение, являясь специалистом.
Аккомпанировавшая
мне пианистка не удержалась, чтобы не прокомментировать ехидно: У нас много
меццо-сопрано (И. Архипова).
Злая насмешка
свидетельствует о стремлении говорящего уколоть адресата, понизив его
самооценку: известная певица была обижена тем, что ее посчитали одной из
многих. Заслуживает внимания тот факт, что ехидство в норме пытаются сдержать,
но в ряде случаев оно вырывается наружу.
Вот
Артур Германович уж с вами побежит скорее, скорее, –
сказал он вежливо и ехидно (Ю. Домбровский).
Ехидство часто
сочетается с вежливостью, при этом возникает резкое противоречие между приятной
формой общения (назначение вежливости –сделать общение легким и приятным) и
злонамеренной интенцией говорящего.
Весьма частотна
ехидная улыбка:
И
опять ехидно улыбается: мол, такая была красавица, могла бы иметь счастливую
судьбу, но пренебрегла им, Терещенко, вышла за неудачника и вот по собственной
глупости попала в такую ужасную историю (А. Рыбаков).
Злая насмешка в виде
ехидной улыбки интерпретируется как демонстрация глупости адресата –женщина
совершила неверный выбор, попала из-за этого в неприятную ситуацию, и говорящий
с удовольствием ей показывает это. Мы видим, что ехидное поведение вызывает
особенный протест потому, что у ехидствующего есть объективные основания для
насмешки, он по сути дела бьет лежачего, который и так понимает, что находится
в затруднительном положении. В этом состоит существенное различие между
необоснованными насмешками или придирками, с одной стороны, и ехидным
осмеянием, с другой стороны.
«А
Свиридов-то еще одним циклом разродился», –ехидно
и пренебрежительно говорили одни (А. Висков).
Завистники ехидно
отзываются о новых произведениях известного композитора. Показательно сочетание
«ехидно и пренебрежительно». Актуализируется идея статусного неравноправия
коммуникантов. Отрицательно оценивая творчество своего коллеги, говорящие
принижают значимость его труда.
Ты
в курсе, что с детьми полагается время от времени гулять? –ехидно
напомнила она (Е.Яковлева).
Констатируя
общеизвестную истину, субъект показывает, что адресат уклоняется от выполнения
своих обязанностей. Акцентируется обязанность адресата, а напоминание об
обязанности –это статусный знак вышестоящего.
Ехидство в ряде
случаев смыкается с иронией:
Какой
ты, Гера, башковитый мужик, –ехидно ухмыльнулся Кравченко (В. Валеева).
Контекст показывает,
что в данном случае субъект под видом похвалы выражает сомнение в умственных
качествах адресата.
Интересны примеры, в
которых фигурирует главный носитель злобной насмешки:
Во
всяком замысле главное –точность,
–ехидно заметил дьявол,
–величие замысла –
оправдание неудачников (Ф. Искандер).
Осуждение неудачника
–беспроигрышная позиция для носителей утилитарных ценностей. Дьявол
констатирует, что неудачник всегда виноват в своей неудаче, и причиной вины
является интеллектуальная несостоятельность.
Ехидство может быть
направлено и не на адресата:
Смотри,
сколько «людей в штатском», –ехидно
сказал Сергей Павлович, – они
в таких случаях тут как тут (Л. Дуров).
Людьми в штатском
обычно называют сотрудников государственной безопасности. Говорящий критически
оценивает их работу, демонстрируя насмешку по отношению к государственной
машине, а не к собеседнику.
Ехидные замечания
подвергают сомнению претензию на высокую нравственность или изречение истины:
Только
гадости ты и помнишь, –процедил сквозь зубы дядя Жора и, повернувшись к
мальчику, ласково улыбнулся: –Женечка, ты говорил удивительно интересно. Но в жизни
все гораздо сложней. История человечества, как известно, развивается...
-
Чтоб на более высоком уровне повторять те же ошибки, –ехидно перебил его дядя Вася (А. Гладилин).
В данном примере
ехидное замечание ставит под сомнение как тезис о ценности прогресса, так и
право собеседника говорить на эту тему.
Ехидная реплика обычно
требует навыка либо интеллектуальных усилий:
Тонька
давно углядела, куда Зырин то и дело косит глаза, хотела сказать что-то
ехидное, да не придумала (Г. Попов).
Героине не нравится,
что ее попутчик заглядывается на девушку рядом, она пытается прокомментировать
это, но нужные слова не приходят. Отсюда вытекает признание жанровой природы
ехидных реплик.
Заслуживает внимания
иронический комментарий Варлама Шаламова к знакам препинания –по сути дела, к
человеческой природе:
Ехидно
сеющий сомненья / Знак вопросительный таков, / Что вызывает размышленья / У
мудрецов и дураков. / Зато в обилье восклицаний / Вся наша доблесть, наша
честь. / Мы не заслужим порицаний / За восклицательную лесть (В. Шаламов).
Автор высмеивает не
только свойственное мудрецам высокомерие по отношению к простым людям, но и
распространенное стремление прикрыть избыточной эмоциональностью корыстное
желание польстить руководству.
Интересен контекст,
нейтрализующий отрицательную оценку в слове «ехидный»:
Не
смерти все мы страшимся, как все творческие люди, а всего лишь забвения. Как
много возникало «замечательных» имен, но еще при жизни переселились они на тот
свет (слава Богу, фигурально!). Какое счастье, что идет новая журналистская
смена – острая, ехидная, умная, безжалостная, собравшаяся под знамена
«Смехопанорамы» или «Акул пера», а то под рубрику «Как это было»: пир талантов
и остроумия, поиска и находок (В. Аграновский).
Для публициста
профессионально значимо умение подметить и остро покритиковать тот или иной
социальный изъян. Не случайно объекты критики придумали для таких публицистов
слово «журналюги».
Приведенные примеры
показывают, что ехидное поведение проявляется в виде насмешливых вопросов,
комментариев, улыбочек, при этом ехидство требует определенных интеллектуальных
усилий и привычки к такой игре (ехидный человек любуется своим интеллектом),
назначение ехидства –поставить объект критики на место (незаслуженное, с точки
зрения этого объекта), ехидство сближается с иронией в том плане, что понижает
патетичность ситуации.
Важнейшей
характеристикой глумления выступает объект, который по определению не подлежит
осмеянию:
Если
тебе твоя вера не нравится, так ты ее перемени, а смеяться грех; тот последний
человек, кто над своей верой глумится (А.П. Чехов).
В этом примере четко
дана характеристика такой насмешки –это есть грех. В качестве такого объекта
выступает не только вера, но и правда:
Понимаешь,
что и наше сердце окаменело и часто даже не содрогнется, видя, как ум наш
глумится над истиной, как жизнь наша попирает закон Божий и правду (Н.
Торопцева).
Обратим внимание на
важное противопоставление ума и сердца: окаменевшее сердце –образ омертвевшей
души.
Глумятся над мёртвыми:
Ахиллес
глумится над трупом ненавистного ему Гектора (В. Вересаев).
В этом примере
подчеркивается низость героя, который пытается отомстить своему беззащитному
сопернику, унижая его после его смерти.
Для поэта
издевательство над поэзией есть глумление:
Когда
Тургенев убедился, что Добролюбов не поддается на его любезные приглашения, то
оскорбился и начал говорить, что в статьях Добролюбова виден инквизиторский
прием:
осмеять, загрязнить всякое увлечение, все
благородные порывы души писателя; что он возводит на пьедестал материализм,
сердечную сухость и с нахальством глумится над поэзиею; что никогда русская
литература, до вторжения в нее семинаристов, не потворствовала мальчишкам, из
желания приобрести этим популярность (А. Панаева).
Тургенев обвиняет
Добролюбова в отсутствии у того благородства.
Эта идея –глумиться
свойственно неблагородным людям – отчетливо прослеживается в следующей фразе:
Но
пусть бы одни площадные зеваки дурачились, – где
чернь не одинакова, где она не глумится? (И. Долгоруков).
В данном примере
акцентируется субъект этой злой насмешки – чернь.
Глумление связано с
издевательством, которое переворачивает самые основания мира:
Излишне
напоминать, что тот уровень жизни нынешняя «элита» глумливо называет
«уравниловкой»… (А. Пшеницын).
Публицист говорит об
обнищании народа, вспоминая о справедливом принципе социалистического
распределения благ, и полагает, что слово «уравниловка» звучит в устах
современных хозяев жизни кощунственно.
Образные
характеристики глумливого поведения четко показаны в следующем примере:
Маленький, коренастый,
с коричневым лицом, напоминающим помесь птицы с обезьяною <…> с
сардонически улыбающимся (презло и прегадко) ртом –даже тогда , когда не
на что было улыбаться, с пытливыми какими-то желтыми зрачками юрких глазенок,
он производил впечатление вечного паяца (и когда объяснял, и когда хвалил, и
когда порицал); и нельзя было разобрать, над чем он глумится; его глумление
выражалось в иронических «ээ», «хээ», «хм», в постукивании нас по лбу пальцем
(лишь в шестом классе мы его отучили от этого), сопровождавшем исправление
стиля (А. Белый).
Глумливый человек
смеется над теми, кто от него зависит, паясничает, показывает людям, что они
глупее его, глумление неразрывно связано с иронией, точнее –содержательно это
ирония, иногда переходящая в сарказм, а по форме – это демонстрация
презрительной злой насмешки в жестах, мимике, голосе.
Тот, кто глумится,
открыто демонстрирует презрение к нормам поведения:
При
воспитательницах уже начали рассказывать похабные анекдоты, грубо требовали
подачи обеда, швырялись тарелками в столовой, демонстративно играли финками и
глумливо расспрашивали, сколько у кого есть добра (А. Макаренко).
Глумление сопряжено с
пошлостью и цинизмом. Известный русский педагог показывает, с каким
человеческим материалом ему пришлось работать, когда он организовал свою школу
для беспризорников и малолетних преступников.
Глумление предполагает
совмещение несовместимого:
И
он, глумливо улыбаясь, целует ее, не убирая ножа (С. Василенко).
Поцелуй –это знак
симпатии, и поэтому тот, кто целует кого-либо, держа в руке нож, издевается как
над жертвой, так и над идеей выражения такой симпатии. Такой поцелуй чем-то
напоминает известный поцелуй предателя из Нового Завета.
В глумлении, как и в
ехидстве, есть нечто дьявольское:
И
еще раз мы встречаемся с глумливо-торжествующей мефистофельской улыбкой
сознания, ориентирующегося на «объективности», на трезвое констатирование
фактов (С. Франк).
Образом глумления
выступает мефистофельская кривая улыбка.
Таким образом,
глумливая насмешка представляет собой циничное демонстративное осмеяние того,
что считается святым и дорогим для человека, стоящего на фундаменте моральных
норм, при этом акцентируется принципиальное отсутствие
благородства в том,
кто глумится (в этом поведении прослеживается древнее противопоставление благородных
и неблагородных по рождению). Глумящийся может быть и умным человеком, но это
–извращенный и патологически жестокий ум.
Оценочные нормы не
дифференцируют типы насмешек и часто выражаются в виде советов по поводу того,
над чем смеяться не следует, с одной стороны, и как реагировать на насмешку, с
другой стороны.
В паремиологическом
фонде находим рекомендуемые нормы поведения по отношению к насмешке.
Не следует показывать,
что шутка задевает: За шутку не сердись,
а в обиду не вдавайся. Эта же идея выражена в следующей сентенции
известного испанского автора: «Насмешки
терпеть, но самому не насмехаться. Первое – вид учтивости, второе –драчливость»
(Б. Грасиан).
Самокритика –надежная
психологическая защита (это речение было записано В.И. Далем задолго до
появления известной книги Д.Карнеги): Нет
лучше шутки, как над собою. Сравним: He
is not laughed at that laughs at himself first –Не смеются над тем, кто смеется
над собой первым.
Не следует переходить
границы в осмеянии другого: Над кем посмеёшься, тот над тобою поплачет.
В современном
городском фольклоре часто используется фраза: Грешно смеяться над больными людьми. Это разновидность прямо
выраженной нормы: Нельзя смеяться над чужой бедой. Хорошо известна мораль из
басни И.А. Крылова: «Вперёд чужой беде не
смейся, голубок!».
Во многие культуры
вошла библейская фраза: Не насмехайся над
человеком, находящимся в горести души его (Сирах). Это изречение
сопутствует другому: Падение врага своего
не встречай криком радости. Эти фразы ориентируют людей на мудрое отношение
к жизни и принятие непредсказуемой изменчивости судьбы.
В англоязычном мире
отношение к насмешке достаточно жестко регламентируется. Г.К.Честертон вносит
важное уточнение в этот вопрос:
Смеяться
можно над чем угодно, но не когда угодно. Действительно, нельзя шутить в
определенные минуты. Мы шутим по поводу смертного ложа, но не у смертного ложа
(Г.К. Честертон).
Вместе с тем четко формулируется запрет смеяться над религией: Jest not with the eye, or with religion –Не
шути со своим глазом или с религией.
Подчеркивается, что
насмешник должен быть готов к насмешкам над ним: If you give a jest, you must take a jest –Если ты смеешься над кем-то,
то ты должен принимать насмешки. Близкое по смыслу предписание требует
учитывать чувства тех, кто подвергается насмешке: He jests at scars who never felt a wound –Над шрамами смеется тот, кто
не был ранен. Эта фраза Шекспира из «Ромео и Джульетты» хорошо известна в
англоязычном мире.
Отмечается, что
насмешки вредят человеку, привыкающему использовать их: Насмешки часто походят на тонкие яды, которые убивают тех, кто
употребляет их (П. Буаст).
Насмешка является
частым средством в споре, но свидетельствует о внутренней слабости спорщика: Насмешка бывает часто признаком скудости
ума; она является на помощь, когда недостает хороших доводов (Ф.Ларошфуко).
Таким образом,
отношение к насмешке сводится к следующим предписаниям:
1) существуют вещи,
над которыми не смеются, 2) не следует болезненно реагировать на насмешки, 3)
нужно знать, что над насмешником тоже посмеются, 4) не следует часто смеяться
над людьми, 5) полезно иногда смеяться над собой, 6) следует помнить, что
насмешка –плохой аргумент в споре.
Подведем основные
итоги.
Насмешки –обидные
шутки –являются важными регуляторами межличностных отношений и концептуализируются
в языковом сознании в виде многомерного континуума, основными параметрами
которого выступают намерения причинить зло объекту насмешки и получить от этого
удовольствие. По признаку злонамеренности противопоставляются язвительные и
дружеские насмешки, по степени выраженности замысла –грубые и тонкие, по жанровой
сформированности –спонтанные и фольклорные (либо литературные). Язвительные
насмешки в наибольшей мере характеризуются этнокультурной спецификой,
проявляясь в русском языковом сознании в виде ехидства и глумления. Для русских
в насмешке на первый план выходит внутреннее отношение насмешника к объекту
осмеяния, для представителей англоязычного сообщества –демонстрация такого
отношения. В ассоциативном поле насмешки выделяются характеристики субъекта,
объекта и манеры насмешки, при этом склонность к насмешкам осмысливается как
претензия на относительно высокий интеллект и как показатель душевной черствости.
В паремиологии акцентируется амбивалентная опасность насмешки, которая может
уколоть того, над которым смеются, и принести вред насмешнику.
Литература
1. Бабаева Е.В.
Концептологические характеристики социальных норм в немецкой и русской
лингвокультурах: монография. –Волгоград: Перемена, 2003. –171 c.
2. Воркачев С.Г.
Лингвокультурология, языковая личность, концепт: становление антропоцентрической
парадигмы в языкознании // Филологические науки. – 2001. №1. –С. 64-72.
3. Карасик В.И.
Языковой круг: личность, концепты, дискурс. –Волгоград: Перемена, 2002. –477 с.
4. Красавский Н.А.
Эмоциональные концепты в немецкой и русской лингвокультурах: Монография.
–Волгоград: Перемена, 2001. –495 с.
5. Ларина Т.В.
Категория вежливости и стиль коммуникации: Сопоставление английских и русских
лингвокультурных традиций. –М.: Языки славянских культур, 2009. –512 с.
6. Санников А.В.
Высмеивать, осмеивать, вышучивать, засмеять // Новый объяснительный словарь
синонимов русского языка. Третий выпуск. –М.: Языки славянской культуры, 2003.
–С. 89-93.
7. Слышкин Г.Г.
Лингвокультурные концепты и метаконцепты: Монография. – Волгоград: Перемена,
2004. –340 с.
8. Степанов Ю.С.
Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. – М.: Школа «Языки
русской культуры», 1997. –824 с.
9. Стернин И.А.
Описание концепта в лингвоконцептологии // Лингвоконцептология. Вып.1. / Науч.
ред. И.А. Стернин. –Воронеж: Истоки, 2008. –С. 8-20.
Лексикографические
источники
Баранов О.С.
Идеографический словарь русского языка: 4166 статей. –М.: ЭТС, 1995. –820 с.
[Баранов].
Большой толковый
словарь русского языка / Сост. и гл. ред. С.А. Кузнецов. СПб.: Норинт, 1998.
–1536 с. (БТС).
Даль В.И. Толковый
словарь живого великорусского языка: В 4 т. –М.: Терра, – 1994. (СД).
Словарь синонимов
русского языка: В 2 т. / ИЛИ РАН; под ред. А.П. Евгеньевой. –М.: Астрель –АСТ,
2001. (ССРЯ).
Collins COBUILD
English Language Dictionary. London: Collins, 1990. 1703 p. (COBUILD).
Shorter Oxford English
Dictionary. 5th Ed. (CD-ROM Version 2.0). 2002. (SOED).
Webster’s New
Dictionary of Synonyms. Springfield, Mass.: Merriam, 1978. 909 p. (WNDS).
ВОЗДЕЙСТВУЮЩАЯ ФУНКЦИЯ НАВОДЯЩИХ ВОПРОСОВ В СУДЕБНОЙ
РЕЧИ
Н.В. КОЖЕДУБ
THE
PERSUASIVE FUNCTION OF LEADING QUESTIONS IN THE COURTROOM DISCOURSE
N.V.
KOZHEDUB
Статья посвящена
изучению роли вопросительных высказываний в процессе убеждения в судебной речи.
Наводящие вопросы являются главным инструментом перекрестного допроса.
Разделительные вопросы помогают адвокату контролировать свидетеля
процессуального противника.
Ключевые
слова:
судебная речь, наводящие вопросы, убеждение, разделительные вопросы, контроль.
The focus of the article is the role of questions in the process of
persuasion in the courtroom discourse. Leading questions are a major tool of
cross-examination. Tag-questions aid the barrister in controlling an adverse
witness.
Keywords: courtroom discourse,
leading questions, persuasion, tag-questions, control.
Английский судебный
процесс основан на принципе состязательности: защитник и обвинитель стараются
убедить в правильности своей интерпретации рассматриваемого дела. Таким
образом, судебный процесс – это соревнование между обвинителем и защитником.
Теория доказательств рассчитана, в первую очередь, на присяжных, т.к. именно
они выносят вердикт о виновности или невиновности подсудимого, и процесс
рассмотрения доказательств оказывает на них огромное влияние.
Свидетельские
показания –это основной способ доказывания в английском судебном процессе. При
даче свидетельских показаний отсутствует свободный рассказ об обстоятельствах
дела. Допрос состоит только из вопросов и ответов. При основном допросе адвокат
опрашивает своего клиента и благоприятных для своей правовой позиции
свидетелей. После основного допроса проводится перекрестный допрос, когда
вопросы задает противоположная сторона.
В соответствии с
состязательной моделью правосудия, перекрестный допрос служит основным способом
дискредитации свидетеля и/или свидетельских показаний перед присяжными
заседателями. Для судьи и присяжных важно,чтобы перекрестный допрос был
интересным и кратким, поэтому адвокат должен использовать такие вопросы,
которые могли бы подтвердить линию защиты и подорвать доказываемую позицию
противоположной стороны.
При анализе типов
вопросов, которые являются наиболее типичными для судебных прений,
исследователи выделяют две главных категории. К первой категории относятся
открытые вопросы, т.е. вопросы, направленные на поиск информации (Information
Seeking Questions). Вторую группу составляют наводящие вопросы, нацеленные на
подтверждение информации (Confirmation Seeking Questions) [5:34].
В отличие от основного
допроса, где вопросно-ответный ход предполагает использование открытых
вопросов, перекрестный допрос состоит, в основном, из наводящих вопросов, т.к.
именно данная категория вопросов позволяет адвокату, проводящему перекрестный
допрос, быть убедительным, информирующим и знающим.
Наводящий вопрос
предлагает опрашиваемому свидетелю уже готовый ответ. Именно наводящие вопросы
полностью контролируют то, что свидетель собирается сказать, и позволяют
адвокату, который проводит перекрестный допрос, предложить свою версию фактов и
событий в рассматриваемом деле. «В отличие от повседневной речи судебные
вопросы имеют четкую цель: получение не новой информации, а той, которая может
дискредитировать другую сторону в перекрестном допросе» [5:32].
Таким образом,
наводящие вопросы являются контролирующими и принуждающими. Х. Вудбери
исследовала различные типы вопросов с точки зрения функции контроля и
принуждения. Термин «контроль» определяется как «степень навязывания своей
интерпретации судебного дела» [3:199]. В таблице представлены вопросы разных
типов по степени их способности контролировать свидетеля и/или свидетельские
показания (по восходящей шкале):
|
Специальные вопросы |
And then what happened? Who did you see? |
|
Альтернативные вопросы |
Did you see one man or two? |
|
Общие вопросы |
Did you see two men? Didn’t you see two men? You saw two men? You didn’t see two
men? |
|
Разделительные
вопросы |
You saw two men, didn’t you? You didn’t see two
men, did you? You saw two men, (is
that) right? You saw two men, did
you? |
Согласно данному
исследованию, самыми эффективными по воздействию являются разделительные
вопросы. В таблице представлена лишь синтаксическая классификация типов
вопросов и не учитываются такие факторы, как пропозициональное содержание,
контекст, интонация, которые могут усиливать или смягчать контроль,
осуществляемый в вопросах. В порождении высказывания, которое может оказать
определенное воздействие на слушающего, используются средства всех уровней
языка: лексический, грамматический и фонетический – в их тесном взаимодействии.
Речевое воздействие
рассматривается как достижение ряда целей, главной из которых является
регуляция деятельности собеседника, т.е. цель, которая лежит за пределами речи.
Целью разделительных вопросов во время перекрестного допроса является
стремление судебного оратора доказать правильность своей позиции.
Судья и присяжные
являются теми, на кого прежде всего направлен убеждающий эффект разделительных
вопросов.
Разделительные вопросы
делятся на две основные категории: регулярные и нерегулярные [1:256-257].
Разница между категориями состоит в наличии или отсутствии вербального
вопросительного сегмента, т.е. регулярные разделительные вопросы включают в
свою структуру данный сегмент, а нерегулярные – нет.
Регулярный
разделительный вопрос – это грамматическая структура, в которой вербальный
вопросительный сегмент (tag) присоединяется к главному компоненту, представленному
повествовательным, повелительным или восклицательным
предложением. Выделяют
сбалансированные и несбалансированные регулярные разделительные вопросы
[6:727]. В первом типе вопросов главный компонент – положительный, в то время
как вопросительный сегмент –отрицательный, и наоборот. Таким образом,
образуются положительно-отрицательные и отрицательно-положительные
сбалансированные разделительные вопросы. В несбалансированном типе
разделительных вопросов обе части являются или положительными, или отрицательными.
Несбалансированные
разделительные вопросы с положительной несбалансированностью являются типичными
для перекрестного допроса. Они требуют минимального ответа и содержат уже
сформулированные предположения. Адвокат представляет свою версию присяжным, в
основном, посредством вопросов, а не то, что свидетели говорят в ответ.
Достигая цели
дискредитации свидетеля противоположной стороны, разделительные вопросы
продуцируют атмосферу тревоги, стресса и враждебности. Таким образом, наводящие
вопросы в судебной речи выполняют двойственную функцию. С одной стороны, они
являются эффективным средством контроля опрашиваемого свидетеля. С другой
стороны, они подтверждают ту информацию, которая доказывает правоту позиции судебного
оратора, ведущего перекрестный допрос. Вопрос адвоката, в некоторой степени,
может манипулировать формой и содержанием ответа свидетеля. Более того, если
ответ свидетеля не удовлетворяет адвоката, он вправе задать дополнительные
вопросы, чтобы достигнуть своей цели.
Литература
1. Alexander L.G. Longman English Grammar. –
2. Berk-Seligson S.
The bilingual courtroom: court interpreters in the judicial process. –
University of Chicago Press, 2002. –323 p.
3. Eades D.
Sociolinguistics and the Legal Process. –Multilingual Matters, 2010. – 320 p.
4. Flowerdew J., Gotti
M. Studies in specialized discourse. –Peter Lang, 2006. –293 p.
5. Hale S.B. The Discourse of Court Interpreting: Discourse Practices of
the Law, the Witness and the Interpreter. –John Publishing Company, 2010. –265
p.
6. Mykhailenko V.V. Functional semantics of tags in discourse//
Messages, Sages and Ages. Proceedings of the 2nd International Conference on
British and American Studies. Suceava,
Romania. - Editura Universitatii Suceava, 2006. –P. 725-732.
7. Waites R. Courtroom
psychology and trial advocacy. –ALM Publishing, 2003. – 624 p.
РЕАЛИЗАЦИЯ ИНВЕКТИВЫ В ОСЕТИНСКОМ ЯЗЫКЕ
И.Э. КОРАЕВА
Invective Realization in
Ossetic
I.E.
KORAEVA
Данная статья
посвящена использованию инвектив в осетинской лингвокультуре. На примере
определенных ситуаций рассматриваются два компонента инвективной стратегии:
отрицательная оценка и стремление понизить социальный статус адресата.
Ключевые
слова:
инвектива, стратегия, отрицательная оценка, социальный статус.
The article is devoted to the using of invectives in the Ossetian
linguoculture. On an example of the certain situations two components of the
invective strategy are considered: negative valuation and aspiration to lower
the social status of the addressee.
Keywords: invective, strategy, negative estimation, social status.
Осетинская
лингвокультура подвержена влиянию процессов, происходящих в различных областях
жизни общества. Стремление к выражению его эмоционального состояния присуще
любому человеку. Для достижения этой цели используются самые разнообразные
способы характеристики как мира в целом, так и объекта речи, в том числе и
применение инвектив. Мы попытаемся наглядно проиллюстрировать это на примере фрагментов
живой речи носителей языка и отрывков из произведений современных осетинских
драматургов.
Современная
лингвокультура не обходится без употребления инвективных единиц. Ругательства и
брань существуют в языке любого этноса и служат для выражения как негативного,
так и позитивного отношения инвектора (выразителя инвективы) к инвектуму
(адресату) [2], а также к чему-либо (например, к ситуации).
«В настоящее время
существует устоявшееся мнение о том, что инвективная лексика является
достоянием представителей социального низа или деклассированных элементов.
Ругаться, по мнению общества, может только человек с очень низкой внутренней
культурой, что, в представлении большинства, и соответствует дну» [4]. Однако
это мнение не представляется нам правомерным.
Широкое применение
инвектив связано с изменением норм и правил жизни, этики, морали, исчезновением
барьеров дозволенности и уместности подобного рода лексики в конкретной
вербальной ситуации.
В современной
лингвистике понятие «инвектива» определяется как «резкое выступление против
кого-либо, чего-либо, оскорбительная речь», «оскорбительное слово в наиболее
резкой форме» [1; 10:11].
Инвективу определяют
как вид высказывания, выступление против кого-либо, содержащее обвинения,
оскорбления, резкие выпады, а также грубую брань, бранные (нецензурные) слова и
выражения. Два взгляда на инвективу имеет В.М. Жельвис:
в узком смысле
инвектива –«это способ существования словесной агрессии, воспринимаемый в
данной социальной (под)группе как резкий или табуированный», «вербальное
нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными средствами», в
широком –«любое словесно выраженное проявление агрессивного отношения к
оппоненту» [5:13].
Согласно А.А.
Леонтьеву, «инвективную лексику и фразеологию составляют слова и выражения,
заключающие в своей семантике, экспрессивной окраске и оценке оскорбление
личности и адресата, интенцию говорящего / пишущего унизить, оскорбить,
обесчестить, опозорить адресата своей речи, обычно сопровождаемую намерением
сделать это в как можно более уничижительной, резкой, грубой или циничной
форме» [8:7].
Исходя из
вышесказанного, делаем вывод о том, что намерение оскорбить или унизить
адресата речи или третье лицо в семантике лексической единицы является основным
критерием для определения ее как инвективы, которая находит выражение «в виде
оскорбления, презрения, резких выступлений и выпадов против кого-либо, негативных
оценок, злых шуток, сплетен, обзываний, враждебных фантазий, угроз, бранных
выражений и даже деструктивных форм поведения, например, подстрекательства,
подначивания, передразнивания, подтрунивания» [7].
Намерение оскорбить
или унизить адресата является основной стратегией инвективы. О.В. Демидов
выделяет два компонента инвективной стратегии: «1) отрицательную оценочность и
2), отмеченное В.И. Жельвисом, –«стремление понизить социальный статус
адресата»» [3], который определяется как объективными (пол, возраст,
образование, профессия, занимаемая должность, уровень достатка и формы
выражения достатка), так и субъективными (общественная оценка и самооценка
личности, удовлетворенность существующим социальным положением и т.п.)
параметрами [4].
Отрицательная оценка
объекта, подвергающегося оскорблению, в приведенном ниже примере, не вызывает
сомнения: «хъахбай» означает «1) проститутка; 2) развратник» [9:496], и не
может иметь положительной коннотации. В качестве инвективы рассматривается
модель поведения, не соответствующая нормам морали данного этноса,
акцентирующего запреты на внесемейные связи. Инвектор и инвектум, не
участвующий в речевом акте, люди разных возрастных групп: первая является
представительницей старшего поколения, для которого неприемлема либерализация
некоторых норм морали в современном социуме, вторая –молодая
представительница
нового поколения с прогрессивными взглядами на жизнь, отношения между людьми.
|
«Зæронд
устытæ–сыхæгтæ–изæры уынджы
бадгæйæиннæсыхæгты кой кæнынц,
дам-думтæхæссынц. Х.
Зонæм æй уыцы хъахбайы.
Йæхъуыддæгтæзындгонд ысты иууылдæр. Цы ма
сææмбæхса?...» |
|
Бабушки –соседки,
сидя вечером во дворе, обсуждали других соседей, сплетничали. Х. Знаем мы эту
проститутку. Все ее дела давно известны. Что их еще прятать?... |
|
|
||
|
«Шахтерты
хæрæндон. Стъолтæ Буфет. Лолитæбоцкъайæфынккалгæбæгæны
кружкæты кæны. Шахтертæбадынц, хæ рынц, дзурынц
хъæрæй, зарынц. Лолитæ
Мауал –ма зарут, хъомты уаст куы
кæнут.
Мæхъустæуæбакъырма сты. Зауыр,
цал бæгæныйы айстай?» |
|
Шахтерская столовая.
Столы. Буфет. Лолита разливает из бочки пенящееся пиво. Шахтеры сидят, едят,
громко разговаривают, поют. Лолита. Хватит петь,
мычите как коровы. Я уже оглохла. Заур, сколько пива ты взял? [11:192]. |
Отрицательной оценке
может подвергнуться не только объект, на который она направлена, но и его
действие. К примеру, в данном случае Лолита сравнивает пение шахтеров с
мычанием коров. Такая форма обращения свидетельствует об отсутствии условностей
в отношениях между людьми – участниками данного речевого акта, что обусловлено
отсутствием возрастных отличий, небольшой разницей в социальном статусе
коммуникантов.
В приведенном ниже
примере показано желание одного из оппонентов понизить значимость социального
статуса другого, что является одной из основных функций инвективной лексики
[5:109], выраженное сравнением рода его профессиональной деятельности с
деятельностью мелких представителей животного мира «ды та – шахтер. Ома – уыры»
(а ты – шахтер. Вроде – крот), «мæнæкарк фаджыс куыд змæнта»
(как курица в навозе).
|
«Дударыхъо
(Зауырмæ. Дæхорзæхæй, лæппу, хистæр
куы ′рбацæуы, уæд-иу чысыл кæнæгалиуырдæм
фессæнд, кæнæта рахизырдæм. Зауыр.
Æмæды хистæр дæ уый цæмæй
бæрæг у? Ома дыл стыр æмæсхъæл рихитæ ис,
уæд алкæмæй дæр хистæр дæ Дударыхъо. Æдылы! Æз хицауады лæг дæн, ды та – шахтер. Ома – уыры. Ды хуынчъы ныббырыс æмæдзы цыдæртæ мæнтыс, змæнтыс, мæнæкарк фаджыс куыд змæнта, афтæ Æз та пылыстæг къæлæтджыны бадын æмæмæсæр хойын, дæцард дын нывыл куыд рацаразон, ууыл. Нæмæбамбæрстай? Нæ Æмæуый дæй аххос нæу. Уырытæ исты куы ′мбариккой, уæд сæ цард зæххы бын не ′рвиттикой. Æз – хицау дæн æмæ исчердæм фессæнд.» |
|
Дударыко (обращаясь к Зауру). Послушай, парень, когда приходит начальство, надо посторониться либо влево, либо вправо. Заур. А по чему же видно, что ты начальник? Раз у тебя такие усы большие, так ты начальник? Дударыко. Дурак! Я – человек правительства, а ты – шахтер. Вроде – крот. Залезешь в свою дыру и возишься там, и возишься, как курица в навозе. А я сижу в кресле слоновой кости и думаю, как твою жизнь улучшить. Не понял? Нет. Но это не твоя вина. Если бы кроты что-либо понимали, они не проводили бы всю жизнь под землей. Я – начальник, так что, посторонись. [11:193] |
«Стремление понизить социальный статус адресата» подобным образом – при помощи применения зоонимов – довольно частое явление. «При этом имплицируется комплекс качеств, присущих тому или иному животному: свинья – грязное, неразборчивое, беззастенчивое существо, кошка – блудливое, мстительное, оченьосторожное существо» [6:289]. Мысырби называет своего сына «куыдзы хъæвдын» – «щенок», тем самым подчеркивая его незначительность, неумение постоять за себя. Отношения между сыном и отцом аналогичны отношениям начальник – подчиненный: Дайран не имеет права высказывать свое мнение или желание, в связи с тем, что он еще слишком молод (15 лет), но, даже не учитывая возраста сына, Мысырби считает себя вправе поступать, как считает нужным, так как он – отец.
|
«Мысырбийы æмæхгæд
кæрт. Ирон хæххон уæлæдзыг хæдзар. Йæ
акомкоммæ бæхбæттæнтæ. Мысырби йæ
фынддæсаздзыд лæппу Дайраны ахуыр кæны хъæбысæй
хæцын. Сæ дыууæ дæр – бæгъæввад,
астæуæй уæлæмæ – гомбуар, æнæ
худтæй. Мысырби. Кæс дæхимæ, куыдзы хъæвдын. (Йæ къух ын ацахста, нылвæста йæ). Кæс – ма ацы æнаккагмæ. Нæ йæ фæнды…» |
|
Закрытый двор дома Мысырби. Осетинский горский дом. Напротив – конюшни. Мысырби обучает своего пятнадцатилетнего сына Дайрана борьбе. Оба босые, обнажены выше пояса, без головных уборов. Мысырби. Посмотри на себя, щенок. (Схватил его руку, скрутил его). Посмотрите на этого негодника. Не хочет он… [11:26] |
Еще один пример использования зоонима с целью унизить инвектума можно наблюдать в приводимом далее примере. Отец сравнивает ребенка со «скотиной» – «фос», имея в виду его неспособность воспринять доводимую до него информацию, осмыслить ее и отреагировать на нее должным образом.
|
«Фыд йæ æгоммæгæс фыртмæ: Фос дæ, æви цы дæ? Ныхасмæ цæуылнæ хъусыс?» |
|
Отец непослушному сыну: Скотина ты, или кто? Почему ты не слушаешь, что тебе говорят? |
Одной из стратегий инвективы является подвержение сомнению психического состояния человека, его умственного развития: «Ды æцæг хъуаг куы дæ» – «Да ты действительно сумасшедший» – подобного рода замечание среди молодежи направлено на унижение одного из участников ситуации.
|
«Лæппуты къорды ′хсæн
хылы хуызы ныхас. Х.
Ды æцæг хъуаг куы дæ æмæ
дæ æх ныры онг куы нæ зыдтон. У. Чи у хъуаг? Æз? Дæхæдæг хъуаг. Хъуагæй фыддæр….» |
|
Ссора в группе молодых людей. Х. Да ты действительно сумасшедший, а я и не знал до сих пор. У. Кто сумасшедший? Я? Сам ты сумасшедший. И даже хуже… |
Еще один способ реализации инвективной лексики – использование стилистически нейтральной лексики, воспринимаемой как оскорбительная с учетом конкретной речевой ситуации, особенностей отношений инвектора и инвектума и их самих. Несмотря на то, что семантика слова не предполагает пейоративной коннотации, оно воспринимается как несущее отрицательную оценку.
|
«Цалдæр лæппуйæ фæцæуынц, хъæрæй дзурынц. Сæ иу фæстæмæ фæкаст æмæ ауыдта иунæгæй рацæйцæугæ æндæр лæппуйы, сабыр лæппуйы. Разæй цæуджытæ йыл хынджылæг систой, фæлæ сæм иунæг ницы сдзырдта. Сæ фæндæй куы ницы рауад, уæд сæ иу дзуры: «Гъей, уадзут æй, ай æвæццæгæн «иннæтæй» у!». Лæппутæ хъæрæй ныххудтысты.» |
|
Идут несколько мальчишек громко разговаривая. Вдруг один из них оборачивается и видит другого мальчика, идущего одного, спокойного мальчика. Впереди идущие стали насмехаться над ним, издеваться, но тот никак не реагировал. Когда те, кто был в большинстве, поняли, что из их задумки ничего не выйдет, один произнес: «Оставьте его, он, наверное, «из других»!». Мальчики громко рассмеялись. |
В данном случае слово «иннæ» – «другой» не содержит в своей семантике инвективного компонента, но в кругу данной группы имеет совершенно определенное значение, понятное только ей. И, наверняка, здесь оно несет в себе не положительную оценку того мальчика, который шел позади, так как можно предположить, что подчеркивая его отличие от себя и себе подобных, которые, несомненно, рассматриваются только с положительной стороны, «другой» значит, соответственно, отрицательный.
Инвективная лексика занимает значительное место в осетинской лингвокультуре и имеет широкое применение, что связано с разнообразными причинами. В речи носителей языка и произведениях осетинской драматургии использование зоонимов можно назвать одним из наиболее частотных проявлений инвективы. В разговорной речи носителей языка инвективная лексика представлена намного шире. Все более частотное использование инвективы нельзя назвать положительной динамикой языка, так как инвектива опошляет общение, делает его неприемлемым, демонстрирует низкий уровень словарного запаса, бестактность говорящего. «Вербальная инвектива – национальное достояние, разница существует лишь в выборе и реализации инвективных формул, целенаправленном нарушении (или ненарушении) языкового табу или использовании обсценной лексики» [4].
Литература
1. Булыко А.Н. Большой словарь иностранных слов. 35 тысяч слов. Изд. 3-е, испр., перераб. – М.: Мартин, 2010. – 704 с.
2. Голев Н.Д. Общие проблемы взаимодействия естественного и юридического языка, лингвистики и юриспруденции [Текст] / Н.Д. Голев // Юрислингвистика – 2: Русский язык в его естественном и юридическом бытии. – Барнаул, 2000.
3. Демидов О.В. Инвективная лексика в СМИ (на примере политического журналистского дискурса). – Режим доступа: http://www.lib.csu.ru/vch /11/2004_01/014.pdf
4. Дмитриенко Г.В. Социальный аспект англоязычной субстандартной инвективы. – Режим доступа: http://www.pglu.ru/lib/publicationsUniversity_Reading/2008/V/uch_2008_V_00030.pdf
5. Жельвис В.И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. [Текст] / В. И. Жельвис. – М.: Ладомир, 2011. – 349 с.
6. Карасик В.И. Язык социального статуса. – М.: Институт языкознания АН СССР, Волгоградский педагогический институт, 1991. – 495 с.
7. Костяев А.П. Дискурсивные маркеры вербальной агрессии в профессиональной коммуникации. – Режим доступа: http://www.tverlingua.ru/archive /019/9 _19.pdf
8. Леонтьев А.А., Базылев
В.Н., Бельчиков Ю.А, Сорокин Ю.А. Понятие чести и достоинства, оскорбления и
ненормативности в текстах права и средств массовой информации [Текст] / А.А.
Леонтьев и др. – М.: Фонд защиты и гласности, 1997. – 128 с.
9. Осетинско-русский
словарь. – Владикавказ: Алания, 2004. – 540 с.
10. Стернин И.А.
Проблема сквернословия [Текст] / И.А. Стернин. – Туапсе: ГУП «Туапсинская
типография», 2000. – 30 с.
11. Хуыгаты Г.Д.
Æххуырст фæтæг: Пьесæтæ, радзырдтæ. –
Дзæуджыхъæу: Ир, 2002. – 463 с.
ПРЕДИКАЦИЯ, ПРЕДИКАТИВНОСТЬ И ПРОПОЗИЦИЯ :
СООТНОШЕНИЕ ПОНЯТИЙ
Г.Н. МАНАЕНКО
PREDICATION,
PREDICATIVITY AND PROPOSITION : CORRELATION OF THE CONCEPTS
G.N. MANAENKO
В статье раскрывается
дефиниционное содержание понятий предикации, предикативности и пропозиции.
Предпринимается попытка выявления корреляции данных понятий в коммуникации.
Ключевые
слова:
коммуникативный процесс, предикатный концепт, теория внутренней речи,
индивидный концепт.
The article reveals the definitional content of the concepts of
predication, predicativity and proposition. An attempt of revealing the correlation
of these concepts in communication is undertaken.
Keywords: communicative process, predicate concept, theory of inner speech,
individual concept.
Понятие предикации
достаточно часто встречается в современных синтаксических исследованиях.
Однако, будучи разработанным прежде всего в логике, в языковых описаниях оно
может вообще не использоваться, как например, в «Русской грамматике» (РГ-80)
или «Коммуникативной грамматике русского языка» Г.А. Золотовой, Н.К. Онипенко и
М.Ю. Сидоровой, либо наполняться различным содержанием, что во многом
определяется особенностями лингвистических направлений и школ, в которых его
применяют.
Так, в «Словаре
лингвистических терминов» О.С. Ахмановой предикация определяется как «отнесение
данного содержания, данного предмета мысли к действительности, осуществляемое в
предложении (в отличие от словосочетания)» (1, с. 346). Таким образом, здесь
отмечается прежде всего акт отнесения предмета мысли к действительности. Однако
еще П.Ф. Стросон писал: «Одна из главных целей употребления языка –это
констатация фактов о предметах, людях и событиях.
Чтобы достичь этой
цели, мы должны каким-то образом ответить на вопрос «О чем (ком, котором из
них) вы говорите?», а также на вопрос «Что вы говорите об этом (нем, ней)?».
Ответить на первый вопрос – задача референции (или идентификации). Ответить на
второй вопрос – задача предикации (или характеризации)» (11, с. 75). Вполне
очевидно, что дефиниция, приведенная из словаря О.С. Ахмановой, скорее
соответствует сути референции, нежели предикации.
В более позднем
издании подобного рода –«Лингвистическом энциклопедическом словаре» (
Общеизвестно, что
восприятие человеком действительности («внешнего мира») не сводится к простому,
зеркальному отражению. Несомненно и то, что окружающий мир представляется
человеку не в хаотическом континууме, а как последовательная смена своеобразных
комплексов ситуаций. В связи с чем В.А. Звегинцев писал: «К ситуации следует
отнести и все то, что вокруг человека, и все то, что находится в его сознании,
«внутри» человека… Таким образом ситуация – это все то, что человек и
наблюдает, и воспринимает, и думает, и сочиняет, и предполагает.
Короче говоря,
ситуация – это все, что может быть содержанием коммуникативного процесса.
Именно в этом смысле ситуация глобальна. Однако только в этом смысле.
Но мир
действительности – не ситуация. Это мир действительности, не прошедший через
человеческое сознание. Ситуация возможна только тогда, когда есть человек
(выделено мною –Г.М.). Попробуем убрать из мира действительности человека, и
этот мир остается, а никаких ситуаций не будет» [4:188].
Выдающийся
отечественный лингвист предвосхитил в своих теоретических построениях поворот в
научных исследованиях к человеку, реализацию антропоцентричного подхода к
изучению языка, а его тонкое наблюдение о «человеческой» природе ситуации, по
существу, дезавуирует представление цели предикации как отражения «положения
дел» в действительности и последующие посылки и теоретические выкладки,
предложенные в рассматриваемой словарной статье Ю.С. Степановым, о разделении
предикации на два этапа (первый –создание пропозиции, или «незавершенной»
предикации) и существовании так называемой «завершенной» предикации, которая
представляет собой «утверждение или отрицание (истинности или ложности)
пропозиции относительно действительности» (9, с. 393). Как уже было показано,
утверждение или отрицание пропозиции («объективного» содержания высказывания)
относительно действительности является задачей референции, но не предикации. В
выделении же первого этапа предикации как акта создания пропозиции (предикация
в узком смысле) содержится внутреннее противоречие, поскольку даже в этом
издании (в статье, написанной Н.Д. Арутюновой) пропозиция определяется как семантический инвариант, общий для всех
членов модальной и коммуникативной парадигм предложений и производных от предложения
конструкций (номинализаций): «В состав П. входят термы, способные к референции,
и предикат, способный приобретать модальные и временные характеристики»
[9:401]. Представление пропозиции как предиката и соположенных ему актантов не
отвечает пониманию предикации как акту соединения двух предметов мысли, пусть
даже и выраженных данным предикатом и каким-либо его актантом, так как
«семантический инвариант» по своей сути соответствует номинативному аспекту
предложения (высказывания), противопоставленному в языке по функции предикации.
Отсюда следует, что принять представление предикации как акта создания
пропозиции («незавершенной» предикации) невозможно, потому что это акты
различной функциональной природы, хотя, конечно, присутствуют в процессе порождения
речи. Что же касается второго этапа предикации («завершенной» предикации), то
репрезентированная в таком виде она не только более отвечает задачам референции,
но и поразительно соответствует чисто грамматическому понятию – предикативности
(которое, естественно, абсолютно не применимо в логике).
Сущность предикации
непостижимым образом исчезает в синтаксических сочинениях, просачиваясь,
подобно песку сквозь пальцы, у лингвистов. Покажем такое «положение дел» на
примере современного учебника по теории синтаксиса О.А. Крыловой, М.Ю.
Максимова и Е.Н. Ширяева. В разделе «Общее понятие о предложении» отмечается:
«Отнесение содержания высказывания к действительности есть грамматическое
значение предложения, называемое предикативностью». И далее: «… «… Чтение книг вслух». В данном случае
состоялся акт предицирования (! –Г.М.), т.е. содержание
предложения-высказывания. Чтение книг вслух было соотнесено говорящим с
действительностью – как реальное действие, имевшее место в прошлом, до момента
речи» [8:22–3]. В процитированном фрагменте текста понятия предикации (акта
предицирования) и предикативности, в принципе, тождественны. Может быть,
понятие «предикативность» просто выступает лингвистическим (грамматическим)
коррелятом логического понятия «предикация» (оставим пока в стороне их
принципиальное несоответствие в данных трактовках)? Однако современная
синтаксическая наука действительно испытывает большую потребность в применении
понятия предикации, поскольку, как замечает А.Е. Кибрик, «информация о
внеязыковой действительности неотделима от личности, сознания и воли
говорящего. Его речевая деятельность состоит не только в творческом осмыслении
действительности, но и творческом преобразовании континуального представления о
действительности в его дискретный двухмерный (линеаризованный) образ-текст»
[6:201].
Именно поэтому в
относительно новом «Кратком словаре лингвистических терминов» Н.В. Васильевой,
В.А. Виноградова и А.М. Шахнаровича, целью которого провозглашены отбор, ввод и
определение языковедческих терминов, употреблявшихся в лингвистических работах
80 – 90 гг. прошедшего столетия, а также не отраженных до этого издания в
словарях, имеется отдельная статья «Предикация», где дается следующее
определение этого понятия: «Устанавливаемая посредством речемыслительного акта
и выражаемая в структуре предложения связь между предметами мысли: соотношение
между некоторой сущностью и ее проявлением (акциденцией) в виде другой
сущности, признака или действия, отражающее в рамках высказывания реальное или
воображаемое положение дел» [2:90]. Здесь же отмечается, что по функции в
речемыслительном акте предикация противопоставляется номинации.
На первый взгляд,
данная дефиниция предикации значительно точнее и привлекательнее, чем
соответствующая в «Лингвистическом энциклопедическом словаре»: вводится понятие
акциденции, нет «этапов» предикации. Однако и в этом издании присутствует
утверждение об отражении в акте предикации «положения дел», что в неявной форме
опять сводит предикацию к пропозиции, которая, в свою очередь, здесь определяется
следующим образом: «Обозначенное в речи действительное или возможное положение
дел, объективный, стабильный семантический компонент высказывания (предложения),
способный получать истинностное значение. В состав пропозиции входят предикат и
термы, которые являются логическим соответствием понятия актантов» [2: 95].
Последнее побуждает обратиться к определению в данном словаре термина предикат,
который трактуется как: «1. Главный компонент семантической структуры
высказывания. П. отражает в рамках высказывания реальное или воображаемое
положение дел (см. Предикация, Предикативность)» [2:89]. В итоге все вернулось
на круги своя: предикация и предикат «отражают» положение дел в рамках
высказывания, пропозиция «обозначает» положение дел в речи, так что даже для
неискушенного читателя видны тавтологичность данных определений и фактически
полная тождественность понятий, обозначенных терминами «предикация», «пропозиция»
и «предикат». Совершенно ясно, что подобные смешение и подмена понятий не
приводят к корректным лингвистическим описаниям синтаксических явлений, и
поэтому представляется необходимым, во-первых, прояснить содержание понятия
предикации как логической категории, во-вторых, установить релевантность
понятия предикации задачам исследования языка и речи, и, в-третьих, внести,
если потребуется, коррективы в содержание лингвистических понятий пропозиции и
предиката, обусловленные их совместным использованием с понятием предикации при
построении синтаксической теории.
Как это не покажется
странным, но отдельной статьи, посвященной понятию предикации нет ни в
фундаментальном «Логическом словаре» Н.И. Кондакова, ни в «Логическом словаре:
ДЕФОРТ». Однако в последнем, когда определяется предикат как часть
высказывания, отмечается, что согласно современным семантическим представлениям,
любой предикат не только указывает на то или иное свойство или отношение, но и
на особое бинарное логическое отношение, и, соответственно, любой предикат
разделяется на собственно логический
предикат, который обозначает (по сути, называет) конкретное свойство или
отношение, и логический оператор «⇐», обозначающий отношение предикации [10:190]. Отношение же предикации, по
данному словарю, является отношением между индивидным концептом и предикатным
концептом некоторого суждения. При этом указанное отношение нерефлексивно,
нетранзитивно и несимметрично и является особого рода отношением, которое «не
может быть сведено к каким-либо другим логич. отношениям, в том числе к
отношению импликации или отношению конъюнкции» [10:171–72]. Заметим, что
отношение предикации как абстрактная взаимосвязь между логическими предметами,
т.е. всем тем, «на что направлена наша мысль» [7:413], образует некоторое
исходное мыслительное (ментальное) пространство, в котором оно и совершается,
так как предикатный концепт –это понятие, рассматриваемое в качестве денотата
логического предиката, а индивидный концепт –денотата логического предмета.
Иными словами, предикация –это и есть логическая операция приписывания установленного и отобранного мыслящим
субъектом конкретного свойства или отношения абстрактному предмету. Предикация
как приписывание предмету мысли того или иного его проявления выступает
необходимым теоретическим конструктом при построении моделей порождения речи и
в этом качестве обязательно должна входить в научный аппарат лингвиста.
В теории внутренней речи выделение в
качестве единицы универсального предметного кода так называемого «внутреннего
слова» [3:317, 352–54] соответствует идее «внутреннего (глубинного)» предиката.
При этом подчеркнем, что акт глубинной предикации не равен предикату суждения в
логике и предикации в предложении языка. Причем в качестве внутреннего слова
(глубинного предиката) может выступать любая по своей природе ментальная репрезентация,
которая как единица универсального предметного кода, вне всяких сомнений,
является квазизнаком – условной номинацией ситуации «для себя»: «Внутреннее
слово – это условный знак ситуации «для себя», сгусток личностных смыслов,
целый семантический комплекс, который на стадии его озвучивания, перевода во
внешнюю речь и выведения во внешнее высказывание должен быть расчленён на
части, соответствующие (в целях нормального общения) конвенциальным языковым
значениям, обнаруживаемым в телах определённых языковых знаков. Внутреннее
слово этот зародыш будущего высказывания, ещё лишён грамматических признаков,
это может быть и не слово естественного языка, а лишь его кусочек, намёк на
него» [12:64].
Выделение внутреннего слова и перевод
его в конвенциальный код соответствуют этапу дискретизации целостного фрагмента
картины мира говорящего на отдельные пропозиции. И если «глубинный» предикат
представляет выбор и нерасчлененное название говорящим ситуации, задающей и ее
участников, то пропозиция –это номинация уже структурированного конкретного
«положения дел», с заполненными местами участников. Справедливо утверждается,
что мы видим мир в модальности субъекта, поэтому пропозиция –это отнюдь не
«положение дел» в действительности, а «взгляд» говорящего на действительность,
так как именно он создает ситуацию, выбирая глубинный предикат, именно он
включает или исключает участников ситуации как предопределенных свойствами
предиката, его семантическими валентностями (актантов), так и не обусловленных
ими (сирконстантов). В то же время говорящий испытывает давление со стороны
языка, поскольку «предикат, лежащий в основе пропозиционной структуры, несёт на
себе следы структуры конкретного языка. Он обладает определённым, характерным
для данного языка лексическим значением, допускающим или запрещающим связь с
тем или иным количеством аргументов, или актантов, и регулирующим распределение
«ролей» между ними. Пропозиционная структура –это лингвистический ген,
содержащий «генетическую информацию» о способах развёртывания предложения»
[4:204].
В пропозиции компактно и органично
моделируется то или иное субъективное представление о действительности,
поскольку содержание информации есть результат процесса мышления, и поэтому
передающий информацию субъект обязательно наделяет ее субъективной «формой»,
отражающей не предмет информации, а специфику восприятия им мира. Перед
говорящим всегда стоит задача перекодировки континуальных «картин» его
внутреннего мира (отражающих «картины» мира внешнего) в структуры дискретных
элементов – ситуаций, которые, повторим, и не могут существовать без человека:
«Уже на довербальном уровне человек оперирует соответствующими фреймами,
которые уже определённым образом структурируют информацию. Следовательно, при
речепроизводстве (возьмём этот аспект речевой деятельности) задача состоит в
том, чтобы сопоставить довербальному, чистоперцептивному фрейму языковые, а
первым из них оказывается семантический, осуществляющий первичную «подгонку»
довербального фрейма под коммуницируемые структуры, под возможности языка и
коммуникации. Вполне понятно, что от природы семантического фрейма
(семантического представления высказывания) зависит синтаксическая структура
для его кодирования» [5:27–8]. Таким образом, пропозиция есть результат
номинации и является семантической структурой, обозначающей ситуацию в представлении
говорящего. Элементами этой структуры выступают предикат и соположенные ему
актанты и сирконстанты.
Но процесс порождения речи не
ограничивается расщеплением холистического представления фрагмента картины мира
говорящего на дискретные пропозиции.
Для коммуникации необходимо
линеаризовать пропозиции, трансформировать их в информацию, подлежащую
высказыванию, выведению вовне: «Механизм компоновки, «упаковки» информации
требует учета многих факторов, в частности квалификацию событий по важности, новизне,
желательности, близости и т.п. как в отношении себя, так и в отношении
слушающего» [6:201]. Важнейшей операцией в этом процессе и выступает собственно
предикация –преобразование многомерной, но не ориентированной структуры
пропозиции в линейную; речемыслительный акт выделения индивидного концепта в
качестве предмета мысли и предикатного концепта как его проявления, а также
установления (выявления) как самой связи между ними, так и ее вектора.
Следовательно, предикация не столько акт создания пропозиции, сколько
закономерный акт ее «разрушения». Именно поэтому предикат «как часть
высказывания» есть результат акта предикации пропозиционной структуры (пропозиции).
И в том случае, если пропозиция является единственной в диктумной части
содержания высказывания, предицированная пропозиция обязательно оформляется на
поверхностном уровне в синтаксических категориях модальности, времени и лица,
т.е. наделяется предикативностью.
Литература
1. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. –М.: Сов. энциклопедия, 1966. –608
с.
2. Васильева Н.В., Виноградов В.А., Шахнарович А.М. Краткий словарь лингвистических
терминов. –М.: Рус. яз., 1995. –175 с.
3. Выготский Л.С. Мышление и речь. Психологические исследования. –М.: Лабиринт, 1996.
–416 с.
4. Звегинцев В.А. Мысли о лингвистике. –М.: Изд-во МГУ, 1996. –336 с.
5. Касевич В.Б. Семантика. Синтаксис. Морфология. –М.: Главная редакция восточной
литературы издательства «Наука», 1988. –309 с.
6. Кибрик А.Е. Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания (универсальное,
типовое и специфичное в языке). –2-е изд. –М.: Эдиториал УРСС, 2001. –336 с.
7. Кондаков Н.И. Логический словарь. –М.: Наука, 1971. –656 с.
8. Крылова О.А., Максимов Л.Ю., Ширяев Е.Н. Современный русский язык: Теоретический
курс. Ч. IV. Синтаксис. Пунктуация. –М.: Изд-во РУДН, 1997. –256 с.
9. Лингвистический энциклопедический
словарь. –М.: Сов. энциклопедия, 1990. – 685 с.
10. Логический словарь: ДЕФОРТ. –М.:
Мысль, 1994. –268 с.
11. Стросон П.Ф. О референции // Новое
в зарубежной лингвистике. Вып. ХIII. Логика и лингвистика (Проблемы
референции). –М.: Радуга, 1982. –С. 55–6.
12. Человеческий фактор в языке: Язык
и порождение речи. –М.: Наука, 1991. – 240 с.
КОММУНИКАТИВНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ АНАЛИТИЧЕСКОГО ТЕКСТА : РОЛЬ ЛЕКСИКО – СЕМАНТИЧЕСКИХ
КОНКРЕТИЗАТОРОВ
С.А. МАНАЕНКО
THE COMMUNICATIVE
ORGANIZATION OF АN ANALYTICAL TEXT: THE
ROLE OF LEXICO - SEMANTIC SPECIFIER
S.A. MANAENKO
В статье впервые рассматривается
реализация лексико-семантических конкретизаторов в сложноподчиненных предложениях
применительно к аналитическим текстам массовой коммуникации. На примере выступления
известного политика раскрываются особенности дискурсивной лексики и роль ЛСК
при прямом выражении интенций говорящего.
Ключевые
слова:
лексико-семантические конкретизаторы, дискурсивная лексика, вводно-модальные
слова, подчинительная связь, публицистический дискурс.
The
given article for the first time deals with lexico-semantic specifier in
compound sentences applied to analytical texts of mass communication. Studying
an example of a famous politician speech, the peculiarities of discursive
vocabulary and the role of lexicosemantic specifiers are revealed.
Keywords: lexico-semantic specifiers, discursive vocabulary,
parenthetic- modal words, subordinate link, journalistic discourse.
К числу новых, а точнее,
актуализированных в языке массовой коммуникации приемов экспрессии относится
применение в сложноподчиненном предложении лексико-семантических
конкретизаторов (ЛСК), которые, как отмечают исследователи, ранее были
свойственны преимущественно разговорной речи. Новые условия и потребности
публицистического дискурса обусловили активную реализацию ЛСК при
подчинительной связи в аналитических материалах массовой коммуникации, что
влечет необходимость более глубокого анализа данного явления языка, которое
хотя и находило свое описание в научной литературе, но было на периферии исследовательских
интересов.
Функцию ЛСК при подчинительной связи
способны выполнять только лексические единицы дискурсивной природы (ДС)
–вводно-модальные слова и модальные частицы различных разрядов, чье сходство,
функциональное и семантическое, отмечал еще академик В.В. Виноградов и которые,
с точки зрения исследовательского коллектива, обосновавшего выделение
дискурсивных слов как особого разряда лексических средств русского языка (см.
1), как раз и составляют ядро дискурсивной лексики. Лексические единицы
дискурсивной природы, несмотря на многообразие значений, отраженных их
релятивной семантикой, морфологическую «пестроту» и гибридность, отмечаемую
многими исследователями, и различное происхождение, в целом поддаются
достаточно последовательной классификации на основе следующих критериев: 1) что
актуализирует и комментирует ДС; 2) как ими осуществляется актуализация и
комментарий; 3) какая типовая семантика реализуется; 4) какие наблюдаются
особенности варьирования семантики и сферы действия ДС.
Научные представления о дискурсивной
лексике русского языка, выработанные в последние годы, позволяют построить
системное описание ЛСК при подчинительной связи, исходя из первичности
дискурсивной природы лексических единиц,
реализованных в данном качестве, из их предназначенности к функционированию на
уровне высказывания и его ориентации в дискурсе, что не только не противоречит
имеющимся классификациям различных по морфологической природе лексических
единиц, способных выполнять указанную роль, осуществленным на
функционально-семантических критериях, но и позволяет интегрировать их на более
общих основаниях.
Параметры же интерпретации свойств
дискурсивной лексики – отнесенность к одному из четырех классов, выделяемых на
основе типа комментария, производимого дискурсивными словами, и его
коммуникативного статуса, особенности внешнего и внутреннего варьирования их
семантики и специфика проявления их сферы действия – во-первых, действительно
предстают в качестве интегральных характеристик таких лексических единиц, а
во-вторых, представляя их как гибкую и динамичную подсистему определенных языковых
средств, позволяют прогнозировать возможность их применения в тех или иных
дискурсивных условиях, в том числе и в качестве ЛСК при подчинительной связи с
учетом предназначенности различных типов нерасчлененных и расчлененных структур
сложноподчиненного предложения к выражению и организации какого-либо типового
содержания.
ЛСК в сложноподчиненных предложениях,
функционирующих в аналитическом тексте, позволяют организовать их так, «чтобы
читатель мог себя почувствовать не только объектом, но и субъектом общения...
чтобы читатель на протяжении всего акта восприятия публикации хотел получить информацию,
ожидал определенного эффекта, реагировал на него, чтобы чувствовал, что
содержание и форма материала «подстроены» под него наилучшим образом – отвечают
его интересам, доступны его пониманию» [7:189-190]. Активное применение ЛСК при
подчинительной связи позволяет автору реализовать несколько задач,
обусловленных целями и коммуникативными интенциями при создании аналитического
материала: а) помочь читателю удержать внимание на наиболее коммуникативно
значимых компонентах содержания; б) продемонстрировать связь содержания
аналитического материала с актуальными для читателя событиями, явлениями и
фактами действительности; в) отчетливо
обозначить уровень анализа действительности (личное мнение, общепризнанная
точка зрения, позиция оппонента); г) обозначить удобные для читателя точки,
ключевые моменты при развертывании системы доказательств и аргументации; д)
подсказать читателю авторское отношение к анализируемому предмету.
Такая полифункциональность ЛСК, использующихся
при подчинительной связи, в организации содержания аналитических материалов и
стоящих перед автором задач во многом определяется языковыми свойствами
вводно-модальных слов и модальных частиц, выступающих в данном качестве,
поскольку, как отмечает Ю.И. Леденев, для них «характерно выражение
всевозможных лингвистических отношений», в частности, «в
экспрессивно-стилистическом плане относящиеся к исследуемому классу слова
выражают оттеночные значения и отношения полнозначных слов или сочетаний, целых
предложений в их взаимной связи в речевом контексте» [2:74-75].
Последнее положение – о роли
вводно-модальных слов и модальных частиц, в частности используемых как ЛСК при
подчинительной связи, в организации взаимных соотношений целых предложений в
речевом контексте – не только подчеркивает дискурсивную природу данных
лексических единиц, их первоочередную предназначенность к регулированию и
комментированию содержания в высказываниях, но и выделяет еще один аспект их
функционирования – участие в построении сложных синтаксических целых, что
представляет область синтаксической стилистики. В этой связи Г.Я. Солганик
отмечает: «Вводные слова, стоящие по традиции вне предложения, в составе
прозаической строфы нередко получают четкое назначение – помимо своих модальных
функций служить одним из средств связи между самостоятельными предложениями»
[6:5]. Аналогично можно утверждать и в отношении всех дискурсивных слов,
выступающих в роли ЛСК в сложноподчиненном предложении, т.к., по наблюдениям
Г.Я. Солганика, следует, что: «Лингвистические закономерности, несомненно,
действуют в тексте, составляют важнейшую сторону его организации. Язык диктует
не только правила построения словосочетаний и предложений, но и правила
порождения текстов. В противном случае носители языка оказались бы неспособны
создавать элементарные сообщения (тексты)» [6:15]. Отдельные фрагменты текста,
представляющие совокупность высказываний, объединенных общей темой, единой
личностной модальной тональностью, организованные на различной языковой основе
– от сложноподчиненного предложения до сложного синтаксического целого,
подводят исследователей к выводу о композиционно-стилистическом характере
выделяемых единиц, а, следовательно, и о качественно ином функционировании
языковых средств.
Исследуя ССЦ (прозаические строфы),
Г.Я. Солганик доказал, что многие средства связи самостоятельных предложений,
как простых, так и сложных, не только выполняют собственно синтаксическую
функцию соединения предложений, но и дополнительно решают другие задачи,
стоящие перед автором текста, – обозначают оценку и его отношение к
излагаемому, осуществляют комментарий того или иного плана высказывания. Им же
определены принципы организации ССЦ на основе цепной и параллельной связи: «В
прозаической строфе (а также фрагменте, тексте) задается не грамматическая
форма, как в предложении, а лишь абрис, направление и характер синтаксического
развития текста, соединения предложений, примерный композиционно-синтаксический
контур. Синтаксические модели текстовых единиц – это прежде всего модели
развертывания того или иного содержания» [6:164-165].
Дискурсивные же слова, использующиеся
в качестве ЛСК при подчинительной связи, как раз и распределяются по классам в
зависимости от того, каким образом они комментируют развитие содержания
дискурса, именно поэтому они являются важнейшими средствами организации
текстового пространства, и прежде всего текстовой модальности: «Будучи
модальным единством, строфа характеризуется единым модальным «тоном». Так, если
автор описывает какой-либо факт, событие, то внутри отдельной строфы описание ведется
как бы в одной плоскости. В многообразии же строф публицистического
произведения эта «плоскость», этот угол зрения часто меняются, создавая
богатство и разнообразие эмоционально-экспрессивных оттенков» [6:104].
Следует добавить, что все вводно-модальные
слова и модальные частицы любого дискурсивного класса, использующиеся как ЛСК
при подчинительной связи, обеспечивают не только переходы между фрагментами
текста, но и внутреннюю целостность ССЦ. Текстовая модальность, в выражении
которой активно применяются ЛСК, представленные вводно-модальными словами и
модальными частицами, при подчинительной связи проявляет интенциональные
состояния автора (говорящего), определяется его коммуникативными интенциями в
соответствии с положением Дж. Серля о подчиненности языковых средств и их
организации в дискурсе интенциям говорящего: «язык выводим из
интенциональности» [4:101]. Языковые формы и приемы, выработанные в жизненной
практике людей как общеупотребительные конвенциальные средства общения,
предназначаются для того, чтобы партнеры по коммуникации понимали стоящие за
ними интенции говорящего. Однако в аналитическом публицистическом тексте прямое
выражение интенций говорящего не соответствует задачам коммуникативной
ориентации на партнера по коммуникации, убеждениям читателя в достоверности
предлагаемой модели мира и ее интерпретации. Именно поэтому в публицистическом
дискурсе значительная часть речевого материала характеризуется использованием
косвенных и неявных способов выражения коммуникативных интенций говорящего.
При этом отметим еще раз очень важное
положение, «даже при нестандартном и непрямом выражении интенций они понятны
слушателям –носителям данного языка. Причина этому в том, что говорящий сам
стремится к тому, чтобы его интенции были понятны» [5:17–8]. Последнее
возможно, если интенциональное состояние субъекта речи как инструмент его
соотнесения с внешним миром находится в соответствии с речевыми актами
дискурса, чему во многом способствуют, в частности, такие показатели
иллокутивной функции (намерения говорящего), как модальные слова, частицы и те
же вводные слова и конструкции, реализованные в тексте и в качестве
лексико-семантических конкретизаторов и буквально пронизывающие его, регулируя
в нем модальную тональность.
В качестве иллюстрации данных утверждений
рассмотрим фрагмент выступления в Государственной Думе 24 декабря
Кредитно-денежная
политика, которая лежит в основе этого бюджета, представленная в
Государственную Думу Центральным банком, не формулирует ни одной конкретной
цели. Мы так и не
знаем ни о параметрах денежной массы на будущий год, ни о масштабах
кредитования, которое намерены осуществить ЦБ и правительство. Следовательно,
мы не можем сегодня сказать ни об уровне инфляции, ни об обменном курсе на
будущий год. Но прогноз составлен. Вот здесь
и начинаются самые
серьезные проблемы, и они не в том, сбудутся ли эти прогнозы. Действительно,
трудно предполагать, как сложится ситуация в будущем году. Но есть некоторые
параметры, которые, на наш взгляд,
все-таки нужно
было отмечать, чтобы вызвать доверие к правительству у граждан. Ведь
правительство сейчас будет рассказывать, что оно не
может собрать больше доходов, потому что сегодня правительство заявляет, что
обменный курс к концу года будет 21 руб. 50 коп. В любом обменном пункте уже
сегодня курс –21 руб. 20 коп. Кто может поверить
такому прогнозу? Никто. <...> Почему же размеры
сегодняшнего бюджета столь мизерны? Потому что наше население объявило дефолт
нашему правительству. Не наше правительство объявляет дефолт заграничным
кредиторам, а наши граждане нашей власти объявляют дефолт. Граждане не желают
делать никаких платежей в адрес власти ни через налоги, ни через банки, ни
через другие системы. Вот поэтому наш
бюджет, который действительно похож
сегодня на правду, превратился буквально в ликвидационный. И это вызывает
огромное беспокойство.
Так
что же должно сделать
правительство? Во-первых,
привести цифры, которые похожи на правду и в которые оно само верит. Кроме
того, правительство должно было сделать шаги,
обеспечивающие ему доверие. В их числе, безусловно,
должны быть шаги по борьбе с коррупцией, которая, по
словам того же правительства, захлестнула всю
власть в нашей стране. Правительство же отказалось заниматься этой проблемой,
сообщив, что никаких признаков продажности власти нет. Так оно отвечает на
соответствующие запросы.
В данном фрагменте
дискурсивные слова следовательно, вот и,
действительно, вот поэтому, безусловно не только позволяют Г.А. Явлинскому
последовательно развивать текст в полном соответствии с его «сверхзадачей»
(соответственно, обоснование отрицательного отношения к проекту бюджета), но и
обозначать причинно-следственные связи между позициями содержания
рассматриваемого документа и возможной их оценкой, поскольку их релятивная
семантика обладает и такими значениями, как достоверность и закономерность.
Конкретизирующие синтаксические связи текста дискурсивные слова так и, все-таки, ведь, уже, же помимо
релятивного значения усилительности привносят в дискурс смысловой оттенок сомнения
(что является конкретизацией одной из коммуникативных интенцией говорящего –анализ (-)) и формируют у аудитории
фоновое отношение настороженности, тревоги по поводу действенности тех или иных
положений рассматриваемой концепции бюджета.
Риторические вопросы,
градационные тавтологии, определяющие риторическую экспрессивность текста,
поддерживаются вводно-модальными конструкциями на наш взгляд, во-первых, кроме того, которые наряду с проявлением
индивидуальной семантики включаются в корпус языковых элементов, подкрепляющих истинность
оценки говорящим содержания коммуникации за счет коннотативных значений
разумности и детерминированности хода рассуждения автора. В последнем же абзаце
анализируемого фрагмента публицистического текста выполняющая функцию
лексико-семантического конкретизатора подчинительной связи вводно-модальная
конструкция по словам того же
правительства в полной мере реализует основную, главную авторскую интенцию,
т.к. ее метатекстовое значение «заявление источника информации» вступает в
разрушительное противоречие, поддержанное модальной частицей же, с диктумным
содержанием сообщения о «положении дел» – деяниях правительства, выраженного на
основе актуализации значений следующих пропозиций: «отказаться» (от борьбы с
коррупцией) и «не найти» (признаков продажности власти).
В заключение отметим
еще одну особенность дискурсивных слов, употребленных в качестве
лексико-семантических конкретизаторов в публицистическом дискурсе. Поскольку
жанр рассматриваемого текста –устное публичное выступление общественно-политического
характера, ему свойственно использование, как правило, простых предложений или
парцеллирование сложных, и поэтому одна из главных функций дискурсивных слов в
текстах данного рода, с одной стороны, придание им цельности, связывание в
формальном, синтаксическом аспекте и, с другой стороны, выражение различных
смысловых отношений между компонентами текста, ослабленных в силу устной формы
его реализации, в аспекте содержания.
В целом же можно
отметить, что языковой прием использования в качестве ЛСК при подчинительной
связи вводно-модальных слов и модальных частиц всех дискурсивных классов
является характерной чертой современных публицистических текстов аналитического
характера, поскольку полностью соответствует задачам, стоящим перед автором при
создании аналитических материалов, позволяет ему реализовать различные методы
повышения достоверности репрезентируемой модели мира и ее интерпретации,
осуществляет функции коммуникативного ориентирования аналитического текста,
реализует отражение авторских интенций через создание модальной тональности
фрагментов текстов и переходов между ними, подключается к организации
внутритекстовых связей, оказывает воздействие на читателя, позволяя автору
учитывать в организации содержания аналитической публикации его коммуникативные
ожидания и координировать интенциональные состояния обоих партнеров по
коммуникации.
Литература
1. Дискурсивные слова
русского языка: опыт контекстно-семантического описания / Под ред. К. Киселевой
и Д. Пайара. –М.: Метатекст, 1998.
2. Леденев Ю.И.
Неполнозначные слова в русском языке. –Ставрополь: СГПИ, 1988.
3. Русский язык конца
ХХ столетия (1985–995) / Отв. ред. Е.А. Земская. –М.: Языки русской культуры,
1996.
4. Серль Дж. Природа
интенциональных состояний // Философия, логика, язык / Под ред. Д.П. Горского и
В.В. Петрова. –М., 1987. –С. 96–26.
5. Слово в действии.
Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Т.Н. Ушаковой, Н.Д. Павловой.
–СПб.: Алетейя, 2000.
6. Солганик Г.Я.
Синтаксическая стилистика. (Сложное синтаксическое целое). – М.: Высш. шк.,
1991.
7. Тертычный А.А.
Аналитическая журналистика: познавательно-психологический подход. –М.:
Гендальф, 1998.
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЙ ДИСКУРС В КАТЕГОРИАЛЬНОМ АСПЕКТЕ
М.Ю. ОЛЕШКОВ
INSTITUTIONAL DISCOURSE IN THE CATEGORICAL ASPECT
M.YU.
OLESHKOV
Одним из возможных
видов изучения «живой» речи, в том числе и в институциональной сфере, является
анализ дискурса в «категориальном» плане с учетом интенциональной специфики
коммуникативной ситуации. Подобный анализ предполагает исследование смысловой
основы развернутого высказывания, имеющей корреляцию с такими категориями
дискурса, как пропозиция, пресуппозиция, экспликатура, импликатура, инференция
и референция.
Ключевые
слова:
институциональный дискурс, интенция, категории дискурса, коммуникативная
ситуация.
One of the possible ways of researching into the natural communication,
including institutional spheres, is the analysis of discourse and its
categories taking into consideration the intentional specificity of
communicative situation. Such an analysis is based on the investigation of the
sense of utterances correlating with a number of categories of discourse:
proposition, presupposition, explicature, implicature, inference and reference.
Keywords: institutional discourse, intention, categories of discourse,
communicative situation.
При изучении устной
спонтанной речи одним из значимых объектов исследования являются особенности
(структура, свойства и др.) тех речевых единиц, которые, собственно, и
составляют устный текст/дискурс, реализуемый продуцентом речи в общении.
Специфика этого процесса во многом отлична от основных постулатов теории
изучения предложения и ССЦ в традиционной грамматике, что находит отражение в
подходах исследователей к анализу дискурсивного взаимодействия участников
общения. Одним из возможных видов изучения «живой» речи, в том числе и в
институциональной сфере, является анализ дискурса в «категориальном» плане с
учетом интенциональной специфики коммуникативной ситуации.
Понятие интенции как
коммуникативного намерения является одним из ключевых в исследовании вербальных
процессов любого уровня. В речевом механизме коммуникативная интенция имеет
двухчастную структуру: она содержит объект речи и отношение к нему субъекта;
именно поэтому интенциональное содержание любого высказывания человека является
его важной психологической характеристикой.
Объектом нашего
исследования является дидактический дискурс как разновидность
институционального дискурса.
Под дидактическим
взаимодействием понимается система взаимно обусловленных индивидуальных
действий субъектов образовательного процесса (учителя и учащихся), когда
поведение каждого из участников выступает одновременно и стимулом, и реакцией
на поведение остальных. Важнейшей составляющей такого взаимодействия является дидактическая коммуникативная ситуация
(последовательность коммуникативных актов в процессе речевого общения на
уроке), непосредственно определяющая эффективные средства взаимодействия, а
также обеспечивающая определенный уровень эффективности воздействия на
обучаемых со стороны обучающего (учителя). При этом возникает проблема
релевантности речевых действий педагога, позволяющих ему успешно решить
определенную коммуникативную задачу в условиях дидактического общения на
стратегическом и тактическом уровнях.
Анализ любого
институционального дискурса предполагает исследование смысловой основы
развернутого высказывания, имеющей корреляцию с категориями дискурса.
Существенно важными и определяющими понятиями теории дискурса являются
пропозиция, пресуппозиция, экспликатура, импликатура, инференция и референция.
Пропозиция –инвариант
значения ряда предложений, парадигматически связанных преобразованиями,
обусловленными различием коммуникативных задач соответствующих высказываний
(утверждение, вопрос, приказ и т.д.). Она реализует основные –дескриптивную и
инструментативную –функции языка, представляя ситуацию, по поводу которой
строится данное высказывание, и определяет выбор адекватных языковых структур.
Пресуппозицию можно
трактовать как особое логическое следствие, как смысловой компонент высказывания,
истинность которого необходима, чтобы данное высказывание: а) не было
семантически аномальным (семантическая
пресуппозиция); б) было уместным в данном контексте (прагматическая пресуппозиция).
Для осуществления
анализа дискурса более актуальной является прагматическая пресуппозиция,
которая предопределяет уместность и успешность высказывания, т. к. в ее основе
– общий когнитивный фонд коммуникантов (общий набор пропозиций контекста – общий
пресуппозиционный фонд, без которого совместная деятельность участников
коммуникативной ситуации затруднена или просто невозможна).
Очевидна связь
референции (в прагматическом аспекте) как коллективного действия, имеющего
конвенциональную основу, с пресуппозицией, так как обе эти категории
характеризуют механизмы когерентности дискурса и оптимальные условия взаимопонимания
субъектов речевого взаимодействия. При этом в случае идентифицирующей референции и говорящий, и адресат предварительно
знают обо всех объектах референции, а при сообщении новой для адресата
информации можно говорить об интродуктивной
референции.
Экспликатурой мы
считаем суждение, выраженное в высказывании эксплицитно, то есть являющееся
результатом проявления семантической репрезентации говорящего (адресанта),
адекватной экспектации адресата.
По Г.П. Грайсу [1],
граница между тем, что «говорится» (saying)
и тем, что «подразумевается» (implicating)
определяет сущность современной лингвопрагматики. При этом второй аспект
содержания обусловлен импликатурой
–дискурсивной категорией, которая рассматривает небуквальные аспекты значений и
смыслов, не определенные конвенционально.
При анализе речевого
процесса актуальным является теоретически сбалансированное отношение между тем,
что эксплицировано и имплицировано в дискурсе. Фактически, конкретное суждение
как актуализованная пропозиция,
обусловленная намерением говорящего, не может быть реализована в конкретном
высказывании только семантикой единиц языка. Недостаточная разработанность
современной информационно-кодовой модели коммуникации обусловила необходимость
описания инференционных механизмов, рассматривающих роль внутреннего (когниция)
и внешнего (перцепция) контекста для интерпретации высказывания. «Материальная»
форма языкового выражения –это та семантическая репрезентация, которая
восстанавливается, интерпретируется в процессе декодирования высказывания. При
этом следует учитывать, что высказывание как «фрагмент» дискурса не всегда
содержит необходимый набор пропозиций: адресат обычно вынужден
«восстанавливать» принятую информацию, имплицитно «проектируя» полную пропозицию
(как, вероятно, ее намеревался передать адресант) и осуществляя своеобразную
«пропозициональную синхронизацию» [3]. Соответственно, уровень эксплицитности
определяется наличием формального (собственно языкового) компонента. Таким
образом, дискурсивные импликатуры обеспечивают восприятие небуквальных аспектов
значения и смысла, которые не определены конвенционально.
Инференция – это когнитивная
операция, в процессе которой адресат (или ис- следователь –интерпретатор
дискурса), не обладающий информацией о процессе речепорождения адресанта,
восполняет смысл высказывания. К формальным ин- ференциям можно отнести
логическое следствие, семантическую пресуппозицию и конвенциональную импликатуру. При этом следует учесть, что
дедуктивные ин- ференции основываются на определенном типе умозаключения, а
индуктивные обусловлены расширением контекста на социокультурном, когнитивном,
перцептивном и нормативном уровнях. В связи с глобальностью упомянутой
проблемы, в настоящее время не существует психологически адекватной теории
этого сложного процесса (подробнее см. [2]).
Для категориального
анализа и выявления интенционального содержания дидактических текстов нами
использовались материалы уроков русского языка в общеобразовательных школах.
Цель исследования состояла в том, чтобы проанализировать проявление
дискурсивных категорий в мини-диалогах (триадах) с учетом их интенциональной
природы.
Известно, что для
реализации той или иной коммуникативной стратегии в границах образовательной
среды урока говорящий (учитель), используя различные типы коммуникативных
актов, реализует, как правило, сложную систему интенций. Тем не менее,
существуют средства речевого поведения, конвенционально предназначенные для
реализации тех или иных интенций, преобладающих в дидактическом речевом событии.
То же можно сказать и о типах дискурса.
Так, например,
интенция «сообщение информации» использует коммуникативные акты-информативы и
реализуется в информирующем дискурсе (Лирика
Лермонтова –это исповедь бесконечно одинокого человека, исповедь одинокой,
сосредоточенной на себе мужественной души, бунтующей против окружающей
действительности). Интенция «убеждение», состоящая в намерении изменить в
сознании слушающего рациональную картину мира, проявляется в употреблении
коммуникативных актов-аргументов, обобщений и актов-призывов и реализуется в
аргументирующем дискурсе, имеющем две основные разновидности –доказательство и
агитация (Надо работать, а не заниматься
посторонними вещами. Ты для кого учишься, для меня или для себя?).
Акты-директивы используются при реализации интенции «управление» и сопровождают
инструктирующий дискурс (Ставлю перед
вами задачу: логично, правильно, последовательно рассказать о знаках препинания
при обращениях, используя при этом нашу схему-таблицу). Интенция «получение
знаний» использует вопросо-ответные единства, они реализуются в эвристическом
дискурсе (В кратких причастиях пишется
одно Н, в отличие от кратких прилагательных, в которых пишется столько Н?…
–Сколько в полной форме). Интенция
«предложение собственной эмоциональной картины мира» проявляется в
использовании коммуникативных актов-эмотивов и экспрессивов и реализуется в
дискурсах различных типов (Опять играете
на уроке? Убрать сейчас же! Безобразие!). Интенция «оценка» достигается
путем использования оценочных коммуникативных актов и реализует конвенционально
закрепленный тип дискурса – эпидейктический (Плохо, Петров!). Гедонистический дискурс использует игровые
коммуникативные акты с целью реализации интенции «получение удовольствия» в
рамках «социальной консолидации» (В
городе Алфавит жили-были буквы…). Интенция «социальное доминирование»,
«установление иерархии» в типично выраженных формах, как правило, использует
коммуникативные акты-инвективы – от сарказма до ругани (Сидоров, ты и вправду дебил или притворяешься!?). Реализуясь в
манипулирующем дискурсе, эта интенция в то же время может иметь
социально-деструктивную основу.
Задачи исследования
состояли в том, чтобы «категориально обосновать» анализируемые речевые
фрагменты, выявить совокупность содержащихся в исследуемых отрезках дискурса
«ближайших интенций» как показательных для коммуникативного процесса
дидактического взаимодействия, выявить приоритетность отдельных интенций и
провести их ранжирование в «возрастном» аспекте (фактор адресата).
Для решения поставленных
задач устный дискурс педагогического взаимодействия был переведен в письменные
тексты без редакционной правки и с максимально возможным сохранением
«ситуационных» признаков (экстра- и паралингвистических параметров общения).
Схема анализа включала учет таких факторов, как интенция (макроинтенция),
количество пропозиций, вид пресуппозиции (семантическая или прагматическая),
особенности экспликатуры и ее связь с импликатурой (конвенциональной или
коммуникативной), характер референции (выражение интерсубъективности) и
инференции (формально-логическая или вероятностноиндуктивная), тип оценочного
речевого акта-реплики (собственно оценка, похвала, порицание, критическое
суждение, стимулирование).
Образец анализируемого
фрагмента дискурса (урок русского языка в 7 классе):
Учитель:
(класс повторяет правило написания частицы «не» с различными ча- стями речи)…
Пишем, небольшая речонка... Серёжа.
Серёжа:
Небольшая речонка э-э-э –это прилагательное. Пишем слитно, так как «небольшая»
можем заменить синонимом без «не» –маленькая.
Учитель:
Конечно. Хорошо. Четыре…
Высказывание учащегося
содержит три пропозиции: «небольшая» –это прилагательное (1), пишем слитно (2),
возможна замена синонимом без «не» (3).
Экспликатура
определяется развитием логической формы, предшествующего высказывания:
«небольшая речонка» (учитель) –«это прилагательное» (ученик декодирует
информацию с выделением «необходимого» слова). Кроме того, фоновые знания
ученика содержат дефиниции «прилагательное – часть речи, обозначающая качество,
свойство или принадлежность и выражающая это значение в формах падежа, числа и
рода» и «синоним –слово или выражение, совпадающее или близкое по значению с
другим словом, выражением».
Референция
идентифицирующая, так как и говорящий, и адресат знают об объекте референции
(правилах написания «не» с частями речи). Принцип интерсубъективности
реализован, так как адресат имплицитно адекватно соотносит языковой 154 III.
проблемы коммуникации и дискурса факт «небольшая» с говорящим: «это
прилагательное». На это указывает и заключительная реплика учителя.
Импликатура
конвенциальная. Определяется прямым значением слов: прилагательное, синоним, а также порядком слов; небольшая и маленькая являются
синонимами.
Пресуппозиция
прагматическая, так как опирается на информацию, когнитивно освоенную
коммуникантами. О том, что «небольшая» –это прилагательное, о том, что «не»
пишется слитно, потому что можно заменить данное прилагательное синонимом
«маленькая», ученик знает из усвоенного ранее материала. «Пишем слитно» (Сережа)
–о том, что нужно писать слитно с прилагательным, мы узнаем из контекста и
макроинтенции («повторение правил написания частицы «не» с ча- стями речи»).
Инференция
формально-логическая. Высказывание ученика вытекает из выска- зывания учителя,
так как контекст ситуации свидетельствует о том, что речь идет о правилах
написания частицы «не» с прилагательными.
Реакция адресанта
представляет собой речевой акт – похвалу стимулирующего характера и собственно
оценку.
В результате
проведенного анализа были сделаны следующие выводы.
Ввиду относительного
однообразия и лаконичности исследуемых конструкций (вопросо-ответные триады),
интенциональный характер представленных дискурсивных фрагментов легко
определить следующим образом. Адресант (учитель) осуществляет запрос информации
с целью контроля ее усвоения или актуализации для «перехода» к сообщению нового
информационного блока. Адресат (учащийся) сообщает известную ему информацию в
репродуктивном режиме (цель – воспроизведение известного знания). Ответная
реплика адресанта имеет «оценочный» или уточняющий характер. Таким образом,
макроинтенция проанализированных фрагментов имеет антиципационную природу и
может быть определена как воспроизведение известной информации для дальнейшей
реализации запланированной дидактической деятельности.
В результате анализа
дискурсивных фрагментов, можно сделать вывод о том, что имеется корреляция
между количеством пропозиций в ответной реплике адресата (учащегося) и его
возрастом. Ответы учащихся 4 и 5 классов, как правило, содержат не более одной
пропозиции (подробнее см. [2]). В более старшем возрасте «распространенность»
ответных высказываний увеличивается.
Экспликатура реплик
адресата обусловлена предшествующим высказыванием адресанта (учителя) – «запрос
информации» и его же последующей репликойоценкой (или уточнением). Большинство
импликатур проанализированных ученических высказываний конвенциональны. В то же
время в речи учащихся 4-х классов встречаются коммуникативные импликатуры.
Вероятно, значительную роль в этом процессе играет повышение уровня
коммуникативной компетенции учащихся старших классов (привычка «полного»
ответа).
Референция ученических
высказываний идентифицирующая, что объясняется тем, что, сообщая новую
информацию, адресант (учитель) ориентирован на знания, когнитивно освоенные
учащимися ранее. В принципе, при анализе речевой деятельности коммуникантов на
«нетипичном» уроке, когда учащиеся знакомятся с «абсолютно неизвестной» им
учебной информацией, характер референции может быть интродуктивным.
Кроме того, следует
отметить, что идентифицирующая референция обусловливает реализацию принципа
интерсубъективности (это проявляется в оценочных высказываниях учителя).
Пресуппозиция
исследуемых ученических высказываний встречается двух видов: прагматическая и
(реже) семантическая. Полученные данные подтверждают, что в ответных репликах
учащихся чаще используются «общие фоновые знания», то есть та информация,
которая в равной степени известна коммуникантам. Инференция ответных реплик
учащихся, как правило, формально-логическая, что позволяет оценить ученическое
высказывание в рамках исследуемых триад как репродуктивное,
«несамостоятельное», обусловленное реакцией на «запрос» учителя.
Таким образом,
исследование детских высказываний с интенцией «сообщения информации» показало,
что «репродуктивные» по своей сути реплики учащихся имеют, в основном, сложное
пропозициональное строение, в них преобладают конвенциональные импликатуры как
следствие особенностей реализуемых интенций, они ориентированы на
идентифицирующую референцию, принцип интерсубъективности, а также строятся на
основе информации, усвоенной ранее, что указывает на формально-логическую
инференцию и прагматическую пресуппозицию.
Предложенный метод
анализа является одним из подходов к решению проблемы анализа речевой
деятельности как двустороннего процесса. Дальнейшая работа в этом направлении
может проводиться в рамках подобного исследования значительных по объему устных
диалогов в различных институциональных сферах речевого взаимодействия.
Литература
1. Грайс Г.П. Логика и
речевое общение // новое в зарубежной лингвистике. –Вып.16: Лингвистическая
прагматика. –М.: Прогресс, 1985. –С. 217–37.
2. Олешков м.Ю.
Дискурсивные категории в коммуникативном процессе (опыт лингвопрагматического
анализа) // филологические науки. 2006. №4. –С. 105-114.
3. Олешков м.Ю.
Пропозициональная синхронизация в дидактическом дискурсе // известия ургпу .
Лингвистика. Выпуск 15. –Екатеринбург, 2005. –С. 201-208.
СУДОГОВОРЕНИЕ: МИМОДРАМА И ПОВЕСТВОВАНИЕ
И.В. ПАЛАШЕВСКАЯ
COURT
DISCOURSE: TELLING AND SHOWING
I.V.
PALASHEVSKAYA
Статья посвящена
мимодраматическому и повествовательному аспектам судебного дискурса.
Используется методика нарративного анализа, рассматриваются наиболее
распространённые типы нарративных и жанровых форм в судопроизводстве. Анализируется
типовая сценарная схема современного диалога в суде, в соответствии с которой
участники дискурса разыгрывают свои роли в процессе обмена историями. Обсуждаются
проблемы отношения юридического текста к реальности.
Ключевые
слова:
судебный дискурс, нарратив, речевой жанр, событие, юридический факт, история,
аргументация, мимесис.
The article focuses on mimesis and diegesis of the court discourse,
using narrative analysis methodic. The most used types of narrative and genre
forms in court discourse are being put forward to be discussed. It analyses typical
court dialog script used by discourse actors performing their roles in the
process of stories exchanging. Problems of reality and legal truth correlation
are also discussed.
Keywords: court discourse, narrative, speech genre, event, legal fact, story,
argumentation, mimesis.
Референциальным
аспектом судоговорения является событие преступления. Оно принадлежит прошлому,
поэтому восстановление его образа возможно лишь в форме истории из исходного
нарративного материала –сведений о нём в виде вещественных и вербальных
знаков-презентем, по которым совершается узнавание и воссоздание события, а
также идентификация его участников. История оказывается единственно возможным
способом формирования сторонами своей позиции по делу. Процесс связывания
элементов нарративного материала в историю предполагает повествование,
выполняющее связывающую, конструирующую функцию по отношению к событию, собирая
его отдельные элементы посредством смысловых синтагматических связей и выражая
их в словесной динамике текста. Собственно повествование в судебном дискурсе
–акциональная цепочка, описывающая развитие события преступления. Это может
быть хронологически и каузально упорядоченный событийный ряд, сплошное
повествование, в котором каждое новое действие обусловлено предыдущим или
фрагментарное повествование, при котором история составляется из нескольких
повествовательных линий, посвящённых отдельным фрагментам в единый событийный
ряд. Используется также резюмированное и детализированное (развёрнутое)
повествование. В первом случае происходит сжимание синтагматики сюжета до
ядерных повествовательных единиц (кто,
когда, где, при каких обстоятельствах, с какой целью, с помощью каких средств,
как, в отношении кого или чего совершил данный поступок), крайним
проявлением чего является наименование события – убийство, кража и т.п. Каждый
жанр предусматривает свои конвенции построения истории, нередко сочетая
указанные тактики построения текста. Процесс связывания элементов нарративного
материала в историю сопровождается его исследованием (проверкой и оценкой) участниками
дискурса, приводящего к образованию доказательственных фактов; интерпретацией
текстов закона, с позиции которых рассматривается данное событие и деяние,
аргументацией (формированием доводов на основе представленных и исследованных в
предварительном и судебном следствии фактических данных). Это означает, что
нарративные структуры обусловлены интерпретативными –аргументативными,
дескриптивными, аскриптивными структурами, а также перформативными формулами,
наделяющими и утверждающими рассказанное статусом события. В силу этого
судоговорение рассматривается как «ретросказательное исследование», в котором
история составляется посредством прояснения значения того или иного действия,
вытекающего из последовавших за ними других действий и результатов.
Для классической
литературной традиции характерно противопоставление двух нарративных
модальностей – драматического и
повествовательного – изображения (showing)
и рассказа (telling), восходящее к
категориям мимесиса (mimesis) – чистого
подражания и диегесиса (diegesis) – чистого
повествования в учении Платона. На этом разграничении основана практическая
классификация жанров художественных текстов, где миметические признаки
нарративного текста, как правило, технически сводятся к отсутствию
(имплицитности, или минимальному присутствию) «посредника» (нарратора) между
автором и повествуемым событием. Так, В. Шмид [8: 11] выделяет
«повествовательные нарративные тексты» – роман, рассказ, повесть и т.п., в той
или иной степени обладающие опосредующей инстанцией нарратора, и «миметические
нарративные тексты» – пьеса, кинофильм, балет, пантомима и т.п., которые не
обладают присутствием нарратора. Это разграничение не абсолютно, так как
повествовательный текст может включать элементы показа – прямого изображения
действительности (диалоги, прямая речь, описание), а миметический текст,
ограниченный сценическими условиями драматического представления изображаемой
им действительности, часто использует вкрапления опосредованного повествования
(например, закадровый голос в киноистории). Таким образом, степень присутствия
нарратора, и соответственно количество нарративной информации (повествование
более развёрнутое и детализированное) в миметических и повествовательных
текстах находятся в обратной зависимости, «причём мимесис определяется
максимумом информации и минимумом присутствия информатора, а диегесис – обратным
соотношением» [4: 184].
Применительно к
юридическому дискурсу целесообразно не противопоставлять повествовательный
модус драматической передаче действительности, так как репрезентация историй в
нём предполагает реализацию и того, и другого. Судопроизводство в целом может
рассматриваться как «пьеса», «разыгрываемая» участниками судоговорения в
диалогической форме в соответствии со своими институциональными ролями по написанному
творцами права сценарию. Современное судоговорение рассматривается как
«состязательно-выигрышное» и разворачивается как сложный процесс противостояния
интерпретаций произошедшего (версий сторон), обусловленный дискурсивной
активностью его участников, жанровыми конвенциями и юридически значимыми актами
судебного арбитра, действующего в целях разрешения этого противодействия. К
презентационным характеристикам коммуникативных взаимодействий предъявляются
такие же требования, как и к любой театральной постановке: подготовка сценария
– речевых ходов действующих лиц, фона события (декораций –зал суда), реквизит,
распределение ролей, активная роль режиссера-ведущего в исполнении действия.
Как и хорошая постановка драматических спектаклей, эффективная подача
институциональных актов требует особого внимания к коммуникативным навыкам,
предполагающим владение речевыми жанрами, что включает использование
определённых стратегий и тактик при подаче истории или её фрагментов, стиля,
тональности общения и т.п. «Всякая сильная дискурсивная система есть
представление (в театральном смысле – шоу), демонстрация аргументов, приемов
защиты и нападения, устойчивых формул:
своего рода мимодрама» [3: 538]. Здесь на первый план выходят дискурсивные
правила формирования истины, акцентирующие речевые стратегии и тактики
перекрестного допроса, передопроса, искусство формулирования и постановки
вопросов, допустимость наводящих вопросов и прочие тактики и стратегии
представления и исследования доказательств в суде – судебную аргументацию [1:
9]. Критерий судебной истины – это во многом искусство интерпретации событий,
обстоятельств дела в языке избранных сторонами версий. События принадлежат
действительности. Факты принадлежат языку и являются способом анализа событий
[2]. Под фактами, имеющими отношение к событию преступления, имеются в виду
пространственновременные описания таких состояний действительности, которые
претерпели изменения в силу определённых действий субъекта и которые в силу
норм права имеют юридическое значение. Эти описания, утверждения о реалиях и
составляют потенциально значимую для правоприменителя характеристику
произошедшего. Любое утверждение, тезис представляет собой не саму объективную
реальность, а её обработку в сознании и, соответственно, в языке, и вносит
определённую долю субъективизма в восприятие событий и их презентацию судебной
аудитории. Каждая сторона, предоставляя свою историю, старается свести к
минимуму возможность судебной аудитории выйти истории за пределы авторской
интерпретации произошедшего. Поэтому история –это, прежде всего, средство
убеждения. Критерием истины в действующем УПК РФ выступает внутреннее убеждение судьи, присяжных заседателей, прокурора,
следователя, дознавателя (ст. 17 УПК РФ). В силу этого судоговорение относится
к типу персуазивной (от лат. рersuadere –убеждать) деятельности, в ходе которой
в соответствии с агональной схемой взаимодействия участники дискурса совершают
речевые акты, стремясь повлиять на формирование внутреннего убеждения судебной
аудитории в достоверности предлагаемых ими версий события. Судебная власть
разрешает спор интерпретаций в соответствии с процедурой судебных тяжб,
определяющей, какие истории допустимы в суде, как их следует рассказывать, как
выслушивать и понимать. Следует заметить, что агональная суть современного
судебного рассказывания-доказывания, уходя вглубь веков, в целом сводится к
системе ограничительных правил, которая неизменно царит в этой борьбе
интерпретаций, формально целиком и полностью помещает ее в рамки хорошо
организованной «антитетической игры» [6: 85].
Само рассказывание при
этом встроено в жанровую структуру дискурса судопроизводства. Отдельные жанры,
оформляющие сценарии взаимосвязанных между собой речевых событий, образуют
жанровые макроструктуры (по принципу частьцелое). Вся структурная цепочка
единиц –простых жанров, входящих в сложный жанр, отражает процесс развётывания
сложного речевого события рассказывания во времени и пространстве юридического
дискурса. Следует заметить, что действия, не сводящиеся к речи (осмотр вещественных доказательств), или
только к речи (освидетельствование,
опознание) также являются частью события рассказывания, выполняя функцию
производства доказательственного знания, присущую судебному нарративу в целом.
К собственно речевым жанрам судоговорения, выступающим в качестве нарративных
форм, относится допрос (подсудимого,
потерпевшего, свидетелей, эксперта) как часть жанра судебного следствия.
Последний, наряду с такими жанрами, как прения сторон (судебная речь, последнее
слово подсудимого), приговор, входит в более сложное событие –судебное
заседание. Удлинение цепочки происходит посредством выделения жанров всего
процесса уголовного судопроизводства (включая предварительное расследование), стадии которого, опредмеченные в
жанровых форматах, сменяют одна другую в строгой последовательности. Жанровый
формат устанавливает определённые диалогические связи между жанрообразующими
речевыми актами участников внутри одного жанра и между жанрами (отношения типа вопрос –ответ, требование –возражение,
требование –согласие, предложение –принятие, утверждение –опровержение и т.п.),
т.е. состязательность предполагает относительную симметрию возможностей на
коммуникативные ходы в процессе презентации истории. Систематизация такого рода
диалогических отношений, реализованных в ходе судоговорения по принципу
«дискурсивного донорства» (стимул-реакция), позволяет получить алгоритмы
достижения его участниками своих целей в типизированных случаях.
Рассказывание, наряду
с другими действиями участников дискурса, институционально объективируется в
виде текстов-документов (протоколы
судебных заседаний, приговор). В соответствии с рассмотренными выше
критериями жанровой типологии текстов в дискурсе судопроизводства можно
выделить: 1) тексты, ограниченные сценическими условиями представления процесса
общения, жанровым признаком которых является минимизация опосредованности этого
представления (протокол судебного
заседания); 2) тексты, в которых рассказывание опосредовано агентами
юридического дискурса (жанровые формы решений суда), клиентами или их
представителями –агентами (ходатайство,
жалоба и т.п.). Для первых преобладающим типом нарратива является мимесис
речи –прямая передача вербальных событий. Вторые используют преимущественно
пересказанную речь, вычленяя из рассказа участников событий элементы юридически
существенные и пренебрегаемые: Подсудимый
М. в судебном заседании свою вину в… не признал и показал, что… Далее М.
пояснил, что он… далее из показаний М. следует, что … и т.п. В случае
использования косвенной речи или прямой цитации текст становится более
миметичным. Однако цитируемые слова, будучи интегрированными в дискурс
нарратора, всегда реализуют внешнюю оценочную позицию и, через контекст
последующих выводов, нарратор сигнализирует, что сам он занимает отличную от говорящего
точку зрения или же принимает её. Наличие профессионального нарратора в текстах
второго типа необходимо для отбора юридически релевантных элементов из
«событий» для презентации истории в материалах предварительного следствия,
протоколах судебного заседания, судебной речи. Агент юридического дискурса
выступает как слушатель истории клиента (лица, подлежащего рассмотрению
–потерпевшего, свидетеля, подозреваемого), а также как посредник при её
представлении другим агентам, включая судебную аудиторию. Клиент описывает
ситуацию, презентирует определённую точку зрения на произошедшее, предлагая
слушателю принять и разделить ее. В зависимости от процессуального статуса
рассказчика (свидетель, обвиняемый, потерпевший) повествование может быть
производным или прямым. Производный рассказ характерен для лиц, не являющихся
очевидцами, но слышавшими о произошедшем от других. Соответственно прямое
повествование ведётся субъективно от первого лица, являющегося непосредственным
участником события, или его очевидцем. При смешанном повествовании
клиент-рассказчик является действующим лицом и попутно передаёт информацию,
наблюдаемую им со стороны (как очевидцем факта), а также услышанную от других
участвующих лиц: Сейчас точно не
припомню, но мне кажется, что это было уже часа два ночи. Дома были брат мужа
Ростом, его приятель Коба, я и ребёнок. Мы не спали. В квартиру позвонили.
Пришёл Гоча, с ним какие-то люди. Я открыла дверь, и мы вместе с Ростомом
впустили Гочу и других людей со славянской внешностью (прямой рассказ). Гоча
сказал, что в городе похитили очень важного человека, милиция заподозрила
грузин, нашла наш адрес… (производный рассказ). Статус рассказчика является
условием нарратива. Если рассказчик вводится как человек, слышавший
рассказываемое от других лиц, то обязательно указание на источник информации.
Приводимые в качестве доказательств показания требуют обязательной проверки
путём сопоставления с другими доказательствами по уголовному делу. Такого рода
правила составляют грамматику юридического нарратива. Их нарушение ведёт к
несостоятельности нарративной линии рассказчика. Будучи рассказанной, история
уже не принадлежит только клиенту. Юридический дискурс отличается
избирательностью к компонентам его истории. Происходит отделение сведений друг
от друга и выяснение их взаимных отношений с другими историями по данному делу,
степени зависимости и влияния рассказанных событийных фрагментов на главное
событие. Устанавливая «юридические факты», агент переводит
«юридически-необработанные» жизненные истории на уровень «рафинированных»
юридических текстов. При этом переработка истории сводится не столько к вырезке
тех или иных фрагментов и монтажу нарративного материала (что неизбежно
представлено в резюмированном повествовании), сколько к возможности придания им
юридического смысла, в результате чего одни фрагменты рассматриваются как
причина или «катализатор», или признак других, более существенных. Истинность
предлагаемой клиентом истории обусловлена рядом создаваемых законодателем
процессуальных условий для познания агентом юридического дискурса спорных
фактов через доказывание того, о чём рассказали, либо умолчали, либо рассказали
не так, как хотели. С данных позиций нарратив выступает как «проект», в котором
отдельные разрозненные фрагменты рассказанного разными лицами наделяются единым
смыслом. Этот проект является открытым для критики противной стороны и судебной
аудитории. История о событии становится предметом дискурса, направляется в
«юридическое русло» и, преломляясь через восприятие агентов юридического дискурса,
становится стимулом создания множества текстов, направленных на её
рассмотрение.
Опосредованное
агентами юридического дискурса повествование о событии преступления является
отвлечённым и встроено в композиционную структуру тех жанров (постановлений,
решений, требований), которыми располагают профессиональные участники
судоговорения, излагая друг другу обстоятельства дела и вынося по ним решения.
В отвлечённом опосредованном повествовании рассказчик – агент юридического
дискурса выступает как организатор, аналитик, комментатор и претендует на
знание всего необходимого об участниках события преступления, включая всё
сказанное (и вытекающее из произнесённого) ими в своих показаниях в ходе
предварительного и судебного следствия. Сказообразование, соединение
событийного ряда складывается из отбора и упорядочения рассказанных различными
участниками событий и действий, что превращает событийный ряд, движимый в
процессе судоговорения конфликтом интерпретаций в цельную историю. Точки
соединения повествовательных линий различных участников судоговорения образуют
факты, имеющие доказательственное значение по отношению к утверждениям о
преступных действиях (в фабуле историй обвинения или защиты) и соотносящиеся с
модельным событием –нормами права. Нарратив судопроизводства рассматривается
как сложная структура голосов. История создаётся, буквально ткётся из различных
нарративных линий, упраздняющих одни вариации эпизодов и утверждающих другие. В
результате в опосредованном агентами рассказываниидоказывании происходит
логическая расстановка мозаичных фактов, извлечённых из рассказов различных
участников дискурса, по ранжиру причинно-следственной объяснимости как
результат интеллектуального исследования. В силу этого рассказывание предстает
не просто как повествовательная аранжировка фактов, а как познавательная
деятельность, развивающаяся от анализа высказываний к анализу отношений между
ними. «…(г)наррация есть гнозис, рассказывание тем, кто знает. Но это также и
диагнозис, акт идентификации или интерпретирования…» [5]. Презентация
происшедшего предполагает одновременно констатацию объективного положения дел и
выражение юридического отношения к этому положению дел. Юридический факт, таким
образом, раскрывается как результат осмысления реальности. Между познанием произошедшего
и выбором норм (праксеологических феноменов) неизбежен промежуточный
аксиологический момент (оценки факторов действительности, потребностей,
интересов, целей, правовых норм как средств и т.д.) [7: 106].
Доказательственное знание предполагает целый комплекс оценочных,
диагностических, прогностических суждений (чем
вызван преступный акт, какие меры были бы наиболее адекватными в отношении
конкретного человека и т.п.). Поэтому юридический факт рассматривается и
как феномен культуры, обусловленный её ценностями. В силу этого знание о
произошедшем обусловлено целым ансамблем интерпретативных схем –моделей
соответствия фактов, норм и ценностей, позволяющих адресату узнавать
конституируемую через текст действительность. Поиск общего смысла произошедшего
заключается в соотнесении постулируемого участником юридического дискурса факта
с системой семантических пресуппозиций –моделей согласования смыслов
–«юридическим кодом», доступ к которому является важным признаком
принадлежности говорящего к институциональной культуре. Эта система знаний
выражена в прецедентных текстах юридического дискурса –юридических и
фактических презумпциях, фикциях, правовых аксиомах, которые репрезентируют
устойчивые связи между фактами, позволяя строить импликативные суждения «если…,
то» (А → В) и выявлять причины того, что произошло. В ходе такого
соотнесения значимой становится та фактуальная информация, которая
соответствует принятому юридическому коду. В силу этого, то, что отсылает к
референтному событию, внетекстовой реальности регулируется строгой системой
конвенций и ожиданий и репрезентация события (мимесис в аристотелевском смысле)
неизбежно сближается с юридическим кодом, а также и культурой в целом. Критерий
истинности или ложности юридической репрезентации события, человеческих
поступков с помощью языка основывается на понятии достоверности, неоспоримой
возможности по отношению к реальному миру. Создаваемые в суде образы отсылают к
социальной архитектонике, атрибутам Я в социальной реальности; общепринятые
представления (фактические презумпции) лежат в основе логики житейских
соответствий, причин и следствий и обусловливают метод социального
декодирования в судопроизводстве. Нарушение композиционной логики
естественного, объяснимого с позиций здравого смысла образует «зацепку» –фигуру
разгадки и позволяет развивать нарративную линию: Мой сын невиновен… Первой мою жену обнаружила соседка Л, которая,
открыв входную дверь, увидела, что та лежит на полу мёртвая в голом виде.
Поэтому, у меня возникает вопрос, неужели дети могут своих родителей раздевать
до гола?; Или: Согласно выводам суда, М, прибыв в 23 часу 7 августа
Вместе с тем
композиционная логика повседневности не окончательна, открыта для подделок, а
современный социум не является нерасторжимой целостностью, универсальной
иерархией личностных атрибутов, что оставляет перечень юридических сюжетов
открытым и в процессе рассказывания искать новые модели соответствия фактов и
норм. Таким образом, онтологический статус повествуемого в юридических текстах,
с одной стороны, отсылает к юридической реальности, где создаются юридические
факты, посредством определённых соглашений наделяющиеся экзистенциональным
статусом, а с другой стороны –к наиболее вероятному стечению обстоятельств в
конкретном случае.
Литература
1. Александров А.С.
Введение в судебную лингвистику: Монография. –Н. Новгород.: Изд-во Нижегор.
правовой академии, 2003. –420 с.
2. Арутюнова Н.Д. Типы
языковых значений: Оценка. Событие. Факт. –М.: Наука, 1988. –338 c.
3. Барт Р. Избранные
работы: Семиотика: Поэтика. –М.: Прогресс, 1989. –616 с.
4. Женетт Ж. Фигуры.
–М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 2. –472 с.
5. Трубина Е.Г.
Нарратология: основы, проблемы, перспективы. –Режим доступа: http://www.domknig.net/book
6. Хёйзинга Й. Homo
Ludens. –М.: Прогресс –Традиция, 1997. –416 с.
7. Черданцев А.Ф.
Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург,
1993. –193 с.
8. Шмид B.
Нарратология. –М.: Языки славянской культуры, 2003. –312 с.
МЕЖКУЛЬТУРНАЯ КОММУНИКАЦИЯ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
А.И. ПРИХОДЬКО
INTERNATIONAL
COMMUNICATION IN THE CONDITIONS OF GLOBALIZATION
A.I. PRIHODKO
В статье
рассматриваются вопросы, связанные с проблемами межкультурной коммуникации в
условиях глобализации.Подчеркивается, что процесс глобализации ведет к
появлению культурных форм, новых ценностей, образцов поведения.
Ключевые
слова:
межкультурная коммуникация, глобализация, культурный шок.
This article is devoted to the problems of intercultural communication
in the conditions of globalization. It is stressed that the global processes
lead to the appearance of new cultural forms, values, models of behaviour.
Keywords: intercultural communication, globalization, cultural shock.
Современный мир все
больше приобретает глобализующий характер существования. Одним из характерных
признаков глобализации является взаимодействие как отдельных людей, так и
отдельных цивилизаций. Особенный статус приобретают отношения между
цивилизациями. Глобализация всех сторон человеческой жизнедеятельности, характеризующая
современное состояние общества, представляет собой утверждение нового этапа в
развитии социальных связей в общемировом масштабе. Наступление глобализации
обусловлено множеством причин –промышленной и электронной революциями,
формированием общего рынка труда и сбыта товаров, миграцией населения в
планетарном масштабе, невиданным раньше расширением международных контактов.
Человечество переживает социальные трансформации во всех сферах своей
жизнедеятельности, проявляющиеся в возникновении единого информационного и
экономического пространства, взаимодействии культур, сломе привычных
стереотипов поведения, изменении морально-ценностных норм, образовательных и
профессиональных стандартов. Глобализация влияет как на целые государства и
народы, так и на индивиды, обуславливая необходимость для каждого человека
осознать глобальные изменения и иметь возможности для успешной социализации в
новых условиях. В основе всех этих отношений лежит межкультурная коммуникация,
поскольку потребность народов в культурном понимании, стремление познать
духовный мир друг друга приводят к интенсификации коммуникативных процессов,
которые приобретают системный характер. Только путем нахождения консенсуса
человечество сможет решить глобальные проблемы и защититься от самоуничтожения.
Межкультурная коммуникация осуществляется в процессе взаимодействия глобальной
и локальной культур, между «открытым» сообществом индивидов и фундаментальными
социокультурными установками. Глобализация представляет собой, по своей сути,
новый этап взаимодействия социальных общностей как характеристику современного
развития социальной коммуникации. Межкультурная коммуникация занимает одно из
центральных мест при изучении и оценке современного состояния человеческого
общества, когда особенно важно определить оптимальные границы между
глобализацией и сохранением социокультурного плюрализма, между террором и
толерантностью. В процессе межкультурной коммуникации происходит осознание
коммуникантами социальных норм «чужой» культуры, что создает условия для их успешной
социализации и аккультурации, способствующих развитию современной, открытой к
сотрудничеству и созиданию мультикультурной личности. Межкультурная
коммуникация как особенный вид коммуникации допускает общение между носителями
различных языков и различных культур. Сопоставление языков и культур выявляет
не только общее, универсальное, но и специфическое, национальное, самобытное,
что обусловлено различиями в истории развития народов. Интеркультурная
коммуникация имеет дело с взаимопониманием и соглашением, которое обозначает:
понимать чужое и в то же время быть понятным, общаясь на чужом языке. Наша
повседневная среда общения наполнена многочисленными символическими кодами,
определенным набором средств коммуникативного взаимодействия. При общении с другими
мы используем модели и тактику поведения, которые принимались и, как правило,
закреплялись в нашей социокультурной среде в ходе исторического развития.
Вместе с ними мы воспринимает и стереотипы, которые, надо сказать, не всегда
неверны. При столкновении с иной культурой наш собственный набор стандартных
типов и правил общения может не срабатывать, а несбывшиеся ожидания между
участниками коммуникации, увеличение трудности в согласовании интересов
зачастую оборачиваются причиной возникновения конфликтов. Неумение найти диалог
в XX веке привело к тому, что подавляющая часть конфликтов носила национальный
характер. Политическая обстановка в мире не отличается стабильностью, многие
институты работают над творческим созданием новых значений и средств коммуникации.
В рамках межкультурной коммуникации они помогают сформулировать некие общие
идеалы и ценности (толерантность, равноправие традиций, этика и политика
ответственности и др.). На рубеже XX и XXI веков обострились и стали весьма
актуальными проблемы языковой коммуникации, изучения средств коммуникативного
влияния. Изменился языковой характер эпохи: на смену строго лимитированному
языку пришел свободный язык средств массовой информации, общения, возросла роль
языковой личности. На первый план вышли вопросы культуры как универсального
контекста, который является источником различия в коллективах людей, а также
коммуникации как самого главного и одного из фундаментальных видов
взаимодействия между людьми. Признание абсолютной ценности разнообразия мировых
культур, отказ от колонизаторской культурной политики, осознание хрупкости
существования и угрозы уничтожения большинства традиционных культур и языков
обусловили бурное развитие соответствующих отраслей знания с опорой на новый в
истории человечства феномен –интерес народов разных стран друг к другу.
Межкультурная коммуникация –это социальный феномен, сущность которого
заключается в конструктивном или деструктивном взаимодействии между
представителями различных культур (национальных и этнических), субкультурами в
пределах четко определенного пространственно-временного континуума. В центре
межкультурных взаимодействий стоит человек как носитель общечеловеческих
универсалий и культурных особенностей. Этот человек действует и взаимодействует
с другими людьми на основе этих универсалий и особенностей в колоссальном
количестве контекстов общения [5; 6]. Обычно межкультурную коммуникацию
определяют как общение носителей разных культур, которые пользуются разными
языками [1]. Когда человек оказывается в другой культурной языкой среде, он
чувствует так называемый «культурный шок» из-за недостаточного знания
национальных ценностей и законов общения носителей других культур и языков. Во
избежание всех недоразумений необходимо иметь фундаментальные знания о той или
другой культуре, нужно, чтобы происходило взаимодействие между культурами.
Взаимодействие культур –это особый вид непосредственных отношений и связей,
которые устанавливаются между двумя или несколькими культурами, а также тех
влияний, взаимных изменений, которые происходят в ходе этих отношений. Решающее
значение в процессе взаимодействия культур приобретает изменение состояний,
качеств, сфер деятельности, ценностей той или другой культуры, порождение новых
форм культурной активности, духовных ориентиров и признаков образа жизни людей,
под воздействием внешних импульсов. Процесс взаимодействия культур, как
правило, является долговременным явлением [4]. Глобализация социального
развития обусловлена растущей интенсивностью связей и отношений: экономических,
социально-политических, культурных, научно-технических, коммуникативных,
которые скрепляют различные сообщества современного мира. Эти связи, отношения,
контакты добавляют нашей формирующейся цивилизации некое системное качество:
увеличивается всесторонняя взаимозависимость различных сообществ, стран,
регионов, которые все активнее влияют друг на друга. Интенсивность глобальных
взаимосвязей способствует быстрому распространению на большей части планеты тех
форм политической, социальной и особенно экономической жизни, тех типов
культуры, знаний и ценностей, которые воспринимаются как наиболее эффективные,
оптимальные или просто оптимальные для удовлетворения личных и общественных
потребностей [3]. Процесс глобализации ведет к возникновению культурных форм,
новых ценностей, образцов поведения и деятельности, усреднения мировых
потребностей. Благодаря усилению взаимозависимости бизнес-процессов организаций
и глобализации конкуренции на мировых рынках локальные культуры (национальные,
деловые, организационные) вступают между собой в своеобразные взаимодействия, в
результате чего размываются границы между своими и чужими культурами. В
результате процесса интеграции отдельных этнических культур в единую мировую
культуру на принципах развития средств коммуникации, экономических связей,
социальных превращений и тому подобное происходит глобализация культуры. В
межкультурной коммуникации все это находит свое отражение в расширении
контактов между государственными институтами, социальными группами и индивидами
разных стран и культур, заимствовании культурных ценностей и изменении
культурной среды в результате миграций [2]. Тенденция нивелирования интересов
национальных государств и самобытных культур, сопровождающая глобализацию,
должна быть урегулирована или сведена к минимуму путем проведения определенных
оптимальных мероприятий (на уровне межгосударственных соглашений). Осознание
важности культурно-исторических факторов в процессах коммуникации, знание и
адекватное воссоздание норм вербального и невербального поведения способствует
успеху межкультурной коммуникации, поскольку процесс общения предусматривает
взаимопонимание и взаимоадаптацию собеседников. Для того, чтобы осознать себя
неотъемлемой частью взаимодействия, нужно изменить подходы к преподаванию
иностранных языков, страноведения, теории коммуникации и переходить от
теоретических знаний к практическим курсам, разрушая ошибочные культурные
стереотипы.
Литература
1. Бацевич Ф.С. Основи
комунікативноїлінгвістики: Підручник. –Київ: Видавничий центр «Академія», 2004.
–344 с.
2. Кузьмин А.В.
Миграция: проблеми межкультурной коммуникации. –Улан-Удэ: Изд-во ВСТТУ, 2006.
–215 с.
3. Кирабаев Н.С.
Глобализация и мультикультурализм. –М.: Издательство РУДН, 2005. –332 с.
4. Кучмій О.П.
Міжкультурні комунікаці .: структура і динаміка процесів // Культура народов
Причерноморья. –2003. –№ 37.
5. Почепцов Г.Г.
Теория коммуникации. –М.: Смартбук, 2008. –656 с.
6. Рот Ю.
Межкультурная коммуникация. Теория и тренинг. –М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2006. –223 с.
СИТУАЦИЯ ПЕРЦЕПЦИИ ЦВЕТООБОЗНАЧЕНИЯ В ПЕРСОНАЖНОЙ
РЕЧИ
Е.В. РОДИОНОВА
THE
SITUATION OF COLOUR PERCEPTION IN THE CHARACTER SPEECH
E.V. RODIONOVA
Статья посвящена
проблеме языковой репрезентации динамики цветообозначения, рассматриваемой в
рамках ситуации перцепции цветообозначения на уровне персонажной речи на
материале англоязычных текстов художественной литературы.
Ключевые
слова:
ситуация перцепции цветообозначения, персонажная речь, слушающий, референт,
наблюдатель, говорящий.
The article deals with the problem of language representation of the
dynamic colour nomination in the texts of the English fition, which is analyzed in the article by means of such instrument of
linguistic analyses as colour perception situation in the character speech.
Keywords: the situation of colour perception, character speech, recipient,
referent, observer, speaker.
В данной статье
рассмотрим группу примеров, которая иллюстрирует ситуацию перцепции
цветообозначения СПЦ в рамках персонажной,
т.е. диалогической речи. Иными
словами, в данном случае можно говорить о тесной взаимосвязи ситуации
перцепции, с одной стороны, и коммуникативной ситуации –с другой. В этой связи
в терминологический аппарат необходимо включить понятие говорящего. Данная группа неоднородна. В ней можно выделить
несколько подгрупп. Рассмотрим первую подгруппу примеров, в которой говорящий является и наблюдателем и референтом. Данную ситуацию можно проиллюстрировать примером (1):
(1) «Hand me the mirror,
Mammy,” she said..
Scarlett looked at herself.
“I look white as a haunt,” she said, “and my hair is as wild as a
horse’s tail” [5: 584].
В данном диалогическом
фрагменте персонаж смотрит на себя в зеркало и замечает изменения в цвете лица,
о чём и говорит, обращаясь к слушающему. Ситуация перцепции выделяется в данном
случае посредством маркера зрительного восприятия, глаголом look. Результат изменения цвета лица
является новой информацией как для самого референта, так и для других
участников ситуации. Скарлет, видя происшедшее с ней изменение, сравнивает себя
с приведением. Процедуру метафорического сравнения на основе цветообозначения “white as a haunt” можно считать
результатом мыслительной деятельности персонажа. Важно подчеркнуть, что объект
сравнения фиксируется уже на этапе восприятия. Итак, приведённый пример
наглядным образом подтверждает тот факт, что ситуация перцепции является
начальной, а вместе с тем и главной отправной точкой в
когнитивно-информационной ситуации, которая предопределяет дальнейший ход
диалога.
Во
второй подгруппе
примеров “Я” говорящий выступает в
роли наблюдателя, а второй участник
диалога –слушающий, является референтом:
(2)’Don’t you worry, I’ll be
taking great care that Ma doesn’t get an inkling I already have a wean on the
way. She’ll never have cause to feel ashamed of me, I promise you.’ ‘Well your
secret’s safe with me. You can rest assured of that.’ Lily gave a sudden laugh.
‘t was the fact your face went green: hat tipped me off you were pregnant same
as myself [1: 75].
В данном фрагменте
говорящий замечает изменения, происшедшие в цвете лица другой героини романа
Лили. Принимая во внимание употребление возвратного местоимения myself, можно предположить, что
изменение цвета лица мог видеть сам говорящий I saw your face went green. Как явствует из вышесказанного, СПЦ
представлена целым предложением ’It was
the fact your face went green’. Можно предположить, что употребление
глагола позеленеть как в русском языке, так и в английском имеет
гипербализованный метафорический оттенок. На самом деле трудно представить, что
лицо человека может действительно позеленеть.
Разновидностью
примеров, относящихся к названной группе, можно считать следующий пример (3).
(3) Kate stared at it, but
when she made no response, she felt Danny looking at her more closely. ‘hat’
up, Katie? You look funny - your face is all red. You
bin crying?’ [4:5]
В вышеприведённом
языковом фрагменте персонаж Дэни говорит другому персонажу Кати об изменениях в
цвете её лица. Ситуация перцепции в первой части предложения представлена
имплицитно глаголом зрительного восприятия to
look, во второй части –эксплицитно. Первая часть предложения You look funny является
результатом зрительной перцепции. Результат СПЦ представлен во второй части
предложения – ya face is all red.
Проанализируем ещё
один пример данной подгруппы:
(4)
‘Ya blushing, Katie Hilton. Ya blushing,’ he teased and then dodged out of her way as she aimed a
playful cuff at him [4: 124].
Дэни, замечая, что
другой персонаж краснеет, пытается обратить внимание самого референта на это
изменение, говоря ей об этом. Персонаж прибегает к повтору фразы Ya blushing в
своей речи, как бы говоря референту Look, you are blushing. Xотя глагол
зрительной перцепции look не представлен на поверхностном уровне, он легко
выводим из контекста.
Третья
подгруппа представлена примерами, в которых говорящий является
наблюдателем, а референтом является персонаж, цвет кожи которого изменяется, а
слушающим является пассивный участник СПЦ.
(5)'Not right in what way?'
The matron wanted to know. ‘he looked pale and I think that she was having... a
woman’s problem.’ ‘Was she haemorrhaging?’ Eve looked at the desk ‘No need to
feel embarrassed, Miss Anders, everyone here is a professional person’[2: 146].
В данном языковом
фрагменте одновременно говорящим и наблюдателем является автор-персонаж
повествования, представленный в тексте местоимением (I). Референтом СПЦ
является некто отсутствующий, а слушающим является пассивный участник ситуации.
Разновидностью
примеров, относящихся к названной группе, можно считать следующий пример (6).
(6)»Behave yourself, Rose.
You will shock this young lady. See, she is beginning to blush,”which was not
true for Sara Hamilton, in the year she had been first showroom woman, had been
privy to many indelicate whisperings when gentlemen brought their female
“friends” to be measured for a House of Lovell gown. Nevertheless she couldn’t
help but smile, bending her head in an attempt to hide it but he caught it and
his eyes nar169 е.в. родионова rowed in laughter, sharing
her amusement though he was careful not to let his mistress see it [6: 577].
Как явствует из
примера (6), маркер зрительной перцепции –глагол see употреблён в предложении в
побудительной форме. В данном случае можно говорить, что автор “Я”
повествования побуждает другого участника сцены обратить внимание на изменения,
происходящие в референте, а именно в другом персонаже, не участвующем в
разговоре. Глагол see в рамках приведённого предложения можно считать трёхвалентным,
поскольку структура предложения предполагает 1) автора Я повествования, который
призывает 2) другого участника сцены сфокусировать внимание на 3) референте.
Проанализируем
ещё
один
пример
данной
подгруппы:
(7) “I’ll call again tomorrow
and give them both a thorough check. He looks more himself already. He’s a much
better colour” [3:395].
Говорящий, осмотрев
пациента, говорит другому персонажу, что больной выздоравливает: лицо референта
начинает приобретать здоровый розовый оттенок. СПЦ представлена целым
предложением He’s a much better colour. Результат изменения цвета лица
референта представлен прилагательным в сравнительной степени аналитической
формы.
Итак, рассмотрев
вышеприведённые примеры СПЦ, можно заключить, что её обязательными составляющими
являются: наблюдатель и референт. Маркерами СПЦ могут выступать
глаголы зрительного и сенсорного восприятия, как, например: see, watch, notice, look, feel, find. В
некоторых случаях маркеры ситуации перцепции не представлены на поверхностном
уровне, однако легко выводимы из контекста.
В результате анализа
удалось прийти к выводу о значительной роли, которую играет динамика
цветообозначения в процессе перцептивной, ментальной, а также и речевой
деятельности персонажей художественного произведения.
Литература
1. Blair E. The Blackbirds Tale. –
2. Burton B. Goodbye
Piccadilly. –London: Diamond Books, 1999.
3. Dickinson M. Reap the Harvest.
–London: Pan Books, 2001
4. Dickinson M. Sow the Seed.
–London: Pan Books, 2001.
5. Mitchel M. Gone with the
Wind. http:www.fictionbook.ru
6. Howard A. Promises Lost.
–Sevenoaks (Kent): Hodder and Stoughton, 1996.
ЦИТИРОВАНИЕ КАК ДИСКУРСИВНАЯ СТРАТЕГИЯ
Е.С.
ТЕМБОТОВА
Quotation as a Discourse
Strategy
E.S.
TEMBOTOVA
В статье
рассматривается текст с точки зрения его интертекстуальности. Выявляется
структура текста и приводится подробное описание его элементов: цитации,
квазицитации, аллюзии и продолжения.
Ключевые
слова:
текст, интертекстуальность, цитата, аллюзия, реминисценция.
The article deals with a text from the point of view
of its intertextuality. It reveals the structure of a text and gives detailed
description of its elements: quotations, quasicitations, allusions and
extensions.
Keywords: text, intertextuality, quotation, allusion,
reminiscence.
Постмодернизм как
мироощущение эпохи определил характер языка СМИ. Западные теоретики
постмодернизма (Ж. Делез, Ж. Деррида, Ж. Лиотар, П. де Ман, П. Рикер и др.)
ориентированы на атомизированное восприятие и «децентрацию», порожденные
многообразием явлений и энтропией современного мира. «Постмодернизм
(постструктурализм) принципиально оставляет этому миру свободу действий. Мир
многогранен, истин много, они все равнозначны. Соответственно радикально
меняется идеология субъекта в культурной модели постмодернизма. Взамен картины
мира с героем, автором в центре приходит объемная картина разных точек зрения,
мозаичность как одно из основных средств. Эклектизм выступает как принцип
сочетания и соединения достаточно разнородных явлений и смыслов. Современный
человек живет между различными культурными порядками, поэтому он принципиально
маргинален, т.е. наделен способностью слышать разные голоса и пребывать
одновременно в разных смысловых и культурных мирах, объединенных лишь силой его
воображения» [Чубарова 1998: 6].
К 1990-м годам
постмодернизм становится универсальной ментальной моделью, обладающей
масштабным влиянием на разные сферы культуры [Землянова 1998: 35].
Информационно-культурные инновации и тенденции эволюции общественного сознания
в перестроечный и постперестроечный периоды, характеризуемые отказом от
авторитарности и плюрализмом, повлекли дальнейшие изменения в масс-медийном
дискурсе.
Интернет как
символ глобализации и модернизации послужил новым импульсом развития
постмодернизма, создавая бесконечный гипертекст, что породило, в свою очередь,
«сетевое» мышление.
Понимание текста
как «поля схождения всевозможных цитации», некоей точки пересечения
множественных текстов, приводит к необходимости дифференциации форм
интертекстуальности, и, соответственно, потребности разграничения цитат,
реминисценций и аллюзий. По мнению Ю. Кристевой, «любой текст строится как
мозаика цитации, любой текст есть продукт впитывания и трансформации
какого-нибудь другого текста» [Кристева 1995:99]. Р. Барт полагает, что интертекстуальность
как необходимое предварительное условие для любого текста не может быть сведена
к проблеме источников и влияний: «она представляет собой общее поле анонимных
формул, происхождение которых редко можно обнаружить, бессознательных или
автоматических цитат, даваемых без кавычек <...>. Текст –это
раскавыченная цитата <...>. Каждый текст представляет собой новую ткань,
сотканную из старых цитат [Барт 1989: 269].
По мнению Ж.
Женетта, интертекстуальность характеризуется «отношением соприсутствия двух или
нескольких текстов» [Женетт 1998: 365], «действительным присутствием одного
текста в другом» [там же: 340].
Интертекстуальность,
по Ж. Женетт, сводится к действительному присутствию одного текста в другом.
Для обозначения всех видов связей текста с другими текстами вводится термин
«транстекстуальность» [Женетт 1998: 37]. Кроме того, выделяются и другие
разновидности: паратекстуальность, метатекстуальность, архитекстуальность и
гипертекстуальность, создавая сложную типологию «литературы во второй степени»
[Компаньон 2000: 147].
По мнению М.
Ямпольского, «молчаливый дискурс-предшественник» создает континуальность в
точке генезиса [Ямпольский 1999: 3]. Поскольку каждый текст обусловлен другими
текстами, «любой манифестируемый дискурс втайне основывается на «уже-сказанном»
и это «уже-сказанное» – не просто произнесенная фраза или уже написанный текст,
но «никогда не высказанный» дискурс, не имеющий тела, голоса, столь же
безгласный, как дыхание, письмо, которое попросту –полость своего собственного
следа» [Барт 1983: 361].
«Текст не может
неподвижно застыть (скажем, на книжной полке), он по природе своей должен через
что-то двигаться – например, сквозь произведение, сквозь ряд произведений»
[Барт 1983: 81]. Готовность индивидуума обогатить свой текст реминисценциями
наблюдается во всех видах дискурса.
Ю.М. Лотман
называет цитату и реминисценцию структурообразующими элементами текста,
активизирующими в сознании читателя определенные затекстовые пласты
(поэтические, языковые, общекультурные) [Лотман 1997: 68]. Цитата, особенно
графически не выделенная, создает атмосферу намека, расчленяя читательскую
аудиторию на группы, в равной степени приближенные к тексту.
«Цитата (аллюзия,
реминисценция) – любого рода перекличка, соединяющая между собой литературные
памятники <...>; отсылка к другому произведению литературы или искусства,
личности или событию. Это часто своего рода апелляция к читателю, который
должен разделить некий опыт с писателем. Аллюзия может быть использована просто
для демонстрации знаний <...> для апелляции к общему опыту или знанию
читателя или поэта, или для обогащения стихотворения путем включения других
значений» [Gubbon 1979: 31]. Вместе с тем цитата может рассматриваться как
форма реминисценции: «реминисценции –это присутствующие в тексте «отсылки» к
предыдущим литературным фактам: отдельным произведениям и их группам,
напоминание о них <...>. Наиболее распространенная форма реминисценции
–цитата, точная или неточная, «закавыченная» или остающаяся неявной,
подтекстовой» [Хализев 2000: 255]. Таким образом, все виды цитат служат
способом апелляции к интертекстуальному полю, порождая историко-культурные и
литературные ассоциации [Ямпольский 1999: 5].
Цитирование может
реализовываться на разных уровнях текста. Понимание произведения как некоей точки
пересечения множественных текстов ведет к восприятию дискурсивного анализа как
«анализа схождения всевозможных цитаций», как формы диалога с прецедентными
текстами, способ апелляция к культурному опыту и знаниям, путем обращения к
интертекстуальному полю. Цитата в широком понимании, как средство апелляции к
концепту прецедентного текста. Цитата –это «код загадки», вводящий в
гипертекстовую реальность, осуществляемый как диалог автора и читателя, автора
и текста, текста и гипертекста. По сути цитата –средство введения читателя в
текст посредством определенной словесной формулы, апелляция к литературному
опыту и знаниям, включение его в горизонт ожидания.
«Цитатой может
быть любой элемент текста (слово или группа слов, синтаксический оборот,
стихотворный размер, заглавие стихотворения и т.д.), который осознается как
«свое-чужое» слово, принадлежащее одновременно данному, авторскому тексту, и
своему прежнему тексту-источнику, из которого изначально взято. При этом
источником цитаты могут быть не только конкретные художественные тексты, но
также те или иные культурные системы, социальные языки с определенным
комплексом идей и характерной фразеологией, осмысленные как факт искусства,
эстетически освоенные поэзией» [Хализев 2000: 253].
Л.А. Шестак на материале образных употреблений
в языке прессы конца 80-х – начале 90-х гг. выявляет три группы прецедентных
текстов: отвергаемые лозунги эпохи революции и социализма, широкое чтиво,
русская и мировая классика [Шестак 1996: 114]. Е.А. Земская, исследуя цитацию в
заголовках современных газет, выделяет следующие разновидности прецедентных
текстов, включаемых в заголовки: стихотворные строки; прозаические цитаты;
строки из известных песен; названия художественных произведений; названия
отечественных и зарубежных кинофильмов; пословицы, поговорки и крылатые
выражения; ходячие выражения эпохи социализма; перифразы Священного Писания;
«интеллигентские игры» (тексты на иностранных языках, или тексты,
ориентированные на иностранные цитаты, или тексты, записанные латиницей, анекдоты,
лозунги) [Земская 1996: 159].
Понимание
реминисценций как осознанных, неосознанных, точных, преобразованных цитат или
иного рода отсылок к более или менее известным произведенным текстам в составе
более позднего текста приводит к выделению пяти основных видов реминисценций:
упоминание, прямая цитата, квазицитация, аллюзия и продолжение. Под упоминанием
в таком контексте понимается апелляция к концепту прецедентного текста путем
прямого воспроизведения языковой единицы, являющейся именем данного концепта
(имени персонажа, название произведения, их изменение, имя автора текста, а
также другие прецедентные имена, циркулирующие в данной лингвокультуре).
Квазицитация трактуется как воспроизведение части текста или всего текста в
дискурсе в умышленно измененном виде. Аллюзия –как соотнесение предмета общения
с ситуацией или событием, описанным в определенном тексте, без упоминания этого
текста и без воспроизведения его части, то есть на содержательном уровне.
Продолжение понимается как создание самостоятельного литературного
произведения, действие которого разворачиваются в «воображаемом» мире, уже
известном читателю из произведений другого автора, мифологии или фольклора
[Козицкая 1998: 13]. Таким образом, до сих пор не сложилось единой позиции,
позволяющей осуществить дифференциацию понятий «цитата» и «реминисценция».
Принято выделять прямую цитацию – точное или близкое к
дословному воспроизведение текста или его части в дискурсе с указанием автора;
имплицитное цитирование –использование в тексте точных, неточных и непрямых
цитат графически не выделенных, без указания автора; квазицитирование – части текста в дискурсе в трансформированном
виде; автоцитирование, псевдоцитирование
– приписывание авторства вымышленному лицу или апелляция к тексту, которого не
существует. Цитирование стиля и жанра предполагает апелляцию к авторитетному
тексту, канонической жанровой структуре, архетипическим сюжетам и мотивам,
универсальным прецедентным текстам.
Литература
1. Барт Р. Нулевая степень
письма // Семиотика. –М., 1983. –361 с.
2. Барт Р. Семиотика.
Поэтика. –М.: Прогресс, 1989. –616 с.
3. Женетт Ж. Фигуры: Работы по
поэтике: В 2 т.–М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 2. –365 c.
4. Земская Е.А. Цитация и виды её
трансформации в заголовках современных газет // Поэтика. Стилистика. Язык и
культура. Памяти Татьяны Григорьевны Винокур. –М., 1996. –С. 157-168.
5. Землянова Л. О постмодернизме в
коммуникативистике / Л. Землянова // Вестник МГУ. Серия 10, журналистика. –998.
№3. –С. 35-42.
6. Козицкая Е.А. Функция цитаты в
поэтическом тексте: Автореф. Дисс. ... канд. филолог, наук. –Тверь, 1998.
7. Компаньон А. Демон теории. –М.:
Изд-во им. Сабашниковых, 2001. –336 c.
8. Кристева Ю. Бахтин, слово,
диалог, роман // Вестник МГУ. Сер.9. №1. Филология. –М.: Прогресс, 1995. –С.
99.
9. Лотман Ю.М. В школе
поэтического слова. –М.: Просвещение, 1997. –352 с.
10. Хализев В. Теория литературы.
–М.: Высшая школа, 2000. –398 с.
11. Чубарова В. Современное
литературоведение: теоретические лики // Филологический вестник Ростовского
гос. университета. –Ростов. –1998. №1. –с. 3-9.
12. Шестак Л.А. Славянские картины
мира: рефлексы исторических судеб и художественная интерпретация концептосфер
// Языковая личность: культурные концепты. –Волгоград –Архангельск, 1996. –с.
113-121.
13. Ямпольский М. Беспамятство как
исток. –М.: Новое литературное обозрение, 1998. –384 c.
14. Gubbon J.A. A dictionary of
literary terms. –N.Y., 1979. –p. 31.
КОГНИТИВНЫЙ ДИССОНАНС В МЕДИА-ДИСКУРСЕ
В.Д. ШЕВЧЕНКО
Cognitive Dissonance in Media Discourse
V.D. SHEVCHENKO
Данная статья
посвящена анализу интертекстуальных включений в публицистические тексты.
Выявляется диссонансный тип отношений между дискурсами, к которым относятся
включенный и принимающий тексты.
Ключевые
слова:
интертекстуальные включения, включенный и принимающий тексты, диссонанс,
медиа-дискурс.
This article analyzes the intertextual inclusions in
journalistic texts. The dissonant type of relations between discourses, which
are included and the receiving texts, are revealed.
Keywords: intertextual inclusions, included and the receiving
texts, dissonance, media discourse.
В современной
публицистике журналисты часто используют интертекстуальные включения с целью
сравнения объектов и явлений, передаваемых включенным и принимающим текстами.
Создаваемый таким образом контраст между содержанием взаимодействующих текстов
служит эффективным приемом воздействия на сознание реципиента. Мы полагаем, что
в результате включения интертекстуального фрагмента происходит взаимодействие
не только между формой и содержанием включенного и принимающего текстов, но и
между репрезентируемыми ими дискурсами. По нашим наблюдениям, дискурсы, к
которым относятся включенный и принимающий тексты, вступают в различные типы
отношений, в том числе и в диссонансные. Диссонансный тип отношений между
дискурсами возникает в случае сходства когнитивных моделей ситуаций,
реализуемых во взаимодействующих текстах; однако некоторые из компонентов этих
моделей отличаются друг от друга, результатом чего является несовпадение
элементов содержания. Диссонансные отношения между дискурсами позволяют
проследить несовпадения в когнитивных моделях ситуаций, которые обусловлены
произошедшими в них изменениями, что в результате приводит к обновлению
моделей, хранящихся в памяти индивидов.
Особенности
отражаемых в дискурсах моделей ситуаций обусловлены спецификой того или иного
периода, эпохи. Прослеживая различия между составляющими моделей, реципиент
будет обращаться к тому культурно-историческому периоду, к которому относится
текст, чтобы понять, какими событиями и явлениями могут быть вызваны эти
несоответствия.
В настоящей работе
наш анализ направлен на выявление гетерогенности структур когнитивных моделей
схожих ситуаций. Не совпадать могут различные компоненты моделей ситуаций,
конструируемых на основе дискурса. Рассмотрим, как передается несовпадение
такого компонента когнитивных моделей ситуаций, как «количество участников».
Обратимся к примеру из статьи “eeping out more than terrorists”, повествующей о прибытии в США граждан других стран: “On the boats
and on the planes/ They’re coming to
Смысл «большое
количество» вступает в противоречие со смыслами, содержащимися в принимающем
тексте, поскольку на каком-то этапе соответствующие компоненты некоторых
частных моделей предметно-референтных ситуаций изменились вследствие внутренних
и внешних событий в США, что привело к изменениям в когнитивной модели.
Когнитивная модель ситуации «въезд иностранцев в страну», относящаяся к 1980
году, отличается от когнитивной модели ситуации 2007 года, что вытекает из
отличий в предметно-референтных ситуациях и, следовательно, отражается в
содержании текстов. Изменения произошли в таких компонентах модели, как
«процесс получения американской визы» (tortuous visa process) и «количество
приезжающих в США», поэтому в современном публицистическом тексте, в частности,
при помощи сочетания глаголов to fall и to drop с числительными, эксплицитно
передается смысл «уменьшение количества приезжающих». В соответствии со спецификой
коммуникации в данном виде дискурса в публицистическом тексте приводится точная
информация об уменьшении количества желающих въехать в США, например, “The number of overseas visitors to the
United States (ie, excluding Canadians and Mexicans) has fallen by 17% since
2000. Last year, arrivals from western Europe dropped by 3%, despite the
attractions of a weaker dollar and a record-breaking year for world tourism.
But it will take bigger smiles and smaller queues to win back all those
travellers who have decided that it is a lot less hassle to go elsewhere”
(Ibid., p. 49).
Интересно
проследить за реализацией оценки некоторых несовпадающих компонентов
предметно-референтных ситуаций участниками соответствующих социокультурных
ситуаций общения, к которым относятся включенный фрагмент песни и принимающий
публицистический текст. Реципиент, таким образом, получает информацию об
аксиологической модальности, входящей в модальную рамку высказываний [Руднев
2000: 92].
Цитата из
песенного текста представляет собой высказывание с положительным оценочным
знаком: участник песенного дискурса положительно оценивает тот факт, что в
Америку стремится попасть большое количество людей. С точки зрения другого
субъекта –одного из участников современного публицистического дискурса
(журналиста), –эта цитата также представляет собой аксиологически положительно
окрашенное высказывание. Такая оценка дается им на основе сравнения
обстоятельств современной ситуации и ситуации из прошлого, к которому оно
относится. В результате этого сравнения некоторые из дальнейших высказываний в
тексте оказываются аксиологически отрицательно окрашенными, поскольку участник
отрицательно оценивает тот факт, что количество желающих приехать в США в
настоящее время уменьшается. В последующих высказываниях, в которых речь идет о
причинах этого процесса, наблюдается экспликация негативной оценки;
одновременно эти высказывания помогают раскрыть аксиологическую модальность
цитаты: “The travel industry blames a
tortuous visa process and a perception of poor treatment on entering the
country. In a survey late last year,
Таким образом, в
результате включения цитаты в состав публицистической статьи происходит
сопоставление противоположных аксиологических модальностей, связанных с
определенным компонентом предметно-референтных ситуаций, а именно: компонентом
«количество участников».
Рассмотрим пример
включения философских высказываний в состав публицистической статьи с целью
выявления несоответствия между компонентами схожих предметно-референтных
ситуаций. Обратимся к примеру из статьи “he Story of Power”, в которой
говорится об истории взаимоотношений между властью и обществом: “The other new factor in the global power
game of 2009 is Obama himself. Well read, technologically savvy, politically astute,
he comes to the White House in grim times but with high expectations. Whether
he succeeds or fails, it will be a close-run thing. “It must be considered that
there is nothing more difficult to carry out, nor more doubtful of success, nor
more dangerous to handle, than to initiate a new order of things,” said
Machiavelli. If Immanuel Kant is to be believed, even Obama’s cool
intellectualism is risky: “It is not to be expected that kings philosophize or
that philosophers become kings, nor is it to be desired, because possession of
power corrupts the free judgment of reason inevitably”. So
much for Plato” (Newsweek, January 5th, 2009, p. 35).
Цитата Макиавелли
и относящийся к ней фрагмент дискурса находятся в унисонных отношениях с
принимающим дискурсом: между когнитивными моделями ситуаций, реализуемыми
посредством цитаты и принимающего текста, наблюдается сходство. Во
взаимодействующих текстах реализуются когнитивные модели ситуаций «управление
государством». Это связано с тем, что цитата Макиавелли носит общий характер и
может быть применена к похожей ситуации, независимо от эпохи, участников,
обстоятельств и т.п.
Что касается
цитаты И. Канта, в данном случае дискурсы вступают в диссонансный тип
отношений: основные референты (king vs.
president), к которым относятся цитата и принимающий текст, схожи между
собой по роду выполняемой деятельности, поскольку оба они наделены верховной
властью в государстве; однако характеристики, которыми наделяют их участники
разных социокультурных ситуаций общения (журналист
vs. философ), не совпадают. Вернее, не совпадает оценка, данная участниками
этим характеристикам, а именно: философским взглядам субъектов, выступающих в
качестве референтов, что приводит к противоречию между содержанием включенного
и принимающего текстов. Говоря от имени Обамы, автор положительно оценивает данную характеристику: “Characteristically,
Obama would reject the Kantian formulation as a false choice –one can be a king
who rules with the benefit of philosophy” (Ibid., p. 35).
Включение
фрагмента дискурса, диссонирующего с принимающим, приводит к подчеркиванию
несоответствия между некоторыми из компонентов когнитивных моделей схожих
предметно-референтных ситуаций, что является способом привле- чения внимания
реципиента к выделяемым компонентам ситуаций, т.е. определен- ным аспектам
действительности.
Литература
1. Руднев В.П. Прочь от
реальности: Исследования по философии текста. II. –М.: Аграф, 2000.
IV. ПРОБЛЕМЫ ЛИНГВИСТИКИ ТЕКСТА
ЧАСТОТНЫЕ ПАРАМЕТРЫ СЛОВОСОЧЕТАНИЙ В СЕМАНТИКО - СИНТАКСИЧЕСКИХ
УНИВЕРСАЛИЯХ НАУЧНОГО ТЕКСТА
Р.С. АЛИКАЕВ,
М.Р. АЛИКАЕВА
FREQUENCY
PARAMETERS OF PHRASES IN THE SEMANTIC-SYNTACTIC UNIVERSALS OF THE SCIENTIFIC
TEXT
R.S.
ALIKAEV, M.R. ALIKAEVA
Данная статья
посвящена описанию микросинтаксической структуры научного текста в русском и
немецком языках. Анализ разнообразных синтаксических конструкций позволяет
выявить информативную насыщенность научного стиля.
Ключевые
слова:
научный стиль, предикативные словосочетания, двусоставные предложения,
синтаксис научного текста, цитация.
The article
describes the micro syntactic structure of a scientific text in the Russian and
German languages. The analysis of the various syntactic constructions allows
revealing the informative richness of the scientific style.
Keywords: scientific style, predicative phrases, two-part
sentences, syntax of a scientific text, citation.
Изучение микросинтаксической
структуры научного стиля предполагает подробное рассмотрение организации особенностей
предикативных словосочетаний, а также способов компрессии усложненного синтаксиса
научной речи. Выше уже говорилось, что для научного текста чрезвычайно частотны
односоставные предложения в обобщенно-личном и безличном значении, которые, с
одной стороны, выводят субъект речи за модальную рамку высказывания, а с другой
–в косвенной форме представляют авторскую интерпретацию события. Для научного
стиля, прежде всего, характерно стремление передавать факты окружающего мира
как события, то есть в аспекте рассмотрения их субъектом высказывания, поэтому
скрытая аксиологичность научного текста не может подвергаться сомнению. Это
подтверждается и при анализе структуры предикативных сочетаний [см. 2].
Двусоставные
предложения в научных текстах имеют своеобразное построение: во-первых, здесь
отмечается преобладание пассивных конструкций, во-вторых, агентивных
конструкций, в которых позиция агенса занята пассивным объектом, традиционно
сочетающимся лишь с предикатами состояния, а позиция глагола представлена
десемантизированной единицей. Рассмотрим следующие текстовые фрагменты на
немецком и русском языках :
а) Die Bestattung von angesehenen keltischen
Füsten in Mitteleuropa nödlich der Donau (im heutigen Schwaben) ist
aufwendig und prunkvoll. Den Toten werden Waffen und kostbarer Schmuck
mit in ihre letzte Ruhestäte gegeben. Keltische Füsten
werden von ihren Stammesgenossen mitsamt den vierrärigen Kriegswagen-
als Zeichen der Macht und Wüde – in Hüelgräern beigesetzt.
Eiserne Lanzen- und Speerspitzen werden mit bestattet. Als Zeichen des
Reichtums wird den Toten persölicher Schmuck beigelegt: Ein goldener
Kopfreif, eine goldene Trinkschale, aber auch Goldringe und Armbäder. Ein
offenbar hochgestellter und reicher keltischer Adliger wird in der Näe des
heutigen Stuttgart in einem Hüelgrab beerdigt, in dessen Innern
sich zusäzlich eine hözerne Grabkammer befindet... [7:
19].
б) Перед насыпкой кургана на его будущей
площадке разводился большой костер, но сожжение трупа
производилось не на нем, а на стороне. Прах иногда ссыпался в
урну, а чаще –просто в ямку или разбрасывался по площади кургана.
Повторные, более поздние захоронения тоже делались или в ямках
или же прямо на поверхности уже насыпанного кургана.
Интересной особенностью являются ритуальные
костры, разводимые в
ровиках уже сооруженной насыпи. Они объясняют нам место из жития
Ярослава Муромского, где говорилось, что на похоронах его сына «ни
тризнища, ни дымы, ни битвы не творяху» [5: 105].
Как показывают
приведенные отрывки, как в русском, так и в немецком текстах пассивные
конструкции составляют большую часть синтаксических единиц текстов, что
позволяет говорящему, изменяя порядок следования компонентов внутри
предложения, концентрировать внимание адресанта на действенно-объектных
отношениях, устраняя исполнителя (агенса) на задний план высказывания. Такая
логическая инверсия (субъект-объектная трансформация) также относится к
средствам дифференциации значимых частей пропозиции и их актуализации в
высказывании. Однако следует отметить некоторые различия между предикативными
сочетаниями типа Waffen und Schmuck werden gegeben; Eiserne Lanzen und
Speerspitzen werden mit bestattet; костер разводился; прах сжигался и ссыпался
и сожжение производилось; захоронения делались. Так, первые четыре являются
обычными пассивными конструкциями, цель которых –вывести агенса за рамки
высказывания; следующие два –более сложные, так как в позицию синтаксического
субъекта вынесен логический предикат, ср.: Славяне сжигали трупы на стороне;
Славяне захоранивали прах в стороне. Последние представляют собой очень сложные
случаи синтаксической транспозиции, когда действенное предложение, описывающее
реальный факт, перестраивается в синтаксему характеризующего типа с
девербативом в позиции субъекта, десемантизированным глаголом или глагольной
перифразой в позиции предиката и актуализирующимся объектным распространителем.
Под
насыпями этих величественных курганов погребены деревянные домовины и
каменные вымостки, по своему размеру соответствующие домовинам. Таких
погребальных сооружений бывает несколько. Известны conки с троекратной
подсыпкой; каждый раз вершина кургана ивенчивалась каменной вымосткой
в виде алтаря, на который укладывался прах сожженного или же просто
высыпанными на нее кальцинированными костями сожженного покойника [5: 105-106].
Еще один вид
пассивной конструкции в научных текстах –конструкции с именным предикатом. В
плане семантики они мало отличаются от глагольных, так как действенность и
статичность в данном случае не существенны, ведь позицию подлежащего занимает
объектный распространитель, который в силу семантики не может занимать место
агенса.
Таким образом,
пассивные предикативные сочетания составляют значительную часть от всех
синтаксем научного стиля. Их использование позволяет перенести центр
высказывания на объект действия или состояния, который в активных конструкциях
составляет периферию высказывания. Представляется, что по формальной структуре
следует выделять два типа конструкций –с глагольным и именным предикатами, они
чрезвычайно близки по семантике. По семантической структуре можно также
выделить два типа конструкций: первые представляют собой инверсию
субъект-объектных отношений, имеют семантически полноценный предикат и
актуализируют предикативную часть высказывания; вторые являются транспозицией
глагольно-объектных отношений, подчеркивая именно их в высказывании.
Активные
предикативные единицы в научном стиле также весьма своеобразны: они (костры)
объясняют нам.... В этих предложениях нарушаются характерные для публицистики и
разговорной речи закономерности семантической сочетаемости, когда в позиции
агенса находятся существительные различной семантики, которые в логической
пропозиции не могут ее занимать, что приводит, в свою очередь, и к
семантическому сдвигу не только в значении существительного, но и в значении
глагола, вследствие чего часто происходит терминологизация или фразеологизация
обоих членов конструкции.
При
повреждении сустава чувство боли ограничивает двигательную активность
конечности, способствуя репаративным процессам... Однако аналогичную роль
мог бы играть механизм, автоматически, без участия эмоции тормозящий
движения, вредные для поврежденного органа. ...При возникновении эмоционального
напряжения объем вегетативных сдвигов... превышает реальные нужды организма.
По-видимому, процесс естественного отбора закрепил иелесообразность
этой избыточной мобилизации ресурсов... [6: 183].
Такая структура
абсолютно нейтральна к залоговой семантике и легко подвергается трансформациям
без изменения значения (ср.: чувство боли ограничивается двигательной
активностью, процесс естественного отбора закрепляется с учетом
целесообразности избыточной мобилизации ресурсов) и т.д. В результате большинство
подобных предложений легко подвергаются трансформации и инверсии, которые
используются автором текста как способ актуализации отдельных содержательных
фрагментов и средство межтекстовой связи предложений. В семантическом
синтаксисе подобный тип предиката определяют как предикаты, характеризующие
пропозициональный субъект.
Сосуществование
столь различных предложений в научном тексте можно объяснить еще и тем
фактором, что внутри синтаксемы особой коммуникативной значимостью обычно
обладает дополняющая и детерминирующая его части. Информативная насыщенность
научного стиля проявляется еще и в том, что предикативный центр предложения не
всегда является смысловым центром, гораздо чаще в него включается
детерминантный распространитель или приглагольное дополнение. Значительная
часть этих предложений с глагольным и именным предикатом образует
характеризующие и/или идентифицирующие предложения, чрезвычайно употребительные
в текстахопределениях. Рассмотрим следующий фрагмент:
а)
Unter «Emotion» versteht man die durch die Persölichkeitsstruktur gegebene,
ganzheitliche subjektive Reak tionsweise des Individuums auf den Inhalt
seines Lebens (seiner Wahrnehmungen. Vorstellungen. Denkinhalte usw.) In
der Erkenntnistheorie hingegen wird unter „motion“ oder „motionaler Stufe der
Erkenntnis“ mitunter in einer nicht exakten Ausdrucksweise diejenige Komponente
des Widerspiegelungsprozesses verstanden, die nicht auf Begriffen, Aussagen
und Schlüeln, sondern auf Sinnesempfindungen beruht [8: 309].
б)
Эмоции можно предварительно в чисто описательном феноменологическом плане
охарактеризовать несколькими особенно показательными отличительными признаками.
Во-первых, в отличие, например, от восприятий, которые отражают содержание
объекта, эмоции выражают состояние субъекта и его отношение к объекту.
Эмоции, во-вторых, обычно отличаются полярностью, т. е. обладают
положительным или отрицательным знаком: удовольствие –неудовольствие,
веселье –грусть, радость –печаль и т.п. Оба полюса не являются обязательно
внеположными. В сложных человеческих чувствах они часто образуют сложное
противоречивое единство: в ревности страстная любовь уживается со жгучей
ненавистью [4: 152-153].
В приведенных выше
текстах мы подчеркнули характеризующие предикаты, которые с позиций актуального
членения не образуют составной ремы, а являются целостным в смысловом и
коммуникативном плане фрагментом предложения с десемантизированным глаголом,
выполняющим роль обычной связки. Эти предикативные типы в основной своей массе
лежат в основе текстов-описаний, определений и дефиниций, в то время как
рассмотренные выше предикативные единицы наиболее употребительны в текстах
аргументативного плана, текстах смешанной структуры, текстах-сообщениях.
Особое место в
научном тексте занимают дополняющие и детерминирующие конструкции. Первые, в
основном, связаны с грамматическими свойствами переходного глагола, образуя с
ним неразрывное единство. Вторые носят характер локально-темпорального
распространителя, однако их значение некоторым образом трансформируется в
структуре полного предложения, например: In
komplizierten menschlichen Beziehungen bilden sie oft die Grundlage
fü...; Am Herausbilden dieser Erscheinung nehmen viele Faktoren
teil...; Der germanische Siedlungsraum vor der Vökerwanderung...; für den Sieg im Kriege gegen die Röer: neben
dem allgemeinen Zusand des Menschen und seines Organismus; mit der
Verstäkung der Rolle der Kommunikation unter den menschenartigen Affen: в
сложных человеческих чувствах они часто
образуют...; при повреждении сустава чувство боли ограничивает
двигательную активность; в возникновении настроения участвует обычно
множество факторов; у славян еще до принятия христианства существовало
представление о рае; для победы в войне с варварами необходим более
высокий уровень; наряду с официальными фамилиями у крестьян могут
бытовать неофициальные, «уличные» фамилии; на стадии дорефлексивного
традиционализма жанр определялся из внелитературной ситуации; наряду с
общей подготовкой организма к действию отдельные эмоциональные состояния
сопровождаются специфическими изменениями в пантомимике; с повышением роли
общения у высших животных выразительные движения становятся тонко
дифференцированным языком.
Подобные
детерминанты чрезвычайно частотны в любом стиле, однако спецификой их функционирования
в научном стиле является тот факт, что именно здесь из
пространственно-временных ограничителей они часто превращаются в свернутые
пропозиции со значением причины или условия. Именно из научного стиля подобные
предложно-падежные формы заимствуются в другие стили литературного языка.
Чрезвычайно важное
значение для синтаксиса научного текста имеют вводные конструкции различного
характера. Они могут быть предикативными единицами и образовывать вставные
конструкции, в этом случае они часто преобразуются в отдельные простые
предложения, создавая тема-рематические цепочки со сквозной темой, а могут и
вкрапливаться в другое предложение. Изучению функционирования вводных и
вставных конструкций в научном стиле речи были посвящены специальные исследования
О.В. Глушаковой [3]. и Г.Н. Акимовой [1]. По их данным, количество вставных
конструкций в научных текстах различных специальностей повышается к концу XX
века. Указанные авторы различают вставные и вводные конструкции, число
последних, по статистическим данным, уменьшается, так как именно вставные
конструкции с поясняющим и иллюстрирующим значением являются наиболее значимым
показателем синтаксической расчлененности высказывания. Развитие языка науки,
как уже было отмечено, характеризуется двумя универсальными для русского и
немецкого языков противоположными тенденциями: компрессией, то есть стремлением
к сокращению протяженности речевого сообщения; и одновременно повышением
информативности, содержательного объема высказывания. В результате взаимодействия
этих двух противоположных тенденций возрастает потребность в увеличении объема
содержательной информации в речевой структуре текста при наиболее компактном
способе изложения.
Синтаксическая
расчлененность высказывания создает несколько ярусов высказывания, что
позволяет вводить в синтаксис предложения дополнительную информацию, не изменяя
его структуру и коммуникативную организацию. Анализируя функции вставных
конструкций в научном тексте, О.В. Глушакова отмечает следующие наиболее
частотные их разновидности: коммуникативнологические, коммуникативно-модальные
и коммуникативно-информационные. По ее статистическим данным, наиболее
частотными в научных текстах являются коммуникативно-информационные, для
которых исследователь выделяет следующие функции: уточнительно-поясняющие
(дублирующие, конкретизирующие, квантитативные, локализующие, иллюстрирующие,
комментирующие, обобщающие); дополняющие (ситуативно-ассоциативные,
альтернативные, детерминативные) [3: 50-78].
Рассмотрим
следующий микротекст:
На
восточнославянских (украинских) писанках мы видим точное воспроизведение
архаичного представления о Вселенной, по происхождению, очевидно,
синстадиального финско-карельскому: в широкой части яйца нарисованы пиктограммы
земли, засеянного поля; далее идут волны океана, омывающего землю, а на самом
верху (где «высокий свод небесный» ) изображены две небесных хозяйки
мира –«рожаницы» в виду двух важенок северного оленя. Местонахождение
кощеевой смерти соотнесено в сказе с моделью Вселенной –яйцом. Недаром
охранителями этого сокровища являются представители всех разделов мира: водa (океан),
земля (остров), растения (дуб), звери (заяц), птицы (утка).
Это поднимает сказку на уровень очень древнего мудрого мифа о дуалистической
сущности мира: мир, образом и символом которого является яйцо, в самом себе
содержит не только положительное жизненное начало (которому содействуют
языческие берегини), но и управление конечной судьбой мирового зла... [5:
322].
Приведенный текст
в наиболее яркой форме демонстрирует основные функции вставных конструкций.
Двухмерное повествование –изложение мифа и его интерпретации –осуществляется
автором с помощью пояснений, уточнений, иллюстраций и т. д. Таким образом,
различного рода вставные конструкции являются своеобразным средством
расчленения высказывания на два плана –основной, актуальный и фоновый,
связывающий повествование с общим контекстом, апеллирующий к фоновым знаниям
участников коммуникативного акта.
Однако, помимо
упомянутых, следует отметить еще два типа конструкций. Коммуникативно-логические
отражают логику движения мысли, актуализируя последовательность ( erstens,
zweitens, drittens, letztlich, letzten Endes, wie schon vorher erwänt,wie
schon gesagt und angedeutet wurde; во-первых, во-вторых, в конечном счете, как
уже было отмечено...); противопоставление (ganz im Gegenteil, aber, dennoch,
entgegen; наоборот, напротив, однако, тем не менее...); сопоставление
(einerseits, andererseits; с одной стороны..., с другой стороны...); пояснение
(zugleich, gleichzeitig, daneben, insbesondere, im besonderen; вместе с тем, в
частности ...) и другие. Вставные конструкции этой группы в немецком и русском
языках чаще всего представлены вводными словами и словосочетаниями. Особо
следует отметить ссылочные вставные конструкции, которые также вводят информацию
сопутствующего характера, часто они являются тем связочным элементом, который
представляет в тексте цитату.
Цитации, сноски,
примеры –необходимый маркирующий элемент научного текста, поэтому необходимо
определить, какое место они занимают в тексте. Эти фрагменты научного текста
есть неотъемлемое свойство рассуждающего текста, так как они чаще всего либо
выполняют в тексте функцию аргументов, либо функцию основания сравнения.
Присутствие примеров и цитат в описательных текстах сближает их с рассуждающими,
так как между авторским фрагментом текста и цитатой, примером устанавливается
внутренняя связь причинно-следственного или поясняющего характера.
Цитация в рамках
научного текста выполняет и еще одну чрезвычайно важную прагматическую функцию:
она включает данный текст в общий контекст участников коммуникативного акта.
Эта функция цитаты является общей, глобальной, характеризующей ее как
определенное явление. Одной из показательных особенностей цитаты можно считать
то, что она является топиком, смысловым фрагментом, который организует и
логико-смысловой, и коммуникативнопрагматический фон текста. Используя одну или
несколько цитат, автор тем самым переадресует читателя к определенному
множеству текстов, которые самым тесным образом связаны с создаваемым им
текстом. Предполагается, что адекватное восприятие данного конкретного текста
невозможно без отсылок, указания на группу других текстов, уточняющих
пресуппозиции участников коммуникативного акта. В этом плане значимость цитат и
сносок чрезвычайно велика. Они не только восстанавливают общие фоновые знания
пишущего и читающего, но и выполняют вполне определенные аксиологические
функции в тексте. Цитаты, представляя собой интертекстуальный феномен, как бы
связывают его с общей текстотекой по данной тематике, что подкрепляет его
теоретическую и научную значимость, место в системе. Иными словами, можно
сказать, что цитата или сноска служит для утверждения объективной модальности,
для верификации сформулированных в тексте положений.
Очень часто
цитация для воспринимающего текст до известной степени характеризует и самого
автора текста, так как определенным образом представляет научные взгляды и
пристрастия автора, степень его компетентности. По этой причине и сам говорящий
избирательно относится к цитируемому материалу, так как он в состоянии
продемонстрировать его эрудированность, обоснованность представленных выводов.
Помимо этого, цитаты и сноски служат средством компрессии, так как имплицитно
представляют большой в плане количества информации материал, находящийся за
рамками текста, но важный для его адекватного восприятия.
Для характеристики
коммуникативно-модальных вводных и вставных конструкций следует отметить их
немногочисленность, свойство выражать объективные и субъективные оценки в
тексте. Именно они чаще всего являются основным средством выражения экспрессии
в тексте, способствуют смысловому выделению выражаемой мысли. Их употребление
связано с действием двух противоположных тенденций в синтаксисе научной речи:
возрастающей объективации изложения, с одной стороны, и упорядочением способов
выражения субъективной оценки, с другой. Именно поэтому их употребление в
современной научной речи не столько сужается, сколько подвергается
формализации, принимает вид стандартных форм выражения авторского отношения к
содержанию.
Литература
1. Акимова Г.Н. новые
явления в синтаксическом строе современного русского языка. –Л., 1982.
2. Аликаев Р.С. Язык
науки в парадигме современной лингвистики. –Нальчик, 1999.
3. Глушакова О.В.
Функционирование вводных и вставных конструкций в научных текстах XVIII–X вв.// Очерки истории научного
стиля русского литературного языка XVIII–X вв. Т. 1. Ч. 2. –Пермь, 1994.
4. Рубинштейн С.Л.
Эмоции // Психология эмоций. Тексты. –М., 1984.
5. Рыбаков Б.А.
Язычество Древней Руси. –М., 1988.
6. Симонов П.В.
Информационная теория эмоции // Психология эмоций. Тексты. – М., 1984.
7. Chronik der
Deutschen. –Müchen, 1995.
8. Philosophisches
Wöterbuch. –Leipzig, 1975.
АУДИАЛЬНАЯ
ПОЭЗИЯ: ФОНИКА СТИХА
В.А. МАСЛОВА
AUDIAL
POETRY: PHONICS OF A POEM
V.A. MASLOVA
Статья посвящена
изучению фонетического аспекта стихотворного текста, особый акцент делается на
семантизации звуков в произведениях русских поэтов, анализируются функции
звуков и приводятся модели создания звукообразов.
Ключевые
слова:
поэтический текст, форма стиха, фоносемантика, звукообраз, синестезия.
The article deals with the phonetic formation of a poem. The main focus
of the article is on the semantization of sounds in the works of the Russian
poets, the functions of the sounds and the models of creation of sound images
are analysed.
Keywords: a poetic text, a form of a poem, phonosematics, a sound image,
synestesia.
Роль формы вообще в
поэзии настолько велика, что это породило целое направление в поэтике — исследователи
изучают ткань стихотворения, его фактуру, текстуру (Р.О. Якобсон, Е. Эткинд,
В.П. Григорьев, К.Э. Штайн и др.). Например, Г.-Г. адамер понимает поэтический
текст так: «Это особого рода взаимное сопряжение уникального звучания и
многоголосия, благодаря которому каждое слово становится в центр особой системы
координат и целое предстает как ткань, единственная в своем роде. Структуру
поэтического творения принято обозначать выразительным словом “текст”. Текст — это
текстура, ткань, то есть целое, образуемое определенными нитями, тесно
переплетенной особым, лишь данной ткани присущим образом» (Гадамер, 1991, 142).
Часто сами поэты, пытаясь теоретически осмыслить написанное, прибегали к
понятию ткань: «Поэтическая речь есть ковровая ткань, имеющая множество текстильных
основ, отличающихся друг от друга только в исполнительной окраске, только в
партитуре...» [Мандельштам, 1987, 109].
Форма стиха –это и его
звучание, и его написание (графическая форма). Исходя из сказанного, мы сочли
возможным разделить поэзию на 2 группы с учетом формы стихотворения: на поэзию
визуальную (для глаза) и поэзию аудиальную (для уха). Рассмотрим подробнее
вторую группу, так как ее выразительные возможности значительно шире, нежели
поэзии для глаза, которую многие поэты просто игнорируют.
Г. Сковорода считал,
что у человека есть внутреннее зрение, внутреннее око, которое он называл
«правителем делу» и природным циркулем [Сковорода Г.С. Сочинения: в 2-х т. М.,
1973. т. 1. с. 394]. Человек должен смотреть на мир внутренним оком. Так
способна видеть душа человека. М. Цветаева также указывала на звучание музыки
как первоисточник поэзии: «...утверждаю: звук всегда есть. Только вам его
простым ухом... не слыхать» (Цит. по: [Айзенштейн, 1993, 123]). Из этой
какофонии звуков поэт «по наитию» выбирает нужное звучание, нужную мелодию, на
которую и ложатся слова и смыслы.
В сложном переплетении
внутреннего и внешнего видения выстраивается концепция гармонии небесного и
земного. Гармония –тайный знак согласия мира и человека, человека и Бога. По
Сковороде, добродетельный человек –симфония. Именно поэзия выражает невыразимое
(ср.: Жуковский –Невыразимое подвластно ль выраженью), а точнее, интерпретирует
его. Причем каждый автор –по-своему. Ф. Тютчев задал вопрос, на который до сих
пор нет внятного ответа: «Как сердцу высказать себя?».
Многие поэты и
лингвисты, изучающие поэзию, отмечали важность фонетического аспекта в
поэтическом творчестве (Любимова, Пинежанина, Сомова: 1996; Николаева: 1997 и
др.). Так, М. Цветаева писала: «Есть нечто в стихах, что важнее их смысла: —их
звучание» (Цветаева: V, 333). Мир открывался ей в звуках, о себе она говорила:
«Пишу исключительно по слуху» и признавалась в «полном равнодушии к
зрительности». Именно звучание оформляет замысел поэта, помогает ему точнее и
ярче выразить свою мысль. Академик В.В. Виноградов писал о том, что
«выразительная сила присуща звукам слова и их различным комбинациям»
[Виноградов, 1972, 27].
Однако иногда авторы
чрезмерно преувеличили роль звука в поэзии, отстаивали тезис о его
функциональной первичности в поэтическом языке; например, М. Цветаева постоянно
подчеркивала первородство звука: Как молоко —/ Звук из груди («Разговор с
гением»). В.Шкловский считал звук единственно существенным в поэзии. По его
утверждению, «стихи являются в душе поэта в виде звуковых пятен», но известны
высказывания других поэтов о ритмическом (В. Маяковский, О. Мандельштам),
эйдологическом (А. Белый) и другом зарождении стихов.
Во многом эстетический
эффект стихотворения зависит от фонетики: звуков и звуковых сочетаний, их
повторений, образующих звуковой облик слова. Тайна поэзии в том, чтобы,
вслушиваясь в звуки, понимать несказанное, любоваться невидимым. Это прекрасно
чувствовали и понимали сами поэты:
Поделись
живыми снами,
Говори
душе моей;
Что
не выскажешь словами,
Звуком
на душу навей (А. Фет).
Поэтому в поэтической
речи фоносемантические и фоносимволические связи становятся главными. Сила
звука проявляется в том, что он усиливает впечатление, возникающее от семантики
слова. Но в ряде случаев звук ведет за собой смысл, он оформляется под влиянием
звука. Все это следует изучать в фонике (звукописи), т.е. качественной стороне
звуков речи, традиционно звуковая сторона речи изучается также в эвфонии – разделе
поэтики. Фактически звукопись – это совокупность фоностилистических приемов,
используемых автором, об этом пойдет речь далее.
Еще М. Ломоносов в
«Риторике» заметил: «В российском языке, как кажется, частое повторение
письмена А способствовать может к изображению великолепия, великого
пространства, глубины и вышины; учащение письмен И, Е, Ю – к изображению
нежности, ласкательности, плачевных или малых вещей; через Я можно показать
приятность, увеселение, нежность и склонность; через О, У, Ы –страшные и
сильные вещи: гнев, зависть, боль и печаль…».
Аналогичные взгляды на
смысл звуков, но уже на научной, экспериментальной основе, встречаем у А.П.
Журавлева [Журавлев, 1974] и его учеников и последователей, которыми было
доказано, что с отдельными звуками связаны конкретные ассоциации, повторяющиеся
у разных людей одной национальной культуры. Так, звук У в восточнославянском
мире выражает идею ужаса, страха, одиночества, А – простора и необъятной шири,
глухие согласные С, Ш, П –выражают беззвучие, тишину, сопряженную с
одиночеством, и т.д.
Звуки вызывают
ассоциации вне контекста, напротив, это ассоциативное сопровождении звуков как
бы создает свой контекст, строит звуковой образ. Так, у И.Бродского в
стихотворении «Июль. Сенокоc» есть такие строки: Стрекочет, как движок,/ всю
ночь кузнечик где-то в борозде. И. Бродский своей звукописью, аллитерацией
глухих и шипящих заставляет и нас это услышать (ср. потрясающую поэтическую
чуткость Я. Полонского, которому приписывали, что он слышит, как растет трава).
В
поэтической традиции кузнечик – атрибут беззаботного счастливого лета, именно
таков «Кузнечик» В. Хлебникова:
…Кузнечик
в кузов пуза уложил
Прибрежных
много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» –тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О,
озари!
Первые три строки с
повторящимися З, Ж, Р, Н –вызывают ассоциации со стрекочущим кузнечиком. Второй
смысловой фрагмент состоит из двух строк: О, лебедиво!/ О, озари! Здесь обилие
гласных и звонких согласных, два из которых – самые красивые, добрые, мягкие
для русского уха (см. исследования А.П. Журавлева), создают образ прекрасного,
беззаботного, ласкового лета.
Следовательно, в этом
фрагменте важна звуковая оркестровка: здесь звук – главное ритмоорганизующее
начало стихотворения. Звук, воплотившийся в образ, – важнейшая
художественно-философская категория. Попытка осмысления звукообразов,
объемности звука и особенностей звукоупотребления позволяют выявить
оригинальные приемы, характеризующие работу автора со звуком. Традиционно
выделяют следующие виды фоностилистических приемов, т.е. следующие виды
звукового повтора: аллитерация, ассонанс, анаграмма, внутренняя рифма,
звукоподражание, паронимия, паронимическая аттракция, которая стала важным
средством поэтического языка ХХ века именно благодаря Цветаевой, и т.д.
Можно ли построить
модель, теорию звукообразов? Попытаемся это сделать, исходя из фоники.
С одной стороны, звуки
семантизируются, получают смысл в конкретном контексте стихотворения. Ф.
Соссюр: «Чтобы понять и усвоить смысл речи, нужно не вслушиваться в звуки, надо
слушать их как знаки». Рассмотрим пример из В. Хлебникова:
Звенят
голубые бубенчики,
Как
нежного отклика звук,
И
первые вылетят птенчики
Из
тихого слова «люблю».
Звуки здесь получают
конкретный смысл, семантизируются и становятся сигналами глубинной
семантической и ассоциативной связи: мы слышим нежный звук бубенчиков, любовь
ассоциируется с маленькими беззащитными птенчиками, она тоже нуждается в
бережном отношении.
С другой стороны, сама
семантика, смысл стихотворения рождаются из звукописи, т.е. звук диктует смысл,
потому что смысл стихотворения часто подчиняется эвфонии:
Бобэоби
пелись губы,
Вээоми
пелись взоры,
Пиээо
пелись брови,
Лиэээй
–пелся облик,
Гзи-гзи-гзи
пелась цепь.
Так
на холсте каких-то соответствий
Вне
протяжения жило Лицо (В.
Хлебников).
Здесь зрительный образ
перекодирован в звуковой, т.е. сведения о человеке и его лице переданы через
мир звуков. Кроме того, это стихотворение строится на ассоциациях: бобэоби – говорящий
делает губами движения, напоминающие ласковые слова женщины в адрес
возлюбленного; гзи-гзи-гзи – так звенит ювелирная цепочка на ее шее. Заумный
язык действует непосредственно на эмоции воспринимающего. Это еще не до конца осознанное
языковое явление. К. Мочульский: «Стихотворные игровые присказки детей,
заклинания, глоссолалия сектантов, любовь простого народа к непонятным словам
Священного Писания –все это достаточно свидетельствует об эмоциональной
действенности звука, вне ассоциаций с представлением. В поэтической речи эта
действенность особенно очевидна» [Мочульский, 1999, 212].
Чарующими и
неожиданными переливами звуков (звуковой контраст) поэтам удавалось запечатлеть
собственное настроение, заразить им читателя:
Черная
как зрачок, как зрачок сосущая
Свет
–люблю тебя, зоркая ночь [Цветаева, 1, 244].
Повторы Ч-Р-З создают
колдовские звуко-ритмокомплексы, воздействующие на читателя.
О. Мандельштам
справедливо считал, что слово размножается не гласными, а согласными. Согласные
— семя и залог потомства языка [Мандельштам: 1987, 69]. Может быть, поэтому М.
Цветаева любила звуки шипящие, рычащие: Рана в рану, хрящ в хрящ («Клинок»).
Другой пример из М. Цветаевой, широко использовавшей шипящие:
Тяжело ступаешь и
трудно пьешь,
И торопится от тебя
прохожий.
Не в таких ли пальцах
садовый нож
Зажимал Рогожин?
(1,256)
Повтор шипящих Ж, Ш, а
также глухих Т и П нагнетает атмосферу страха, рисуемый автором образ
(страшный, способный на убийство Рогожин) становится даже как будто слышимым:
он тяжело ступает и с трудом пьет.
А.П. Журавлев
предлагает своеобразную классификацию звуков. Так, звук «ш» – страшный,
неизменный, шероховатый, пассивный, сложный, звук «ж» –плохой, грустный,
темный, сложный, отталкивающий, шероховатый, злой. Как думается, любая
классификация, имеющая своей целью систематизировать смыслы и ощущения,
содержит известную долю субъективности. Так, сам А.П. Журавлев писал: «Критики
теории фоносемантики были по-своему правы, когда говорили, что дватри десятка
примеров еще не могут служить надежным доказательством в таком важном вопросе,
как соответствие значения и звучания слов. Тем более, что речь идет не о
жестком законе, а лишь о тенденции, о стремлении формы и содержания слов к
взаимному соответствию» [Журавлев, 1989, 5].
В. Хлебников
справедливо писал: «Первая согласная простого слова управляет всем словом – приказывает
остальным... Слова, начатые одной и той же согласной, объединяются одним и тем
же понятием и как бы летят с разных сторон в одну и ту же точку рассудка»
[Хлебников, 628]. Не случайно у К. Бальмонта в его «Влаге» все слова содержат
Л:
Ластятся волны к
веслу,
Ластится к влаге
лилея.
Плавные звуки здесь
ласкают слух, усиливают семантику слова ластиться.
Поэтому самый
излюбленный прием большинства поэтов –аллитерация, т.е. способ звуковой
организации речи, выражающийся в повторении одинаковых или однородных по
акустическим свойствам согласных звуков: А ветер, гнезда струшивая, / скрежещет
жестью крыш (Б. Чичибабин). Именно аллитерация создает здесь звукоподражательный
эффект, вызывает ассоциации со стрежещущими ударами чем-то тяжелым по железной
крыше. «Слова, связанные аллитерацией, выделяются в речевом потоке, приобретают
определенную интонационную значимость» [Лингвистический...: 1990, 27].
Поэма «На красном
коне» М. Цветаевой буквально насыщена аллитерациями (повтор звуков Г, К, Р
–крик, зарево, горит), усиливающими потери, чувство трагизма происходящего,
безысходности: Пожарные! –Широкий крик! Как зарево широкий –крик! Пожарные!
–Душа горит! Не наш ли дом горит?! (III, 17). Согласные зло шипят и свистят,
ассоциируясь с предстоящей бедой, создавая тревожное настроение. В следующих
строках мы слышим торжественное настроение:
...Крепчай,
Петух! Грянь в раззолоченные лбы! Чтобы пожар не тух, не тух! Чтоб рухнули
столбы! (III, 17)
Это достигается
сочетанием взрывных звуков –П, Г, Б, а также рокочуще- торжественным Р. Если
проанализировать третью картину, сон лирической герои- ни, мы видим, что звук Р
не исчезает, но принимает новое значение. Он будто передает сердцебиение
героини, которая устремляется в погоню за красным конем:
То
–вот он! Рукою достанешь! Как дразнит: тронь! Безумные руки тянешь, И снегом – конь.
(III, 20)
В данном примере звук
Р в сочетании со звуками Г –О –М подражает раскатам грома, метафорически
выраженного через ржание коней, а свистящие С, З и повторение окончаний
глаголов достанЕШЬ, тянЕШЬ создают звуковую картину загадочной жизни ночной
природы.
Звуковая перекличка
позволяет имитировать любую стихию, например, метель. Звуковой повтор сонорного
Р в группе с согласными В, К, Г, Д создает впечатление кругового движения.
Сочетание звуков И –Е –О вызывает ассоциации завывания:
Февраль.
Кривые дороги.
В
полях –метель. Метет большие дороги Ветров артель. (III, 20)
Сочетание звуков С, П,
Р, К и др. создают стихию сопротивления, преодоления материи лирической
героиней:
Сопротивлением
Сферы, как сквозь рожь Русскую, сквозь отроду –Рис, –тобой, Китай! Словно моря
противу... (III, 139)
Важен также, хотя и
менее значим, ассонанс –созвучие или повторение гласных звуков, как правило,
ударных: Кувшинки ждут, вкушая темноту (Б.Чичибабин). Здесь ударному У как бы
эхом вторит безударное, создавая общий фон – затухающие звуки дня в
предвкушении ночной тишины, что подчеркивает одиночество лирического героя.
О. Мандельштам широко
использовал гласные:
Ах,
я видеть не могу, не могу
Берега
серо-зеленые:
Словно
ходят по лугу, по лугу
Косари
умалишенные,
Косит
ливень луг в дугу.
Повторяющийся в каждой
строке ударный У создает нарастающий вой безнадежности, тоски, предчувствия
беды. Все сметают на своем пути косари умалишенные –сталинские опричники.
А. Блок, по точному
замечанию Чуковского, был поэтом сквозных гласных, перетекающих друг в друга: ДышА духАми и тумАнами… У Б. Пастернака,
М. Цветаевой основная нагрузка падает на громоздящиеся согласные; в их
творчестве много какофонического столкновения согласных: В рокот гитар рокочи,
гортань! (М. Цветаева).
Или:
…путъ
комет
Поэтов
путь: жжя, а не согревая,
Рвя,
а не взращивая —взрыв и взлом —
Твоя
стезя, гривастая кривая,
Не
предугадана календарем!
(М. Цветаева).
Именно с помощью
согласных звуков и их сочетаний (ж, т, з, гр, кр, вз, рв) она строит образ
взрыва и взлома, хаоса, сквозь который, как комета, проходит путь настоящего
поэта, который вносит порядок в хаос, в мир. Звук здесь воплощается у нее в
образ.
Часто в стихах можно
наблюдать совмещение аллитерации и ассонанса –Ласточкино гнездо –ласковые
слова, / те, что не раз, не два в тишине прошепчем (Б.Чичибабин). По А.П.
Журавлеву, Л и И для русского уха кажутся самыми красивыми, милыми, добрыми,
ласковыми и т.д. Именно благодаря их сочетанию возникают ассоциации теплого
ласкового вечера и влюбленной пары у моря. Это инвариантные смыслы, но в
конкретном звуковом окружении, у конкретного автора возникают многочисленные
варианты этих смыслов и ассоциаций. Или: Мех: ночь – логово – звезды – вой – и
опять просторы. // Логос и логово (М. Цветаева). Повторяющееся ударное О, а
также сходнозвучащие корни логос и логово, которые будучи поставлены рядом в
строке, начинают восприниматься как родственные, открывают канал для
возникновения многих смыслов: и бесконечного простора, в который нужно
вырваться из тесного логова (О и А, по Журавлеву, как раз и подчеркивают
необозримость пространства), и эротического (зарыться ласково в мех волос), и
волчьего одиночества, которое усиливает одиночество лирического героя, и просто
одиночества, с его безысходным завыванием на О. Именно переход от фонетического
созвучия к семантическому сближению и порождает новые смыслы, не вытекающие из
суммы значений слов.
Поэт с помощью
звукописи может способствовать выделению семантически важных слов, строя образ
на звуковых ассоциациях:
Пунш
и полночь.
Пунш — и Пушкин...
Минута:
минущая: минешь!
Так
мимо же...
(М. Цветаева).
Здесь посредством
повтора шипящих в соединении с сонорными (нш – лч – нш) вызываются ассоциации с
легкой тишиной ночи, ее волшебностью, что подготавливает читателя к восприятию
бегущего незаметно, но быстро времени.
Не случайно М.
Цветаева считала стихи созвучием смыслов. Звуки у нее обнажают смысл: звуковой
повтор актуализирует смысл тех слов, в которых он встречается. М. Цветаева
понимала и ценила звуковые повторы, связывающие, например, соседние строки:
На
белом коне впереди полков
Вперед
— под серебряный гром подков!
Посмотрим,
посмотрим в бою каков (III, 22).
К фонетическим явлениям также относится
звуковая перекличка и внутри строфы: Качай
– раскачивай язык (111, 17).
Это элементы звуковой
инструментовки, в них присутствует поэтическая «чара», которая позволяет
услышать музыку внутреннего голоса поэта.
В своих мистических,
астральных, как их называют исследователи, поэмах М. Цветаева демонстрирует
принцип писания стихов «по слуху», предполагающий погружение в глубины
бессознательного:
Старая
потеря
Тела
через ухо.
Ухом
–чистым духом
Быть...
(III, 143)
Звук – камертон
интонации стиха, чувственной настройки на смысл. Звуковой образ дополняет
впечатление от семантики слова: заносчивый нос (Маяковский), кинжальная строка
Микельанджело (Вознесенский). В своей лирике М.И. Цветаева широко пользуется
музыкально-звукоподражательными и, шире, символиче- скими свойствами словесных
звучаний. То, что правда поэзии заключена в звуке, можно подтвердить следующим
отрывком из стихотворения М. Цветаевой «Красный бычок»:
Я
– большак,
Большевик,
Поля
кровью крашу.
Красен
– мак,
Красен
– бык,
Красно
время наше! (III, 147).
Переломная эпоха
революции с ее бунтарским содержанием (весь мир залит кровью) передана поэтом с
помощью звукописи (повторяющегося кр, ассоциирующегося с разрывом аорты, из
которой льется кровь) и «рваного» ритма, похожего на ритм военных маршей.
Особенно важны
фонетические средства при восприятии ключевых (рифмующихся) слов поэтического
текста:
Не
возьмешь мою душу живу,
Не
дающуюся как пух,
Жизнь,
ты часто рифмуешь с: лживо, –
Безошибочен
певчий слух!
А еще жизнь рифмуется
с жиром, нажимом, ножом. Все эти слова возникают при восприятии стихотворения и
создают не только глубину, но и широту. В звуковой оболочке слова она ищет оттенки
архаических знаний о мире, как бы возвращаясь к первичному значению. Выбирая
сходнозвучащие слова, М. Цветаева их семантически сближает –и это одна из
любимых ею форм познания мира с помощью языка. Иногда такие слова вступают в
отношения противопоставления: Вещь и нищ. Связь? Нет, разлад… [3:130]. При этом
противопоставленность понятий не сужает, а, наоборот, расширяет видение
предметов и явлений через расширение ассоциативного контекста сходных звуковых
комплексов слов: В тот месяц май, в тот месяц мой.
Иногда путем
сталкивания звукоподобных слов создается деэтимологизация, т.е. звук руководит
смыслом, становится источником смысловых ассоциаций. Поэтому при восприятии ее
поэзии нужно просто отдаться на волю звука, безвольно плыть по реке звуков. В
ее стихах звук создает и эхо-перекличку с судьбой, и яркие звуковые образы,
например, перестук колес едущего поезда:
Чтоб
не ночь, не две! –две?! –Еще дальше царства некоего – Этим поездом к тебе Всё
бы ехала и ехала бы. (II, 262)
Звуковая перекличка
позволяет имитировать любую стихию, например, метель. Звуковой повтор сонорного
Р в группе с согласными В, К, Г, Д создает впечатление кругового движения.
Сочетание звуков И –Е –О вызывает ассоциации завывания:
Февраль.
Кривые
дороги.
В
полях – метель.
Метет
большие дороги
Ветров
артель [3:20].
Если сознательно
изменить звучание стиха, то начинает распадаться весь образ, исчезать четкость
семантики. Звук у Цветаевой –важнейший строительный материал для образа. И даже
зрительное впечатление имеет у нее звуковую основу. Образ, возникающий из
звука, являет собой результат эмоционального переживания: Вяз – яростный
Авессалом. Почему именно вяз, а не дуб? Такова магия звука: вяз (в котором
увяз, повис на волосах полный ярости Авессалом, ибо не смог спастись бегством!)
–А –вес –салом.
Звук может усиливать и подчеркивать смысловое
противопоставление. Например: Каждого из земных / Вам заиграть – безделица! / И
безоружный стих / В сердце вам целится [1:234]. В двух первых строчках речь
идет как об игре –заиграть, безделица, выражаются эти смыслы соединением
легкого, звонкого «з». В двух последующих строках, когда речь идет о выстреле в
безоружное сердце, – «з» сменяется на «с», а затем – сразу три аффрикаты «ц» – В
сердце вам целится, – ассоциирующиеся со щелчками взведенного курка перед
выстрелом.
Следовательно,
цветаевский поэтический образ приобретает ярко выраженный акустический
характер. Но звук также важен и в стихах других поэтов: смысл в их поэзии
подчиняется эвфонии.
Всю
ночь шуршало и шумело,
Шептало,
в темень уходя,
Текло,
срывалось, шелестело
И
что-то мне сказать хотело
Под
шум дождя, под шум дождя
(Вс. Рождественский).
Сочетание шипящих и
свистящих, определенный ритм стихотворения повторяет шум дождя и ветра,
создавая особое состояние защищенности для сидящего в доме.
Иногда звук может
стать основным строительным материалом образа и всей структуры стихотворения. В
стихотворении М. Цветаевой «Мне нравится, что Вы больны не мной…» [1:237] в
первой строфе наблюдается постоянный повтор шипящих Ш, Щ, Ж: тяжелый шар, наши,
смешной, распущенной, удушливой, соприкоснувшись. Кульминационной является
строка И не краснеть удушливой волной… Именно «удушливость», тяжесть таких
отношений (вопреки «мне нравится») и подчеркивается обилием шипящих. В
последней строфе шипящих почти нет, наоборот, наблюдается обилие звонких и
сонорных: …За редкость встреч закатными часами,/ За наши не-гулянья под луной,
/ За солнце не у нас над головами…, которые усиливают впечатление правильности
решения, принятого лирической героиней.
Итак, звук в поэзии
выполняет изобразительно-экспрессивную функцию, высту пая средством создания
звукового образа, но одновременно является и носителем смысла. Справедливости
ради нужно отметить важность звука и в прозе (задать экстрафеферу у Достоевского
= задать шику), но с такой интенсивностью звук «работает» лишь в поэзии, где
фоносемантические и фоносимволические связи становятся главными, а эстетический
эффект часто полностью зависит от фонетики: звуков и звуковых сочетаний, их
повторений, образующих звуковой облик слова.
Нельзя не сказать еще
об одной функции звука: способности его порождать не только смысловые, но и
цветовые и тактильные ассоциации. Это явление называется синестезия –восприятие
одних и тех же объектов с помощью разных органов чувств. Например, тухлые
глаза, погладить глазами, шарить глазами, впиться глазами (Л. Толстой). Как
известно, у каждого вида восприятия есть свои глаголы: зрение –видеть, звук – слышать,
запах – ощущать, вкус –чувствовать и т.д. Однако глагол слышать может быть
универсальным, так велико значение слуха для человека – слышать музыку, запах,
вкус, прикосновение. В. Набоков писал, что он наделен цветным слухом [Набоков,
1989, 27]. Звуки он воспринимал в цвете и тактильных ощущениях: в желтую группу
он объединял оранжевое Ё, охряное Е, золотистое У, светло-палевое И; в красную
группу включал вишневое К, розовато-фиолетовое М, розово-телесное В и т.д. Звук
А был для него густым, черно-бурым, Я – темнокоричневым, отполированным, Ю
–латуневым, Г – крепким, каучуковым и т.д. Ср. искания М.К. Чюрлениса в области
цветомузыки.
Звуки в поэзии
выполняют целый ряд функций: главные – эстетическую и смысловую – и
дополнительные – прагматическую, образную, экспрессивную, игровую и др.
Эстетическая функция в поэзии заключается в способности звука генерировать у
читателя чувство эстетического наслаждения, эмоции прекрасного, эмоциональные
состояния удовольствия, радости и одновременно возможности оценивать языковую
компетенцию, языковое мастерство автора. Именно чарующими и неожиданными
переливами звуков поэтам удавалось запечатлеть собственное настроение, заразить
им читателя. Поиски нужного звука помогают эксплицировать недоступные прямому
наблюдению процессы творческого поиска поэта.
В целом же
перечисленные фонетические средства актуализируются комплексно, совмещаясь и
усиливая друг друга. Богатая звуковая организация стихотворения вкупе с
оригинальным содержанием, ритмом, интонаций и рифмой, синтаксическими
особенностями (повторами, «рваным» синтаксисом, порядком слов и др.) способны
производить мощное эстетико-психологическое воздействие на читателя.
Подвергнув анализу
творчество целого ряда русских поэтов ХХ века, мы обнаружили следующие модели
создания звукообразов:
1) звук усиливает
впечатление, возникающее от семантики слова;
2) звуки
семантизируются и становятся сигналами глубинной семантической связи, которая
не обнаруживается в отдельном слове;
3) звук настраивает
читателя на смысл;
4) звук сам рождает
образ: смысл стихотворения полностью подчиняется эвфонии; он становится
основным строительным материалом всего стихотворения;
5) звук – источник не
только смысловых, но и цветовых и тактильных ассоциаций;
6) смысловой контекст
рождает звук, т.е. заставляет автора выбирать конкретные звуки;
7) звук заражает
определенным настроением;
8) умелые повторы
звуков, акцентирование автора на них связывают текст стихотворения в единую
ткань. Вывод. Своим рождением звук определяет слово, слово – смысл, но может
быть и наоборот, смысл рождает звук. Вместе они рождают образ. Звук, воплотившийся
в образ –важнейшая художественно-философская категория.
Литература
1. Виноградов В.В.
Русский язык. Грамматическое учение о слове. –М., 1972.
2. Гадамер Х.Г.
Актуальность прекрасного. –М., 1991.
3. Журавлев А.П.
Фонетическое значение. –Л., 1974.
4. Журавлев А.П. Звук
и смысл. –М.: Просвещение, 1989. –С. 5.
5. Лингвистический
энциклопедический словарь. –М., 1990.
6. Любимова Н.А.,
Пинежанина Н.П., Сомова Е.Г. Звуковая метафора в поэтическом тексте. –СПб.,
1996.
7. Мандельштам О.Э.
Слово и культура. –М., 1987.
8. Мочульский К. О
русской поэтической речи // НЛО. 1999. №35.
9. Набоков В. Другие
берега. –М., 1989. –288 с.
10. Николаева Н.М.
«Слово о Полку Игореве»: Поэтика и лингвистика текста. –М.: Индрик, 1997.
11. Цветаева М.
Собрание соч.: В 7 т. –М.: Эллис Лак, 1994–995.
ОБ ЭКСПЕРТНОЙ ОЦЕНКЕ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА В АСПЕКТЕ ПИРАМИДЫ УСТАНОВОК
А.В. ПУЗЫРЕВ
About the Expert Evaluation
of a Literary Text in the Aspect of Pyramid Installation
A.V. PUSYREV
В статье предлагается
возможность экспертной оценки художественного текста как созидательного или
разрушительного характера.
Ключевые
слова:
тексты созидательные и разрушительные, пирамида установок, уровни установок.
The article suggests the possibility of peer review of a literary text
as of a constructive or a destructive nature.
Keywords: creative and destructive texts, pyramid plants, the levels of plants.
Было бы несправедливым
и не соответствующим истине сказать, что эстетическим аспектам языка в научной
литературе внимания не уделяется, – литература по этому вопросу насчитывает не
одну сотню, а то и тысячу наименований. К сожалению, нигде не найти ответа на
простой и естественный вопрос: а каким ветром веет данный художественный текст
– призывом жить или умереть? желанием продлить жизнь читателю или эту жизнь
сократить? Лингвистический, психологический, психолингвистический
инструментарий по данному вопросу нам неизвестен.
При анализе
содержательной основы художественных текстов мы пользуемся иерархически
выстроенной пирамидой установок, включающей установки:
1) физические
(установки, обеспечивающие потребности в еде, питье, сексе и достижение других
чувственных удовольствий);
2) личностные,
направленные на творческую самореализацию личности в искусстве, науке, спорте и
других общественно полезных сферах (здесь могут быть выявлены установки как
созидательного, так и деструктивного плана);
3) межличностные,
обеспечивающие развитие или разрушение межличностных отношений с близкими,
родными, друзьями и товарищами (сюда же относятся установки на отношения с
лицами противоположного пола);
4) этнические,
связанные с принадлежностью к определённому этносу, расе (здесь могут быть
выделены тоже две противоположные позиции: альтруистическая и эгоистическая;
см.: [1: 162-163]);
5) социальные,
направленные либо на общекомандные, корпоративные отношения, либо на конформизм
и подавление инакомыслящих в конкретном социальном сообществе;
6) принципиальные,
предопределяющие следование личности принятым ею принципам поведения или
беспринципность, притворство и прагматизм поведения в социуме;
7) планетарные,
космические, связанные с бережным или расточительным отношением к матери
Природе, к матери Земле.
Конечно, выделение
семи групп установок: физического, личностного, межличностного, этнического,
социального, принципиального, космического уровней, с одной стороны, – совершенно
произвольно. Число установок может быть увеличено до бесконечности, и групп
установок может быть выделено больше. Здесь важно то, что вполне обозримое
число групп установок позволяет, как справедливо пишет известный
теоретик-психолог Г. Олпорт, соблюсти разумное равновесие между слишком тонкими
и слишком грубыми для нашей цели различиями [3: 335].
С другой стороны,
выделение указанных семи групп установок и не вполне произвольно. Оно строится
по принципу восхождения от простого к сложному, по принципу расширения сознания
от установок нижележащих к установкам вышележащих уровней. В отличие от А.
Маслоу, предлагавшего «пирамиду» потребностей, на вершине которой находится
«самоактуализировавшаяся личность», нам в большей степени импонировали бы семь
концентрически расположенных кругов потребностей (и, соответственно,
установок):
В качестве наименьшего
круга выступают потребности и установки физического плана, в качестве
наибольшего –потребности и установки космического плана. Идея концентрически
расположенных кругов нам импонирует потому, что автоматически предполагает
преемственность в развитии, предполагает зависимость развития вышележащих
уровней установок от степени развития установок нижележащих.
Наше предложение семи
кругов потребностей по своему существу совпадает с позицией Г. Олпорта:
«Чувство Я, постепенно возникающее в младенчестве, не формируется полностью в
первые три или первые десять лет жизни. Оно продолжает расширяться с опытом, по
мере увеличения круга того, в чём человек участвует» [3: 335]. См. также: «Для
зрелого человека жизнь – это нечто гораздо большее, чем пища, питьё,
безопасность, спаривание. Жизнь больше всего того, что прямо или даже косвенно можно
отнести к «редукции влечения». Если у человека не развились сильные интересы
«вне его» (но всё ещё являющиеся частью его), его жизнь ближе к животному, чем
к человеческому уровню существования» [3: 336]. Методологически очень важным
представляется суждение Г. Олпорта о том, что на последовательных стадиях жизни
указанные семь аспектов не функционируют раздельно: «В нашей повседневной жизни
некоторые из этих аспектов или даже все вместе сосуществуют» [3: 261].
Если уж принимать
идущую от А. Маслоу идею «пирамиды» потребностей и установок, то, по нашему
мнению, эта пирамида должна быть не только семиуровневой, но также и
перевёрнутой, поскольку должна символизировать –при развёртывании жизненного
пути –принцип расширения сознания:
Уровни
потребностей и установок:
Космический
Принципиальный
Социальный
Этнический
Межличностный
Личностный
Физический
Подобное решение для
психологов новым не является. Когда Э. Эриксона спросили, почему стадии
развёртывания жизни у него на схеме изображены по диагонали, он ответил: «Чтобы
показать, что то, как решено на 1-й стадии, также будет решено и на последней»
(цит. по: [6: 123]). Понять жизнь, вероятно, чаще всего можно только к её
завершению, а прожить приходится сначала.
Развитие вышележащих
уровней установок, с одной стороны, зависит от степени развития нижележащих
установок, но если наблюдается «раздутость» установок нижних ярусов и
незрелость высших установок, то жизнь человека, как справедливо формулирует
Г.У. Олпорт, «ближе к животному, чем к человеческому уровню существования». С
другой стороны, «пропуск» (=незрелость) хотя бы одного из семи указанных
уровней делает установки личности менее адекватными, в большей степени
деструктивными.
Закономерно возникает
вопрос о характере установок, связанных с образованием и существованием семьи.
Поскольку семья –первичная ячейка общества, в которой все общественные
отношения и воспроизводятся, постольку установки этого плана, установки на
создание семьи, мы относим к социальным.
Этнические, расовые
установки вслед за Л.Н. Гумилёвым трактуются как более фундаментальные, более
«природные», нежели социальные [см.: 1: 68-69], потому и располагаются раньше
(и ниже) социальных. Приведём иллюстрацию художественного характера:
Выйдя
вместе с Питером из машины, Сазерленд встал около дверцы лицом к нему.
–Вы
совершаете ошибку и знаете это, –сказал Питер.
–А
вы впадаете в крайности, что, как известно, ни к чему хорошему привести
не
может. Между нами нет правых и виноватых. Мы оба –жертвы затянувшегося кризиса.
Никто из нас в этом не виноват, мы оба оказались втянутыми в нашу борьбу.
–Это
точка зрения юриста?
–Нет,
господин Ченселор, это точка зрения негра. Прежде чем стать судьёй, я уже был
негром [2: 427].
К социальным
установкам с полным на то основанием относятся государственные установки,
обеспечивающие целостность (или связанные со стремлением разрушить таковую) у
государства, в котором данная личность существует. Патриотизм связан с
государственными установками, глобализация, космополитизм –с антигосударственными.
Используя в своей
практике такого рода рабочую классификацию установок, человек приобретает
возможность получения объективной экспертной оценки – оценки созидательного или
разрушительного характера того или иного текста (в нашей статье –текста песни
«Не отрекаются любя…»). Очевидно, что если в песне доминируют установки верхних
уровней, то её следует признать созидательной, а если установки высшего порядка
подчиняются установкам нижнего –то песня носит разрушительный характер. Заметим
попутно, что нами было выявлено не менее 30-ти параметров разграничения людей
Жизни и людей Смерти (биофилов и некрофилов), но в рамках рассматриваемого
вопроса достаточно и семи (более подробно о биофилах и некрофилах см.: [4]).
Обратимся к тексту
конкретной песни:
Не
отрекаются любя,
Ведь
жизнь кончается не завтра.
Я
перестану ждать тебя,
А
ты придёшь совсем внезапно,
Не
отрекаются любя.
А
ты придёшь, когда темно,
Когда
в окно ударит вьюга,
Когда
припомнишь, как давно
Не
согревали мы друг друга.
Да,
ты придёшь, когда темно.
Ты
так захочешь теплоты,
Не
полюбившейся когда-то,
Что
переждать не сможешь ты
Трёх
человек у автомата –
Вот
как захочешь теплоты.
За
это можно всё отдать,
И
до того я в это верю,
Что
трудно мне тебя не ждать,
Весь
день не отходя от двери.
За
это можно всё отдать!
Не
отрекаются любя,
Ведь
жизнь кончается не завтра.
Я
перестану ждать тебя,
А
ты придёшь совсем внезапно:
Не
отрекаются любя.
Песня начинается со
своего рода топиков, с общих мест, с которыми спорить просто невозможно:
Не
отрекаются любя,
Ведь
жизнь кончается не завтра…
Использование в начале
текста топиков маскирует конкретное содержание песни. Разворачивание темы:
Я
перестану ждать тебя,
А
ты придёшь совсем внезапно… –
показывает, что в
песне говорится о достаточно редких (Я
перестану ждать тебя), но периодически и внезапно возобновляющихся
отношениях:
Я перестану ждать
тебя,
А ты придёшь совсем
внезапно…
При переводе
поэтического иносказания на язык «презренной прозы» становится очевидным, что
речь идёт об отношениях, не предполагающих социальной ответственности, что,
вероятней всего, герой связан брачными или иными социальными обязательствами с
неким третьим лицом (в качестве такового может выступить его жена или,
например, церковь – после принятия сана, как известно, священник не может
жениться). Об этом третьем лице в песне не говорится, но другое разумное объяснение
внезапности
появления
любимого в доме у героини предположить трудно. Конечно, в качестве третьего
лица могут выступить установки личности, исповедующей принципиальное отрицание
идеи брака, но для таких субъектов более характерно вступление в отношения
гражданского брака, то есть сожительства. Отношения сожительства для мужчины
удобны тем, что, получая любовь и ласку, он при этом чувствует себя свободным
от социальных обязательств. Более типичным для обозначенной в песне ситуации
является всё-таки, полагаем, план внебрачных по своему характеру отношений.
На достоверность нашей
интерпретации –относительного внебрачного, скрытного характера отношений
героини песни и её возлюбленного – указывают следующие затем строки:
А
ты придёшь, когда темно,
Когда
в окно ударит вьюга…
В песне обозначается в
качестве одного из главных акцент на физический план отношений:
А
ты придёшь, когда темно,
Когда
в окно ударит вьюга,
Когда
припомнишь, как давно
Не
согревали мы друг друга.
Да,
ты придёшь, когда темно.
Оппозиция текстового
характера «вьюга/согревали», «вьюга/теплота» –это оппозиция холода и тепла,
т.е. оппозиция внутри осязательной модальности, оппозиция сугубо физического
плана. Физический аспект отношений с героиней для её любимого является главным,
если ради вступления в эти отношения он не может переждать «трёх человек» у
телефонной будки:
Ты
так захочешь теплоты,
Не
полюбившейся когда-то,
Что
переждать не сможешь ты
Трёх
человек у автомата –
Вот
как захочешь теплоты.
Очевидно, речь идёт о
таких радостях интимного общения, за которые «можно всё отдать»…
За
это можно всё отдать,
И
до того я в это верю,
Что
трудно мне тебя не ждать,
Весь
день не отходя от двери. –
За
это можно всё отдать!
Если когда-то эта
«теплота» «не полюбилась» объекту женской любви, то, вероятно, это было связано
с его прагматическими соображениями относительно того, на ком именно надо было
жениться. Когда-то он выбрал другую женщину, по его мнению, более подходящую
для спокойной семейной жизни, но теперь ему очень хочется теплоты, Не
полюбившейся когда-то, и он приходит, когда темно.
Если для женщины,
главной героини, это любовь, от которой «не отрекаются, любя», то для объекта
её любви – это возможность приятных интимных отношений, способ выйти из
неприглядного быта, возможность вдохнуть глоток свежего воздуха.
Получается так, что
песня «Не отрекаются любя» –это гимн адюльтеру, своего рода гимн супружеским
изменам. Это музыкально-поэтическое кредо любовниц женатых мужчин. Наверно,
большое количество таких женщин в России – одна из причин чрезвычайной
популярности этой песни в исполнении А.Б. Пугачёвой. Ср.: «В России 30% детей
рождаются вне брака. Десять лет назад вне брака родилось 14,6% детей, а к 2003
году эта цифра увеличилась вдвое. Забавная деталь: в России замужних женщин на
65 тысяч больше, чем женатых мужчин» [5: 22].
Анализ песни приводит
к закономерно следующему выводу, что в песне «Не отрекаются любя» установки
нижнего порядка (физические) доминируют над установками более высокого,
социального порядка. Иными словами, песня демонстрирует текст ярко выраженного
разрушительного, деструктивного характера.
А как же прекрасная
музыка? проникновенное исполнение? магия замечательного «перестроечного»
голоса? В данном случае всё это –элементы смысловой защиты текста – текста,
несущего смерть и деградацию. Текст, несомненно, характеризуется высокой
смысловой защитой, пройти сквозь которую можно лишь имея установки
жизнеутверждающего характера или обладая специальной методикой, предполагающей
разграничение установок нижнего и верхнего порядка.
Литература
1. Гумилёв Л.Н.
Этногенез и биосфера Земли [Текст] / Л.Н. Гумилёв; сост. и общ. ред. А.И.
Куркчи. –М.: Институт ДИ-ДИК, 1997. –640 с.: ил. –(Сер. Альманахов
«Сочинения
Л.Н.Гумилёва: Вып. 3»).
2. Ладлэм Р. Рукопись
Ченселора: Роман / Пер. с англ. А.В. Денисова и Е.М. Соминского. –М.: СП «Вся
Москва», 1993. –431 с.
3. Олпорт Г.
Становление личности: избранные труды [Текст] / Г.У. Олпорт. –М.: Смысл, 2002.
–462 с.
4. Пузырёв А.В. Об
одной из важнейших проблем психологии, не вошедших в вузовские учебники [Текст]
/ А.В. Пузырёв // Язык и мышление: Психологический и лингвистический аспекты:
материалы 6-ой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 17-20 мая
6. Столяренко Л.Д.
Педагогическая психология [Текст] / Л.Д. Столяренко. –Ростов-на-Дону: Феникс,
2000. –544 с. –(Серия «Учебники и учебные пособия»).
ПАРАНТЕЗА В СИСТЕМЕ ТЕКСТООБРАЗУЮЩИХ СРЕДСТВ
(на
материале прозы М. Булгакова)
И.Г. САГИРЯН
PARENTHESIS
IN A SYSTEM OF TEXT – FORMING MEANS
(on
the material of Bulgakov’s prose)
I.G. SAGIRYAN
Статья посвящена
анализу роли парантезы в системной организации текста. Парантеза
рассматривается в качестве сверх-фразового единства в рамках категории
вставочности. Автор доказывает, что парантеза является особенностью идиостиля
М. Булгакова.
Ключевые слова: парантеза, категория вставочности, сверхфразовое
единство, семантика и структура текста, автосемантия текста.
The article is devoted to the analysis of a parenthesis role in a
systematic organization of the text. Parenthesis is considered as a superphrase
unit in terms of the category of insertion. The author proves that the
parenthesis is a peculiarity of Bulgakov’s idiomatic style.
Keywords: parenthesis, category of insertion, superphrase unit, semantics and
structure of the text, autosemantics of the text.
В последнее время
возрос интерес лингвистов к изучению семантики художественного текста и
функционирования языковых единиц, участвующих в его организации. Открыт вопрос
о критериях их вычленения в структуре текста, связи с включающим контекстом,
графическом оформлении, функционировании в рамках индивидуального стиля того
или иного писателя. Среди этих единиц заметная роль отводится парантезе.
Парантеза (или парентеза, парентезис) в словаре риторических фигур Хазагерова
Т.Г., Шириной Л.С. определяется как вставка внутрь предложения не соединенного
с ним грамматически слова, словосочетания или другого предложения. С точки
зрения стилистики, парантеза рассматривается как фигура размещения, основанная
на вставке такой большой протяженности, что вслед за ней необходимо повторение
предшествующего текста [5:150]. Именно такие парантезы наиболее часто
встречаются в прозаическом творчестве М. Булгакова. Пример из романа «Мастер и
Маргарита»: Подкараулил этого кота
гражданин в тот момент, когда животное с вороватым видом (что же поделаешь, что
у котов такой вид? Это не оттого, что они порочны, а от того, что они боятся,
чтобы кто-либо из существ более сильных, чем они, –собаки и люди, –не причинили
им какой-нибудь вред или обиду. И то и другое очень нетрудно, но чести в этом,
уверяю, нет никакой. Да, нет никакой!), да, так с вороватым видом кот собирался
устремиться зачем-то в лопухи.
В этом смысле
целесообразно рассматривать парантезу как сверхфразовое единство (СФЕ) в рамках
категории вставочности. З.Я. Тураева определяет СФЕ как «отрезок текста
(устного или письменного), характеризующийся относительной смысловой и
функциональной завершенностью, тесными логическими, грамматическими и
лексическими связями, объединяющими его составляющие» [4:116] и указывает на
терминологический диссонанс, при котором одно и то же явление разные авторы
называют по-разному: сверхфразовое единство, сложное синтаксическое целое,
прозаическая строфа, лирическое отступление и т.п. Так, Н.В. Малычева дает свое
определение, но при этом употребляет термин сложное синтаксическое целое (ССЦ).
«Сложное синтаксическое целое –это поликоммуникативная единица, которая
включает в себя самостоятельные высказывания, обладает структурной
независимостью, относительной смысловой завершенностью и является компонентом
текста, формирующим концептуально значимый смысл» [2:26].
В любом случае авторы
сходятся в одном: СФЕ (мы будем использовать этот термин) –это автосемантичная
текстовая единица, находящаяся в определенных логических, структурных и
функциональных взаимоотношениях с включающим контекстом. Зачастую смысл,
заключенный в парантезе, идет в разрез со смыслом включающего контекста.
Парантеза прерывает линейный ход повествования, уводит его на второй
надповествовательный ярус, строит параллельную сюжетную линию, приводит в
движение категории проспекции и ретроспекции и входит в рамки ирреальной
модальности. Для разных парантез характерна разная степень автосемантии, причем
граница СФЕ, как предполагает З.Я. Тураева, это точка ослабления интенсивности
межфразовых связей, т.е. уменьшение смысловой общности (смена микротем,
введение новой). Наблюдения показывают, что с включающим контекстом парантеза
связана преимущественно на основе бессоюзного присоединения. Наибольшей
автосемантичностью обладают парантезы, представляющие собой выделенные
графически в абзацный отступ авторские отступления.
Как важнейший элемент
в системе авторской поэтики и яркая особенность идиостиля писателя авторское отступление,
организованное особым образом, включается в текст в виде парантезы, имеет
характер вставочности и достаточно четкие границы. По мнению И.И. Ермолаевой,
авторское отступление представляет собой «логико-смысловое, синтаксическое и
коммуникативное единство» [1:4].
Как правило, авторское
отступление заключает в себе микротему, которая стоит особняком по отношению к
включающему контексту. Связь осуществляется за счет синтаксических,
лексико-грамматических средств и ассоциативных отношений. Чаще всего включающий
контекст содержит ключевое слово, смысл и назначение которого раскрываются в
парантезе.
Формальные границы
парантезы в художественном произведении могут быть определены при участии
графического параметра. Парантеза выделяется в отдельный абзац (отдельный
семантический блок) кавычками, скобками либо в форме значительного отступа от
красной строки. Часто границы смыслового блока формально совпадают с абзацем. В
качестве грамматических показателей выступают: смена видо-временных форм
глаголов парантезы и включающего контекста, выделение субъекта мыслительной
ситуации и обозначение его формами личных местоимений. «Принадлежность
компонентов ССЦ разным субъектно-речевым планам нарушает их
взаимопроницаемость, что проявляется в семантической некоординированности
компонентов ССЦ в целом ряде смысловых аспектов: в пространстве, во времени, в
масштабе событий, отраженных в компонентах ССЦ, в предметном и ментальном
аспекте, в модальности и т.п.» [3:433].
Включенные фрагменты
характеризуются сложной организацией форм речи. Парантеза функционирует в форме
монолога, диалога, полилога и аутодиалога. Авторская речь сочетает
повествовательный и описательный контексты, иногда предельно сближаясь с речью
какого-либо героя.
Рассуждение автора
идет в форме внутреннего монолога, который на определенном этапе переходит в
аутодиалог. Как правило, такие парантезы эмоционально насыщены и прагматически
обусловлены:
-
Прошу еще по рюмке, –пригласил я. (Ах, не осуждайте! Ведь врач, фельдшер, две
акушерки, ведь мы тоже люди! Мы не видим целыми месяцами никого, кроме сотен
больных. Мы работаем, мы погребены в снегу. Неужели же нельзя нам выпить по две
рюмки разведенного спирту по рецепту и закусить уездными шпротами в день
рождения врача?)
(«Записки юного врача»).
Семантическое
содержание парантезы тематически обусловлено. Ей присуща субъективно-оценочная
модальность, т.к. она выполняют функцию оценки описываемых событий в виде
позитивных или негативных эмоциональных оценок.
Не меньший интерес в
романе «Белая гвардия» представляет парантеза, содержащая в себе воспоминание о
прошлом Турбина. Оно уводит повествование к категории ретроспекции. Писатель
вводит ретроспективную парантезу с целью сделать паузу в линейном развертывании
повествования, повернуть время назад, но связь времен остается и проявляется
она в сравнении. «Если в тексте преобладает принцип линейной связности (т.е.
представление явлений предметного мира в виде последовательности цепи действий
и событий), членение текста можно признать объективным. Если писатель, в
соответствии с собственным видением мира, выделяет какие-то кажущиеся ему
особенно важными факты, сегментацию текста следует считать субъективной»
[4:120]. Парантеза объединяется с включающим контекстом на основе тесной
смысловой и логической связи, наблюдается общность видо-временного плана – глаголы
СФЕ и включающего контекста в форме прошедшего времени. Непосредственно
парантеза вводится на основе бессоюзной присоединительной связи. В этом случае
важно учесть, что парантеза предваряется многоточием. Это значит, что
содержание СФЕ восходит к некоему фрагменту, взятому из целого воспоминания.
Эпизод из прошлого юнкерского училища органично вливается в его настоящее: тот
же коридор, те же юные офицеры, только «коренастый Максим» сильно постарел, и
обстановка стала напряженной. В силу своей функциональной значимости парантеза
имеет ретроспективный характер и поэтому тесно связана прежде всего с
предшествующим контекстом. Как отмечает И.И. Ермолаева, «текстовая зона связи
лирического отступления и контекста может быть разделена на ближайшую,
охватывающую предыдущие и последующие предложения вокруг лирического
отступления, и на расширенную, которая характеризует дистантные связи между
элементами текста, находящимися на значительном расстоянии друг от друга» [1:6].
Пустая
тоска овладела Турбиным. Тут же, у холодной балюстрады, с исключительной
ясностью перед ним прошло воспоминание.
…Толпа
гимназистов всех возрастов в полном восхищении валила по этому самому коридору.
Коренастый Максим, старший педель, стремительно увлекал две черные фигурки,
открывая чудное шествие. - Пущай, пущай, пущай, пущай, – бормотал он, – пущай
по случаю радостного приезда господина попечителя господин инспектор полюбуется
на господина Турбина с господином Мышлаевским. Это им будет удовольствие.
Прямо-таки замечательное удовольствие! и т.д.
Логико-ассоциативные
связи, способствующие сцеплению текста, апеллируют не к включающему контексту,
а к фоновым знаниям читателя и провоцируют его сопоставить и сравнить факты
изображаемого с жизненным опытом. При внимательном прочтении романа становится
ясно, что писатель изображает жизнь своих героев с позиции «здесь и сейчас».
Границы художественного времени обозначены планом настоящего. По этой причине
каких-либо экскурсов в прошлое своих героев писатель не делает. Однако иногда
писатель дает читателю возможность понять их характеры и объяснить поступки.
Воспоминание Алексея Турбина в коридоре юнкерского училища, в котором он
учился, связано с образом Максима, старшего надзирателя. «А снизу на лестнице
показалась фигурка и медленно полезла по ступеням вверх. Когда она повернула на
первой площадке, и Малышев и Турбин, свесившись с перил, разглядели ее. Фигурка
шла на разъезжающихся больших ногах и трясла белой головой. На фигурке была
широкая двубортная куртка с серебряными пуговицами и цветными зелеными
петлицами. В прыгающих руках у фигурки торчал огромный ключ».
В человеке, которого
писатель нарочито именует «фигурка», Турбин узнал бывшего надзирателя. Далее
писатель вводит парантезу, которая представляет собой описание фрагмента
действительности из прошлого. Булгакову необходимо показать контраст, который
возник между прошлым и настоящим. Сейчас страх, смерть, Петлюра, немцы, тьма. А
тогда… «Тогда было солнце, шум и грохот. И Максим тогда был не такой, как
теперь, – белый, скорбный и голодный. У Максима на голове была черная сапожная
щетка, лишь кое-где тронутая нитями проседи, у Максима железные клещи вместо
рук и на шее медаль величиною с колесо на экипаже…».
Небольшой поворот в
повествовании в сторону ретроспекции оказывается вполне достаточным, чтобы
осветить картину «давно минувших дней». Прошлое было светлым, и теперь его нет.
Недаром образ Максима появляется в эпизоде, когда Мышлаевский проверяет свет в
коридоре училища. «Тьма свернулась и убежала
в его[коридора –И.С.] концы. Мышлаевский овладел ключом моментально и, просунув
руку в ящик, начал играть, щелкая черными ручками. Свет, ослепительный до того,
что даже отливал в розовое, то загорался, то исчезал. Вспыхнули шары в зале и
погасли. Неожиданно загорелись два шара по концам коридора, и тьма,
кувыркнувшись, улизнула совсем». Свет на мгновение разогнал тьму, но в
конце концов погас.
Как отмечает Н.В.
Малычева, «художественный текст допускает соприкосновение описаний реальных и
воображаемых ситуаций, т.е. возможно соприкосновение актуального и
виртуального. В силу полифонии художественного текста контактно расположенные и
связанные своим содержанием компоненты ССЦ представляют реальную
действительность, отраженную разными сферами человеческого мышления:
репродуктивной, информативно-логической, с одной стороны, и сферой образного
метафорического мышления, репродуктивного восприятия действительности в
воспоминаниях или мечтах о будущем персонажа –с другой» [2:26]. Далее Н.В.
Малычева утверждает, что «между компонентами ССЦ, представляющими актуальное и
виртуальное, невозможны таксисные отношения, т.е. они не могут обозначать
одновременные или непосредственно следующие друг за другом события, так как
располагаются в разных мыслительных плоскостях» [2:26].
Парантеза – важнейший
элемент в системе авторской поэтики, яркая особен- ность идиостиля писателя.
Обладая вставочным характером и графически выделенными границами, парантеза
представляет собой сверхфразовое единство. Благодаря своей автономности в
тексте, парантеза явилась новым и оригинальным средством выражения
субъективного авторского «Я». Есть основание допустить, что такое
синтаксическое явление послужит и для решения более сложных композиционных
задач в плане создания художественного текста в том случае, если возникнет
необходимость изолировать объемные фрагменты в составе целого произведения.
Семантическая,
коммуникативная и формальная организация парантезы дает основание полагать, что
она представляет собой логико-смысловое, синтаксическое и коммуникативное
единство. Анализ средств связи парантезы с включающим контекстом показал
главенствующую роль бессоюзного присоединения, при котором сохраняется
отнесенность к единому тематическому и контекстуальносемантическому плану.
Литература
1. Ермолаева И.И.
Лирическое отступление как включение в текст: Автореф. дисс. канд. филол. наук.
–Екатеринбург, 1996. –С. 4, 6.
2. Малычева Н.В. О
некоторых структурно-семантических и коммуникативных признаках сложного
синтаксического целого // Известия Ростовского государственного педагогического
университета: Сб. науч. тр. –Ростов н/Д, 1998. – Вып. 1: Филология. –С. 26.
3. Малычева Н.В.
Проблема дифференциации сложного синтаксического целого и сложного
предложения// Русский язык: исторические судьбы и современность: IV Междунар.
конгресс исследователей русского языка: Труды и материалы. – М., 2010. –С. 433.
4. Тураева З.Я.
Лингвистика текста. Текст: Структура и семантика: Учебное пособие. –М., 2009.
–С. 116, 120.
5. Хазагеров Т.Г.,
Ширина Л.С. Общая риторика: Курс лекций и Словарь риторических фигур: Учеб.
пос. –Ростов н/Д., 1994. –С. 150.
V. СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЕ
ИССЛЕДОВАНИЯ
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ СПЕЦИФИКА ОТРАЖЕНИЯ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ОБ УМЕ В АНГЛИЙСКОМ И РУССКОМ ЯЗЫКАХ
(на
примере фитонимов)
Л.В. БАБИНА
Ethnic and Cultural Specific
Features of the Reflection of the Mind in English and Russian
(based on the names
of plants)
L.V.
BABINA
Статья посвящена
рассмотрению особенностей отражения интеллекта в растительном (фитоморфном)
коде культуры на материале английского и русского языков. Автор показывает, что
применение теории концептуальной деривации, предполагающей выявление
когнитивных механизмов, задействованных при формировании переносных значений
фитонимов, позволяет описать этнокультурные особенности отражения интеллекта в
английском и русском языках.
Ключевые
слова:
фитонимы, метафорическая модель, концептуальная деривация, когнитивные
механизмы, этнокультурная специфика.
The article deals with the peculiarities of the reflection of
intelligence in the plant code of culture on the material of the English and
Russian languages. The author shows that the application of the theory of
conceptual derivation that involves identifying the cognitive mechanisms used
in the formation of figurative meanings of plant names allows us to describe
ethnic and cultural features of the reflection of intelligence in English and
Russian.
Keywords: plant names, metaphoric model, conceptual derivation, cognitive
mechanisms, ethno-cultural specificity.
В последние десятилетия
лингвистика активно занимается проблемой соотношения когнитивных и языковых
структур, пытаясь выявить механизмы функционирования языка в неразрывной связи
с особенностями отражения человеческим сознанием окружающего мира, процессом
концептуализации знаний, в том числе знаний, которые транслируются тем или иным
языком.
Язык тесно связан с
культурой, поскольку в его структуре заложены элементы, специфичные для
мировидения того или иного народа. Как отмечал еще В. фон Гумбольдт, «разные
языки –это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные
видения ее; и если вещь эта не является предметом внешнего мира, каждый
(говорящий) по-своему ее создает…» [1:349]. Следовательно, черты материальной и
духовной культуры каждого этноса, его национальные особенности отражены в
лексических единицах. В этой связи интерес представляет изучение специфики
отражения интеллекта человека в языковом сознании.
Интеллект,
представляющий собой особое явление человеческой сущности и имеющий
универсальный характер, по-разному отражается в лексическом моделировании мира,
что проявляется в использовании различных средств фитоморфного кода культуры.
Так, примеры использования названий растений для обозначения умственных
способностей человека можно найти и в английском, и в русском языках. В
английском языке используются такие слова, как banana-head, pumpkin-head, melon, prune, pea-head, bean-head, etc. В
русском языке в качестве примеров можно привести следующие: дуб, самшит,
дубина, бамбук, лопух и другие. Все вышеперечисленные слова относятся к
числу разговорных, жаргонных слов. Наличие таких слов позволяет исследователям
выявить общую метафорическую модель ЧЕЛОВЕК –МЫСЛЯЩЕЕ СУЩЕСТВО ← РАСТЕНИЕ
[2]. Несмотря на универсальный характер данной метафоры, очевидно, что носители
английской и русской культуры при характеристике глупого человека сравнивают
голову (как вместилище интеллекта, своего рода пространство, в котором
протекает мыслительная деятельность), а точнее интеллект с разными
фитонимическими объектами, описывают интеллект через разные качественные
характеристики объектов растительного мира.
Разница в осмыслении
интеллекта через объекты растительного мира носителями разных культур
становится очевидной, если обратиться к теории концептуальной деривации, которая
при описании значений производных слов выявляет не только когнитивные модели,
но и механизмы. Концептуальная деривация рассматривается как мыслительный
процесс, обеспечивающий формирование нового смысла в результате определенного
способа интерпретации исходного знания за счет когнитивных моделей и
механизмов. В качестве когнитивных механизмов были предложены:
перспективизация, соединение, достраивание, развитие. Когнитивный механизм
перспективизация предполагает выдвижение на передний план тех характеристик
концептов, соотносимых с производящими словами, которые отражают информацию,
необходимую для формирования концепта, репрезентируемого производным словом.
Когнитивный механизм соединения обеспечивает согласование перспективизируемых
характеристик концептов, соотносимых с производящими словами (иногда
характеристик, появившихся в результате действия когнитивных механизмов:
достраивание, развитие). Действие когнитивного механизма достраивание позволяет
восстановить недостающие для создания концепта, соотносимого с производным
словом, характеристики за счет обращения к когнитивным областям/когнитивной
области, к которым/которой отсылают определенные характеристики концептов,
репрезентируемых или производящим словом или производным словом. Действие когнитивного
механизма развития обеспечивает появление новых характеристик и/или их
комбинаций у концепта, объективированного производным словом, за счет
использования инферентных и энциклопедических знаний. Эти характеристики и/или
их комбинации возникают на основе определенных характеристик концепта,
репрезентируемого производящим словом, которые заимствуются в концепт,
репрезентируемый производным словом, а также характеристик, появившихся в
результате достраивания.
Рассмотрим когнитивные
механизмы, задействованные при формировании переносных значений фитонимов, на
примере английского сложного существительного banana-head. Ask that banana-head
why she is wearing a coat like that in July [4].
Производящее
существительное head имеет
следующую
словарную
дефини- цию: the part of the body contains the eyes, nose, mouth and brain [5:549].
На
начальном этапе формирования значения сложного слова характеристики ‘часть тела
человека’, ‘строение –содержащая глаза, уши, нос, рот и мозг’,
‘рассматривающаяся как контейнер’ концепта, соотносимого с производящим
существительным head, выдвигаются на передний план и начинают согласовываться с
характеристиками концепта, репрезентируемого производящим существительным
banana.
Словарной
дефиницией
первого
производящего
существительного banana является: a long curved fruit which grows in clusters and has soft pulpy flesh
and yellow skin when ripe [3:103]. Под влиянием перспективизируемых характеристик
концепта, соотносимого с производящим существительным head, выделению
подвергаются характеристики ‘фрукт’, ‘строение –нежная мякоть, желтая кожура’,
‘состояние – зрелый’. Проведение аналогии между такой частью человеческого
тела, как голова и фруктом становится возможным, поскольку голова
рассматривается как вместилище мозга человека, а кожура банана как вместилище
мягкой части банана. Однако при этом требуется за счет механизма достраивание
обратиться к когнитивной области МЫСЛИТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА, из которой
заимствуются характеристики ‘нервная ткань’, ‘орган, определяющий умственную
деятельность человека’.
Далее происходит
перспективизация характеристик, ‘рассматривающаяся как контейнер’, ‘строение
–содержащий мозг’, ‘нервная ткань’, ‘орган, определяющий умственную
деятельность человека’ концепта, соотносимого с существительным head. В
концепте, соотносимом с существительным banana, преспективизируются
характеристики ‘строение –нежная мякоть (внутренняя часть банана)’, ‘состояние
–зрелый’. Данные характеристики согласуются, и в результате действия механизма
развития происходит изменение характеристик, соотносимых с производящим
существительным head, помимо характеристики ‘рассматривающаяся как контейнер’,
возникают характеристики ‘строение –содержащий мозг (нервную ткань),
определяющую умственную деятельность человека’, ‘свойство – мягкость’,
‘негативная коннотация’. Негативная коннотация, очевидно, появляется, поскольку
излишняя мягкость ассоциируется с вязкостью, неподвижностью, замедляющей
мыслительную деятельность.
Однако, помимо
метафорической проекции, происходит и метонимический перенос, осуществляемый по
модели ЧАСТЬ ТЕЛА ЧЕЛОВЕКА – ЧЕЛОВЕК. Концептом-средством этого метонимического
переноса является часть тела человека , а концептом-целью –ЧЕЛОВЕК. В
результате сравнения концептасредства и концепта-цели происходит перспективизация
части для обозначения целого. Таким образом, в концепте-цели ЧЕЛОВЕК
перспективизируется характеристика ‘человек’. За счет инферентных и
энциклопедических знаний на основе согласующихся характеристик ‘человек’,
‘строение –содержащий мозг (нервную ткань), определяющую умственную
деятельность человека’, ‘свойство –мягкость’, ‘негативная коннотация’ возникают
характеристики ‘глупый (то есть человек с мягким мозгом)’, ‘вызывающий
негативное отношение’. Следовательно, концепт, соотносимый со сложным словом
banana-head, включает такие характеристики, как ‘человек’, ‘глупый (то есть
человек с мягким мозгом)’, ‘вызывающий негативное отношение’. Именно эти
характеристики и определяют значение данного существительного: a stupid person
[4].
Таким образом, обращение
к теории концептуальной деривации, предполагающей выявление роли когнитивных
механизмов в формировании значений производных слов, позволяет увидеть, что при
формировании значения рассматриваемого слова задействуются и метафора, и
метонимия одновременно, то есть метафтонимия. Кроме того, выявление когнитивных
механизмов, задействованных при формировании переносных значений фитонимов,
позволяет установить характеристики, положенные в основу сравнения объекта
растительного мира и человека представителями разных культур и, тем самым,
описать специфику осмысления свойств растительного мира применительно к такому
свойству человека, как интеллект англичанами и русскими.
Полученные результаты
показывают, что для англичан свойством мозга, позволяющим отнести человека к
разряду глупых людей, становятся, прежде всего, мягкость (banana-head, pumpkin-head, melon, etc.), маленький размер (pea-head, beanhead, etc.). Для
представителей же русского языка важными оказываются твердость (дуб, самшит,
дубина), пустота (бамбук), характер и
расположение листьев растения, вызывающие определенные ассоциации (лопух, лопушок, лопушник, репей, репейник).
Следовательно, культура каждого народа накладывает яркий отпечаток на языковое
мировосприятие и определяет моделирование тех или иных фрагментов мира,
окружающего человека.
Литература
1. Гумбольдт В. фон
Язык и философия культуры. – М: Прогресс, 1985. –451 с.
2. Рыжкова Е.В.
Метафора флористического круга в английском языке: Дисс.канд. филол. наук :
10.02.04. –СПб., 2001. –204 с.
3. COED – Concise
4. Online Dictionary [Electronic Resource]. –Mode of access:
http://dictionary.reference.com.
5. OALDCE – Oxford Advanced Learner’s Dictionary of Current English /
ed. By A.S. Hornby. –
К ПРОБЛЕМЕ СООТВЕТСТВИЯ ТЕРМИНОВ ВОЕННОГО ДЕЛА В
ЯКУТСКОМ И ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКАХ
И.З. БОРИСОВА
The Problem of Correct
Translation of Military Terms in Yakut and French
I.Z. Borisova
В статье речь идет о
проблемах соответствия военных терминов при переводе с французского на якутский
язык и с якутского на французский язык. На примере этимологии военных терминов
и их семного анализа раскрываются соответствия и различия.
Ключевые
слова:
военные термин, соответствие, этимология, семный анализ, картина мира.
This article is about problems of correct translation of military terms
from French to Yakut and from Yakut to French. Similarities and differences are
found out on the example of etymology of military terms and their componential
analysis.
Keywords: military terms, componential analysis, etymology, worldview.
Тема войны и военной
терминологии, безусловно, занимают важное место в жизни любого народа, отражая
один из важнейших компонентов картины мира, в целом, языковой и культурной
картин, в частности. Военное искусство, традиции, инвентарь, терминология
являются частью культурного наследия. Культурные ошибки, которые могут
возникнуть при восприятии военной тематики, они, безусловно, не имеют таких
последствий, как при ошибках этикета. Но человек, изучающий французскую
культуру на основе своей собственной, в частности якутской, как правило,
воспринимает военные термины и реалии через призму своего понятийного арсенала,
через собственную картину мира, что ведет к неправильному толкованию, проблемам
перевода и т.д.
В своем исследовании
мы будем придерживаться следующего определения военных терминов, опираясь на
исследования Н.К. Гарбовского: «под военным термином понимается специальное
наименование, имеющее простую или сложную формальную структуру, соотнесенное с
определенным понятием из области военного дела, в семантической структуре
которого наличествует сема «военный» и «боевой» [5].
Анализ военной
терминологии французского, русского и якутского языков составляет общий объем
около 1.280.000 словоупотреблений в русском языке, около 1.130.000 во
французском. Показывает, что в обоих языках терминология, функционирующая в
текстах военного содержания, представляет собой довольно обширный лексический
пласт объемом 100.000 терминологических наименований [5].
Примерно такое же
количество современной военной терминологии, заимствованной из русского языка,
имеется в современном якутском языке. Некоторый пласт лексики был подвержен
фонетическому влиянию якутского языка.
Например, военный
летчик –байыаннай лyотчук, боевой вертолет – бойобуой бэртэлиэт.
В некоторых
заимствованиях в качестве дополнения выступают поясняющие вводные якутские
слова. Танкист –таанка ыытааччы (буквально водящий танк).
Наибольший интерес в
связи с сохранением самобытности народа представляют исторические и архаические
военные термины.
Этимологический анализ
военных терминов позволяет получить знания о происхождении слов военного
обихода и дает представление о культурной и языковой картинах мира народов в
области военного дела. Для примера в данной статье рассмотрим оружие
дистанционного боя.
Оружие
дистанционного боя.
Лук в качестве оружия дистанционного боя наиболее развит у якутов и имеет пять
разновидностей. Якутское слово «ох саа» можно сравнить с тюркским –ок, ук. У
французов лук был оружием очень распространенным до XIII века, затем был
постепенно вытеснен арбалетом. Французский лук (arc) является словом латинского
происхождения (arcus), арбалет тоже латинского происхождения –arcuballista. В
современную эпоху используется спортивный лук, который был значительно
модернизирован.
1. «Ох саа» –тюрк. ок, ук –стрела. Реже
«чаачар саа» или просто «саа». А кибить (дуга) –«чаачар», рукоять –«тутаах». Концы
лука были известны как «муос», что в дословном переводе означает «рога». Тетива
называется «кирис». Длина лука в среднем составляла 165–70 см, длина зависит от
роста владельца. Планки выстругивали из хорошо высушенных березовых и
лиственничных заготовок. Лиственничная планка должна была быть обязательно из
сердцевины дерева (мас киилэ), обращали серьезное внимание на его возраст.
Древне-якутский лук изготовлялся из 24 отдельных частей, из которых в каждом
обязательны 9 частей, остальные могли присутствовать в большем или меньшем
числе в зависимости от усердия мастера.
2. Луки северного типа подразделяют на
подтипы по характеру изгиба концов и наличию костяных вкладышей: Подтип 1
–концы лука загнуты к наружней стороне кибити. Наружная планка цельная, лиственничная.
Заметны утолщения в изгибах и в середине спинки. Снаружи кибить оклеена
берестяными полосками в один слой. Внутренняя планка березовая, составная.
Количество частей варьирует от 3 до 6. Концы кибити снабжены костяными
вкладышами –усилителями с выемками для тетивы. Расстояние между кибитью и
тетивой в боевом состоянии было не очень большим. Концы лука обтянуты и
заклеены узкой кожаной тесемкой «инэрчэ». Инэрчэ изготовляли из сухожилий.
Тетива в боевом состоянии плотно прилегает к кибити на плечах, и подушечки
предохраняли от перетирания берестяной слой и смягчали силу удара тетивы на
кибить после выпуска стрелы. Подтип 2 –лук значительно упрощен. Состоит из двух
планок: березовой и лиственничной. Костяные вкладыши отсутствуют. Простые луки
обнаруживались в поздних якутских погребениях.
3. Центрально-азиатский тип. Важнейший
признак такого лука –наличие костяных (роговых) накладок, размеры, форма и
расположение которых определяют их вариабельность. По внешним признакам он
отличается от предыдущих подтипов и представляет промежуточный вариант между
луками центрально-азиатского и северного типа. Пяти подтипам якутского лука во
французском языке соответствует 1 термин. «Arc» –lat.arcus, [15: 1080] Оружие
формы палки из дерева или металла. Чтобы пустить стрелу нужно натянуть бечевку.
Французский лук состоит из 6 частей: brache supéieure –bas. lat. branca,
patte, orig. galoise, [15: 1080] –верхняя ветка, branche inféieure
–нижняя ветка, corde –lat. chorda, boyau, gr. khorde, boyau, [15: 1000].
Бечевка служит для натягивания лука, арбалета. Encoche –de encocher, [15:
1542]. Вырез кончика лука. Poigné –de poing, [15:1160]. Служит для
держания лука. Dos –lat. dorsum, [15: 1080]. Спинка.
«Чаачар» –длинная деревянная трубообразная планка со специальным
желобком для укладывания стрелы и прикладом. Отличается от лука количеством
слоев кибити. Тетива настраивается только при помощи ног. Вообще им пользовался
в сражении человек незаурядной силы. Термину соответствует, несмотря на
некоторое отличие, термин «Arbalèe»
–lat. arcuballista, de arcus, arc, et ballista, machine de jet, [15: 1080].
Стальное оружие среднего века с натянутой пружиной, которое состоит из 11
частей: etrier –anc. fr. estreu, frq. streup, [15: 1130]. Стремя, металлический
предмет, соединяющий одну часть конструкции с другой. Сorde –lat. chorda,
boyau, gr. khorde, boyau, [15: 1000]. Бечевка служит для натягивания лука,
арбалета. Сarreau –lat. pop.quadrellus, de quadrus, carre, [15: 1080]. Деталь
арбалета, служащая для взламывания замка. Detente –lat. tendere, [15: 1080].
Часть механического оружия, спуковой крючок. Manivelle –lat. pop. manabella,
class. manicula, mancheron de charrue, [15: 1080]. Рукоятка. Moufle –lat. muffula, germ. muffel, museau arrondit, envelope, [15:
1220]. Обойма. Poulie
–gr. polidion, de pokos, pivot, [15: 1130]. Шкиф. Колесо, проходящее по оси,
обод которого приводит к получению гибкости бечевки. Arbrier –lat. arbor, [15:
1080]. Ствол арбалета. Noix –lat. nux, nucis, [15: 1155]. Колесо с вырезом,
предназначенным держать бечевку лука. Rainure –de roisner, faire
une rainure avec la roisne, anc. forme de rouanne, [15: 1410]. Длинная кругообразная
выемка орудия или деталь машины.
Арбалет и чаачар имеют
примерно одинаковую конструкцию, но французский арбалет в силу своей принадлежности
более поздней эпохе имеет сложную конструкцию и больше металлических деталей.
Семный анализ орудий
дистанционного боя: сема 1, С –1 –оружие, имеется в словах обеих языков, сема
2, С –2 –оружие дистанционного боя, имеется в обоих словах, основные семы,
характеризующие общий облик лука, ох саа, arbalet и чаачар –это сема 3, С –3 –с
дугой, сема 4, С –4 –с рукояткой, сема 5, С –5 –с тетивой, сема 6, С –6 –со
стрелой совпадают в обоих языках. В подтипах якутского лука можно добавить сему
7 –накладкой из кости. Во французском слове arbalet сема 7 –из стали, сема 8 –с
колесом.
Предохранительные
приспособления:
1. «Колчан». У якутов колчан называется
«кэhэх». Вилюйские якуты называют его «эмускэ», северные якуты и эвенки
–«нимсики». Изготовлялся колчан из хорошо выделанной ровдуги (тyнэ). Кроме
ровдужных, существовали деревянные и берестяные колчаны. С тыльной стороны
колчан прикреплялся к деревянной основе, представляющей дощечку, не превышающую
по длине приемник колчана. Он имел медные или железные кольца, куда продевались
ремешки для прикрепления их к поясу. В редких случаях колчаны имели железные
крючки.
2. Налучье. Шили из хорошо выделанной кожи,
он украшался аппликацией. Лук вкладывался в налучье –куонньалык, состоящее из
двух частей. Налучья имели медные или железные кольца.
3. «Carquois» –lat. tarcasius,
mot persan. Слово
вошло во французский язык через латинский из персидского. Футляр для стрел
изготовлялся обычно из кожи. Описание деревянных и берестяных не встречается.
Позже колчаны изготовлялись из металлических сплавов.
4. «Flèhe» –frq. flinkka, [15: 1080].
Метательный твердый снаряд с деревянным стволом, снабженный металлическим
острием. В якутском языке соответствия нет.
Оружие
ближнего боя
1. Батас –рубяще-колющее оружие.
Производное от древнетюрского «бат». Длина клинка –от 50–0 см, длина черенка
–25–0 см, рукоять –до
Сопоставительный
лингвокультурологический анализ военных терминов во французском и якутском
языках позволил сделать некоторые выводы, которые представляют практическую и
теоретическую значимость:
1. Военные действия, в
которые втягивается народ в течение исторического развития, имеет значительное
место в целостной картине мира народа, получает формулирующее значение в
культурной картине мира и наглядно отражается в языковой картине мира.
2. этимологический
анализ слов военного ареала позволяет выявить связь с историческим развитием
народа.
2. а. Нами выявлено 25
французских военных терминов латинского происхождения, 1 термин, вошедший с
персидского через латинский, 3 термина испанского корня, 2 термина итальянского
корня, 1 термин греческого происхождения, 4 термина франкского корня, 3 термина
старофранцузского происхождения.
2. б. Выявлено 28
якутских военных терминов древнетюрского или исконно якутского корня, 1 –термин
камчатско-русского происхождения, 1 термин монгольского происхождения, 1 –можно
сравнить с алтайским наречием и персидским языком.
3. Семный анализ при
сопоставительном анализе военных терминов разнокультурных народов уместно
проводить в области наибольшего соприкосновения. Таким образом, принципиальных
различий во внутреннем содержании оружий дистанционного боя не наблюдается, и
подобранные соответствия, несмотря на незначительные расхождения семного
компонента, могут смело использоваться в переводах. Знание особенностей военной
терминологии и выводов сопоставительного и лингвокультурологического анализа
военных терминов –важная основа при переводе военных терминов на один из
сопоставляемых языков.
Литература
1. Андросов Е. Саха
куйахтарын туhунан. –Чурапчы, 1984.
2. Ахромеев С.Ф.
Военный энциклопедический словарь. –М., 1986.
3. Баршев А.Н.
Французско-русский словарь военных сокращений. –М., 1983.
4. Васильев Ф.Ф.
Военное дело якутов. –Якутск, 1995.
5. Гарбовский Н.К.
Сопоставительная стилистика профессиональной речи. –М., 1988.
6. Гоголев А.И. Якуты.
–Якутск, 1993.
7. Головкова Н.Н.
История войн. Т. 1. –Ростов-на-Дону, 1997.
8. Егоров А.А. История
войн. Т. 2. –Ростов-на-Дону, 1997.
9. Миньяр-Белоручев
Р.К. Учебник военного перевода: французский язык. Общий курс. –М., 1984.
10. Остапенко В.П.
Французско-русский военный словарь. –М., 1976.
11. Соколов В.Н.
Энциклопедия военного искусства. Военная символика. –Минск, 1997.
12. Таубе А.М. Военный
французско-русский словарь. –М., 1937.
13. Французско-русский
словарь активного типа. / Под ред. В.Г. Гака, Ж. Триомфа. М., 2000.
14. Larousse
dictionnaire de la langue françise. Paris, 1991.
15. Le petit Larousse
iIllustré Paris, 1999.
ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЕ ТИПАЖИ «ПОЖИЛОЙ ЧЕЛОВЕК» и «АЦÆРГÆ
АДÆЙМАГ»
(на
материале ассоциативного эксперимента)
Т.С. ВАЛИЕВА
The cultural types “an elderly person” and « АЦÆРГÆ
АДÆЙМАГ »
(“an elderly person”)
(based on the results of association experiment)
T.S. Valiyeva
Данная статья
раскрывает содержание лингвокультурных типажей «пожилой человек» и
«ацæргæадæймаг» в русском и осетинском языковом сознании
методом ассоциативного эксперимента. В статье выявляется отношение к пожилым
людям испытуемых младшей возрастной группы – 7–4 лет.
Ключевые
слова:
лингвокультурный типаж, слово-стимул, ассоциативный эксперимент, ассоциативное
поле, когнитивная интерпретация.
The given article analyses the content of the cultural type “an elderly
person” in the Russian and Ossetian linguistic consciousness with the help of
association experiment. The article reveals the attitude of the examinees of
the younger age group –7–4 years old to the elderly.
Keywords: cultural type, word-stimulus, association experiment, associative
field, cognitive interpretation.
Традиционно во многих
культурах мира воспитывалось уважительное отношение к пожилым людям. Отношение
к старикам –показатель цивилизованности современного общества. На обществе
лежит ответственность за социальное, физическое и материальное состояние его
пожилых членов, хотя в разные исторические периоды существовали различные
модели отношения к старым людям.
Русские по-восточному
уважают стариков и негативно реагируют на примеры отторжения стариков в
европейских семьях, отправляемых в дома престарелых. Мудрость, которая приходит
с жизненным опытом, особо ценится в людях данного «почтенного» возраста
[Колесов 2009: 237].
В жизни осетинского
народа обычай уважения к старшему, к его мудрости занимает особое место.
Непременная обязанность младшего –вставать при входе старшего и приветствовать
его, независимо от его происхождения и положения в обществе, что соблюдается в
семье с особой строгостью и по сей день [Чибиров 1995]. Люди разных возрастов
по-разному относятся к этому возрасту, по-разному его себе представляют. Целью
нашей работы является выяснить, как современные школьники относятся к людям
пожилого возраста, что в их представлении есть старость. В соответствии с целью
мы определили и основные задачи: экспериментальное выявление содержания
лингвокультурных типажей «пожилой человек» и «ацæргæ
адæймаг», уточнение их возрастной и гендерной специфики в русском и осетинском
языковом сознании.
Основным методом
выявления содержания концепта в активном языковом сознании народа является
ассоциативный эксперимент [Попова, Стернин 2007]. Эксперимент проводился в два
этапа: свободный ассоциативный эксперимент и направленный.
Группу испытуемых
составили 168 человек, из которых 84 –русские, 84 – осетины. Русским испытуемым
было предложено написать первые пришедшие в голову слова на предъявленное
слово-стимул «пожилой человек». Эксперимент проводился в группах испытуемых по
10-12 человек и индивидуально.
На основе обработки
результатов свободного ассоциативного эксперимента было построено ассоциативное
поле стимула «пожилой человек»:
Пожилой
человек – (422 реакций):
седой 27; медленно ходит 24; морщины 21;
бабушка 20; дедушка 20; сидит дома 19; вяжет 19; болеет 18; бедный 17;
нуждается в заботе 16; хилый 15; большие дети 15; внуки 15; его нельзя обижать
13; любит семью 12; помогает семье 11; старый 11; делает добро 10; носит очки
10; слабый 9; приходят родственники 8; защищает внуков 8; не выходит на улицу
7; ему нужно помогать 7; с ним советуются 6; добрый 6; не может работать 5;
мама 5; папа 5; еле ходит 5; больные ноги 4; живет долго 4; смотрит телевизор
3; любит детей 3; морщинистое лицо 3; двадцатилетний 3; взрослые дети 2; не
носит тяжести 2; не обижает других 2; умный 2; тридцатилетний 2; очень старый
2; некрасивый 1; светлые волосы 1; помогают внуки 1; работает 1; не может
защитить себя 1; пьет чай 1; работает директором в школе 1; болит спина 1;
столетний 1; воевал 1; сидит дома 1; старше всех 1; делает ремонт 1; отказы 7.
Первым этапом
моделирования концепта является описание его макро- структурной организации.
Выявленные в результате когнитивной интерпретации признаки были отнесены к трем
макрокомпонентам (образно-перцептивный компонент, информационно-понятийное
содержание и интерпретационное поле).
Образно-перцептивный
компонент (6 признаков)
в макроструктуре линг- вокультурного типажа «пожилой человек» представлен когнитивными признаками «внешность»
(62): седой 27; морщины 21; носит очки
10; морщинистое лицо 3; светлые волосы 1; «возраст» (15): старый 11; очень
старый 2; столетний 1; старше всех 1; «здоровье» (55): медленно ходит 24;
болеет 18; еле ходит 5; больные ноги 4; не носит тяжести 2; болит спина 1; не
может защитить себя 1; «физическое состояние» (5): не может работать 5;
«времяпрепровождение» (24): сидит дома 19; смотрит телевизор 3; сидит 1; пьет
чай 1; «занятия» (31): вяжет 19; помогает семье 11; делает ремонт 1; работает
1; работает директором в школе 1.
Информационно-понятийный
компонент (1 признак)
формируют ассоциатыноминаторы, описывающие пожилых людей на основе признака
«степень родства» (42): бабушка 20; дедушка 20; мама 5; папа 5.
В
интерпретационном поле (11 признаков) были выделены оценочная, энциклопедическая,
регулятивная и социокультурная зоны. Оценочную
зону (5 признаков) лингвокультурного типажа «пожилой человек» формируют когнитивные признаки, выражающие оценку
физического состояния пожилых (24): хилый
15; слабый 9; оценку социального положения пожилых (17): бедный 17;
морально-нравственную оценку (6): добрый 6; оценку интеллектуальных
способностей (2): умный 2; эстетическую оценку (1): некрасивый 1.
Энциклопедическая
зона (2
признака) характеризуется когнитивными признаками «характер» (26): делает добро 10; защищает внуков 8; добрый
6; не обижает других 2; «биография» (1): воевал 1.
В
регулятивной зоне
(2 признака) были выделены следующие
признаки: «отношение к пожилым людям со стороны общества» (42): нуждается в заботе 16; его нельзя обижать
13; ему нужно помогать 7; с ним советуются 6, «отношение к пожилым людям со
стороны родных» (9): приходят родственники 8; помогают внуки 1.
Социокультурную
зону
(2 признака) формируют когнитивные признаки «семейное положение» (32): большие
дети 15; внуки 15; взрослые дети 2; и «внутрисемейные отношения» (15): любит
семью 12; любит детей 3, харак- теризующие важность семьи для пожилых людей.
Категориальная
структура лингвокультурного типажа «пожилой человек». Анализ и обобщение полученных
реакций позволил выявить в структуре лингвокультурного типажа «пожилой человек»
следующие дифференциальные признаки:
Внешность
(63)
–седой 27; морщины 21; носит очки 10;
морщинистое лицо 3; светлые волосы 1; некрасивый 1;
Возраст
(19)
–старый 11; живет долго 4; очень старый
2; столетний 1; старше всех 1;
Здоровье
(23)
–болеет 18; больные ноги 4; болит спина
1;
Физическое
состояние (61)
–медленно ходит 24; хилый 15; слабый 9;
еле ходит 5; не может работать 5; не носит тяжести 2; не может защитить себя 1;
Интеллектуальные
особенности (8)
–с ним советуются 6; умный 2;
Характер
(18)
–делает добро 10; добрый 6; не обижает
других 2;
Социальное
положение (17)
–бедный 17;
Социальный
статус (2)
–работает 1; работает директором в школе
1;
Семейное
положение (32)
–большие дети 15; внуки 15; взрослые дети
2;
Внутрисемейные
отношения (34)
–любит семью 12; помогает семье 11;
защищает внуков 8; любит детей 3;
Времяпрепровождение
(49)
–сидит дома 19; вяжет 19; не выходит на
улицу 7; смотрит телевизор 3; пьет чай 1;
Занятие
(1) –делает ремонт 1;
Отношение
к пожилым людям со стороны родственников (20) –приходят
родственники 8; помогают внуки 1;
Отношение
к пожилым людям со стороны общества (36) –нуждается в
заботе 16; его нельзя обижать 13; ему нужно помогать 7;
Биография
(1) –воевал 1.
По степени частотности
следующие реакции русскоязычных испытуемых образуют ядро ассоциативного поля
анализируемого лингвокультурного типажа –«седой» (27); «медленно ходит» (24);
«морщины» (21); «бабушка» (20); «дедушка» (20).
Ближайшую
периферию формируют реакции –«сидит дома»
(19); «вяжет» (19); «болеет» (18); «бедный» (17); «нуждается в заботе» (16);
«хилый» (15); «большие дети» (15); «внуки» (15); «его нельзя обижать» (13);
«любит семью» (12); «помогает семье» (11); «старый» (11); «делает добро» (10);
«носит очки» (10).
В
дальнюю периферию
вошли низкочастотные реакции –«слабый»
(9); «приходят родственники» (8); «защищает внуков» (8); «не выходит на улицу»
(7); «ему нужно помогать» (7); «с ним советуются» (6); «добрый» (6); «не может
работать» (5); «еле ходит» (5); «больные ноги» (4); «живет долго» (4); «смотрит
телевизор» (3); «любит детей» (3); «морщинистое лицо» (3); «взрослые дети» (2);
«не носит тяжести» (2); «не обижает других» (2); «умный» (2); «очень старый»
(2).
Крайнюю
периферию
составили единичные реакции –«некрасивый»
(1); «светлые волосы» (1); «помогают внуки» (1); «работает» (1); «не может
защитить себя» (1); «пьет чай» (1); «работает директором в школе (1); «болит
спина» (1); «столетний» (1); «воевал» (1); «сидит» (1); «старше всех» (1);
«делает ремонт» (1).
Осетинским испытуемым
было предложено написать первые пришедшие в голову слова на предъявленное
слово-стимул «ацæргæадæймаг». На основе обработки результатов
свободного ассоциативного эксперимента было построено ассоциативное поле
стимула «ацæргæадæймаг»:
Ацæргæадæймаг
–(310 реакций):
урс сæры хъуынтæ«седые
волосы» 23; лæдзæгимæ«с палочкой» 23; мæгуыр «бедный»
22; нана «бабушка» 21; дада «дедушка» 21; улæфы «отдыхает» 17; фырты
фырттæ«внуки» 15; адæмæн æххуыс кæны «помогает людям»
13; хæринаг кæны «готовит» 10; хорз «хороший» 10;
сывæллæттæ«дети» 9; æххуыс кæнын йын хъæуы
«ему надо помогать» 8; сывæллæттæн æххуыс кæны
«помогает детям» 8; уынджы бады «сидит на улице» 7; дуканимæцæуы
«ходит в магазин» 7; уынаффæкæны «дает советы» 7; арæх рынчын
кæны «часто болеет» 7; хæдзары æфснайы «убирает дома» 6;
риссаг къæхтæ«больные ноги» 5; æнæхъару «бессильный,
немощный» 5; зондджын «умный» 3; сывæллæттимæхъазы «играет с
детьми» 3; продукттææлхæны «покупает продукты» 3; худы
цæуы «ходит в шапке» 3; тезгъо кæны «гуляет» 2; фынæй
кæны «спит» 2; хæларзæрдæ«добродушный» 2;
сыхæгтимæдзуры «говорит с соседями» 2; скъолайы
æфснайæгæй кусы «работает уборщицей в школе» 1; дзул æлхæны
«покупает хлеб» 1; сывæллæттимæдзуры «разговаривает с детьми»
1; сабыр «спокойный» 1; мæлгæкæны «умирает»1; отказы 5.
По результатам
эксперимента нами было выявлено, что образный макро- компонент (5 признаков)
лингвокультурного типажа «ацæргæадæймаг» в осетинском
языковом сознании испытуемых младшей группы (от 7 до 14 лет) включает только
перцептивный образ.
Образно-перцептивный
компонент
(5 признаков) в макроструктуре анали- зируемого лингвокультурного типажа
образован когнитивными признаками «внешность» (49):
лæдзæгимæ«с палочкой» 23; урс сæры хъуынтæ«седые
волосы» 23; худы цæуы «ходит в шапке» 3; «здоровье» (17): арæх
рынчын кæны «часто болеет» 7; риссаг къæхтæ«больные ноги» 5;
æнæхъару «бессильный, немощный» 5; «физическое состояние» (1):
мæлы «умирает» 1; «времяпрепровождение» (31):
сывæллæттимæхъазы «играет с детьми» 19; улæфы
«отдыхает» 17; уынджы бады «сидит на улице» 7; тезгъо кæны «гуляет» 2;
фынæй кæны «спит» 2; сыхæгтимæдзуры «говорит с
соседями» 2; сывæллæттимæдзуры «разговаривает с детьми» 1;
«занятие» (20): хæринаг кæы «готовит» 10;
сывæллæттæн æххуыс кæны «помогает детям» 8;
хæдзары æфснайы «убирает дома» 6; продукттæ
æлхæны «покупает продукты» 3; скъолайы æфснайæгæй
кусы «работает уборщицей в школе» 1; дзул æлхæны «покупает хлеб» 1.
Информационно-понятийный
компонент (1)
составляют ассоциаты-номинации, описывающие пожилого человека на основе
когнитивного признака «родственные связи» (42): нана «бабушка» 21; дада
«дедушка» 21.
В
интерпретационном поле (9 признаков) были выделены оценочная, энциклопедическая,
регулятивная и социокультурная зоны.
В оценочной зоне (5
признаков) лингвокультурного типажа «ацæргæадæймаг» объединились
когнитивные признаки, выражающие оценку социального положения пожилых (22): мæгуыр «бедный» 22;
морально-нравственную оценку (12): хорз «хороший, добрый» 10;
хæларзæрдæ «добродушный» 2; оценку физического состояния
пожилых (5): æнæхъару «бессильный, немощный» 5; оценку
интеллектуальных способностей (3): зондджын «умный» 3; оценку
эмоционально-психологического состояния (1): сабыр «спокойный» 1.
Энциклопедическая зона
(2 признака) включает
в себя когнитивные при- знаки «характер» (13): адæмæн æххуыс кæны «помогает людям» 13; хорз
«хо- роший, добрый» 10; хæларзæрдæ «добродушный» 2; сабыр
«спокойный» 14; «интеллектуальные способности» (7): уынаффæ кæны
«дает советы» 7.
Регулятивная зона (2
признака) характеризуется
когнитивными признаками «социальный статус» (25): æххуыс æй хъæуы «нуждается в помощи» 25; и «отношение
к пожилым людям» (8): æххуыс кæнын йын хъæуы «ему нужно
помогать» 8, описывающие уважительное отношение к человеку пожилого возраста и
необходимость ему помогать.
Социокультурную зону
(1 признак)
лингвокультурного типажа «ацæргæ лæг» составляет наиболее
значимый для пожилого человека признак «семейное положение» (24): фырты фырттæ «внуки» 15;
сывæллæттæ «дети» 9.
Категориальная
структура лингвокультурного типажа «ацæргæ адæймаг». Анализ и
обобщение полученных реакций позволили выявить в структуре лингвокультурного
типажа «ацæргæ адæймаг» следующие дифференциальные признаки:
Внешность
(49)
– урс сæры хъуынтæ «седые
волосы» 23; лæдзæгимæ «с палочкой» 23; худы цæуы «ходит
в шапке» 3;
Здоровье
(12)
– арæх рынчын кæны «часто
болеет» 7; риссаг къæхтæ «больные ноги» 5;
Физическое
состояние (6)
– æнæхъару «бессильный,
немощный» 5; мæлгæ кæны «умирает» 1.
Интеллектуальные
способности (10)
– уынаффæ кæны «дает советы»
7; зондджын «умный» 3;
Характер
(13) –
хорз «хороший, добрый» 10;
хæларзæрдæ «добродушный» 2; сабыр «спокойный» 1;
Социальное
положение (47)
– æххуыс æй хъæуы
«нуждается в помощи» 25; мæгуыр «бедный» 22;
Социальный
статус (1)
– скъолайы æфснайæгæй
кусы «работает уборщицей в школе» 1;
Семейное
положение (24)
– фырты фырттæ «внуки» 15;
сывæллæттæ «дети» 9;
Внутрисемейные
отношения (9)
– сывæллæттæн
æххуыс кæны «помогает детям» 8; сывæллæттимæ
дзуры «разговаривает с детьми» 1;
Времяпрепровождение
(30)
– улæфы «отдыхает» 17; уынджы бады
«сидит на улице» 7; фынæй кæны «спит» 2; сыхæгтимæ
дзуры «говорит с соседями» 2; тезгъо кæны «гуляет» 2;
Занятие
(67)
– сывæллæттимæ хъазы
«играет с детьми» 19; хæринаг кæны «готовит» 10; дуканимæ
цæуы «ходит в магазин» 7; хæдзары æфснайы «убирает дома» 6;
продукттæ æлхæны «покупает продукты» 3; дзул
æлхæны «покупает хлеб» 1;
Отношения
с социумом (13)
– адæмæн æххуыс
кæны «помогает людям» 13;
Отношение
к пожилым людям
со стороны общества (8) – æххуыс
кæнын йын хъæуы «ему надо помогать» 8.
По степени частотности
следующие реакции осетиноязычных испытуемых образуют ядро ассоциативного поля
анализируемого лингвокультурного типажа – урс сæры хъуынтæ «седые
волосы» 23; лæдзæгимæ «с палочкой» 23; мæгуыр «бедный»
22; нана «бабушка» 21; дада «дедушка» 21.
Ближайшую
периферию составили реакции – улæфы
«отдыхает» 17; фырты фырттæ «внуки» 15; адæмæн æххуыс
кæны «помогает людям» 13; хæринаг кæны «готовит» 10; хорз
«хороший» 10.
Для
дальней периферии характерны реакции – сывæллæттæ
«дети» 9; æххуыс кæнын йын хъæуы «ему надо помогать» 8;
сывæллæттæн æххуыс кæны «помогает детям» 8;
уынджы бады «сидит на улице» 7; дуканимæ цæуы «ходит в магазин» 7;
уынаффæ кæны «дает советы» 7; арæх рынчын кæны «часто
болеет» 7; хæдзары æфснайы «убирает дома» 6; риссаг
къæхтæ «больные ноги» 5; æнæхъару «бессильный,
немощный» 5; зондджын «умный» 3; сывæллæттимæ хъазы «играет с
детьми» 3; продукттæ æлхæны «покупает продукты» 3; худы
цæуы «ходит в шапке» 3; тезгъо кæны «гуляет» 2; фынæй
кæны «спит» 2; хæларзæрдæ «добродушный» 2;
сыхæгтимæ дзуры «говорит с соседями» 2.
Крайнюю
периферию формируют реакции – скъолайы
æфснайæгæй кусы «работает уборщицей в школе» 1; дзул
æлхæны «покупает хлеб» 1; сывæллæттимæ дзуры
«разговаривает с детьми» 1; сабыр «спокойный» 1; мæлгæ кæны
«умирает» 1.
Таким образом,
испытуемые данной возрастной группы исключают себя из понятия старости,
поскольку для них старыми являются и тридцатилетние родители, и
пятидесятилетние бабушка с дедушкой, и столетние прапрабабушка/ прапрадедушка.
Пожилые воспринимаются ими как беспомощные люди, которые нуждаются в заботе и
посторонней помощи.
Доминантой семейных
ценностей по материалам ассоциативных реакций является почтительное отношение к
пожилым людям, характерное как для традиционной осетинской, так и русской
семьи.
Литература
1. Колесов В.В.
Источники древнерусской культуры и истоки русской ментальности // Мир Науки и
Культуры. – М.: Академия, 2009. – С. 235-281.
2. Попова З.Д.,
Стернин И.А. Когнитивная лингвистика. – М.: Восток-Запад, 2007. – 314 с.
3. Чибиров Л.А.
Осетинский аул и его традиции. Владикавказ: ИР, 1995. – электронный ресурс: http://iratta.com/2007/09/14/pochitanie_starshikh.html.
СИНТАКСИЧЕСКИЕ СВЯЗИ БИПОЛЯРНЫХ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ ДЛИННЫЙ / КОРОТКИЙ КАК ОСНОВА РАСШИРЕНИЯ ИХ
ЗНАЧЕНИЯ
(на
материале русского, карачаевобалкарского и английского языков)
З.А. ГАЗАЕВА
Syntactic bonds of the bipolar adjectives long / short
as the basis of their meanings’ widening
(on the material of Russian, Karachay-Balkar and
English languages)
Z.A. Gazaeva
Статья посвящена
анализу особенностей реализации семантических возможностей прилагательных
«длинный» и «короткий» в русском, карачаево-балкарском и английском языках.
Ключевые
слова:
семантика, пространственные отношения, темпоральные отношения, метафорическое
использование, фразеологически связанное употребление.
The article deals with the investigation of the peculiarities of
semantic possibilities of the adjectives “long” and “short” in Russian,
Karachay-Balkar and English languages.
Keywords: semantics, space relations, temporal relations, metaphorical
application, phraseologically bounded usage.
Параметрические
прилагательные как отдельная категория качественных прилагательных не раз
становились объектом исследования как отечественных, так и зарубежных
языковедов [Симонян Т.А. 2001, 2002; Апресян Ю.Д. 2006; Булгакова М.П. 2006;
Бирвиш М. 1967; Гивон Т. 1970, Чейф В. 1975]. Параметрическими или
пространственными принято называть прилагательные, которые выражают
пространственные характеристики предметов и объектов материального мира.
Анализ параметрических
прилагательных строится, как правило, на бинарном противопоставлении
исследуемых адъективных единиц: высокий –
низкий, широкий – узкий, толстый – тонкий и др. Первый член этого
противопоставления характеризуется семантической маркированностью, второй – ее
отсутствием. Этот факт подтверждается следующими примерами. Так, наиболее
правильными и типичными, с точки зрения логичности высказывания, являются
выражения его длина не больше пяти метров
/ узунлугъу беш метрден кёп тюйюлдю / it’s length is not more than five meters,
нежели его короткость* не больше пяти метров / къысхалыгъы* беш метрден кёп
тюйюлдю / it’s shortness* is not more than five meters. Кроме того, вопрос:
Какой длины (предмет)? предполагает
два варианта ответа: очень длинный и очень короткий, в то время как на
вопрос: Насколько короткий (предмет)? возможен только ответ очень короткий.
В предлагаемой статье
объектом исследования выступает антонимическая пара параметрических
прилагательных длинный/короткий.
Целью работы является исследование реализации семантических возможностей данных
прилагательных в карачаево-балкарском, русском и английском языках.
Анализ словарных
статей прилагательного длинный в
лексикографических источниках [2, 6, 8] показывает, что основные значения
«имеющий протяженность в пространстве» и «продолжительный по времени» полностью
совпадают в трех исследуемых языках: длинный коридор – узун коридор – long
corridor; длинный день – узун кюн – long day.
Однако наибольший
интерес для любого исследователя представляют специфичные для каждого языка
значения, которые реализуются в различных типах синтаксических связей данных
прилагательных. Так, в английском языке, наряду с вышеуказанными значениями,
параметрическое прилагательное long
используется для обозначения количественных отношений: long family (большая многочисленная семья): The long family continued
to run the latter mill up to the end of the 19th century (P. Riemer, S. Mills).
(Многочисленная семья продолжала руководить последней мельницей до конца 19
века). В карачаево-балкарском языке выражение узун жыр (длинная песня)
употребляется в значении «кёп заманны согъулгъан, жырланнган жыр» (старая
песня, исполняемая издавна). В русском языке сочетание длинная песня
причисляется к фразеологизмам и означает либо невыполнимость какогонибудь дела,
либо большое количество времени, требуемое на его выполнение Ежели б меня не брали на службу, не был бы я
офицером. Ну, это длинная песня! (М.А. Шолохов).
Кроме того, следует
отметить, что прилагательное длинный, наравне с другим параметрическим
прилагательным высокий в русском языке и узун наравне с бийик в
карачаево-балкарском, используется для обозначения роста человека: Это был длинный, худощавый и добродетельный
немец с рыжими клочковатыми волосами и очками на горбатом носу (Ф.М.
Достоевский); Я сложил свое длинное тело
в телефонную будку (…) (В.В. Набоков)
/ Узун бойлу Шакъманны санлары гиртчидиле (Б. Гуртуев). В английском языке рост человека выражает прилагательное tall (высокий
(про человека)): a tall woman, a tall boy, a tall person: He was tall, handsome
and amiable, and she delighted in his company (R. Harrison) (Он был высоким, привлекательным и любезным,
и она наслаждалась его компанией).
Прилагательное
короткий, противоположное прилагательному длинный, в карачаево-балкарском и
английском языках коррелируют со словами къысха и short соответственно.
Так, основные (первые)
значения прилагательного «малая протяженность по длине» и «непродолжительность
по времени» отмечены идентичностью в анализируемых языках: короткая веревка – къысха жип – short rope; короткое время – къысха
заман – short time.
Что касается
индивидуальных значений, в карачаево-балкарском языке, например, в
семантической структуре прилагательного къысха выделяется сема «быстрый (о
смерти)»: посл. Умут узакъ, ажал къысха
(Планы долгосрочны, смерть близка).
В связи с целевой
направленностью настоящей статьи важным представляется следующее положение: «представления
о количественных свойствах про- странственных объектов, идеи размера
используются в самых разных непро- странственных сферах, что, естественно,
обусловило появление переносных значений у параметрических слов» [5: 118]. Так,
прилагательное короткий в русском и
карачаево-балкарском языках может выражать социальные отношения: быть с
кем-либо на короткой ноге; Ты не знаешь его, ты мало с ним был; его надо короче
узнать и уж потом судить (Ф.М. Достоевский), къысха шуёх (близкий друг). В английском языке, помимо основных
значений, структура прилагательного short включает такие компоненты, как: 1)
«имеющий недостаток», «испытывающий нехватку» (“insufficient”): short supply (скудные запасы: They stated
that basic equipment and medicines were in short supply and that antibiotics
and analgesics were par ticularly scarce (M. Thomson) (Они констатировали, что
была нехватка основного оборудования и лекарств, и в особенности антибиотиков и
анальгетиков); 2) «невысокий ростом» (“not tall”): If a tall person mates with
a short person, or a black person with a white person, their offspring are
often intermediate (R. Dawkins) (Если высокий человек сочетается браком с
низким, а белый с черным, их потомство всегда выходит чем-то срединным).
Примечательно, что для характеристики роста человека в русском и
карачаево-балкарском языках используется другое параметрическое прилагательное:
низкий, низкого роста в русском и алаша
(низкий) в карачаево-балкарском языке: человек низкого роста / алаша адам.
Большинство исследователей
параметрических прилагательных сходятся во мнении, что данный класс адъективных
единиц используется для описания пространственных параллелей, что, бесспорно,
является их первостепенной функцией. Пространство – это одна из реалий бытия,
воспринимаемых и дифференцируемых человеком, так как в отличие от других форм
существования материи, «оно осознается наиболее простым способом (достаточно в
пределах данной ситуации простого движения головы и глаз)» [1: 670].
Пространство является универсальной формой существования объектов материального
мира, суть которой состоит в том, что они «находятся в определенных
метрических, топологических отношениях друг с другом» [7: 232].
Однако анализ
показывает, что параметрические прилагательные длинный и короткий могут выражать
как пространственные длинный коридор,
длинное пальто / короткая нить, короткая палка, так и временные отношения: На
дворе становилось темно; короткий день сменялся пасмурным вечером (О.М.
Сомов) / Ол кезиуде кюн узун, жылы, жерде
кёп къууат! (К. Кулиев) (В тот период
день был длинный, теплый, земля была полна изобилия) / She had achieved all
that, in such a short time (D. Lessing) (Она достигла всего этого в очень
короткий период). В отдельных случаях сочетания с данными параметрическими
прилагательными могут отражать в себе одновременно и пространственные, и
временные характеристики, например, выражения длинный путь / короткий путь, с одной стороны, указывают на
расстояние в пространстве, с другой стороны, отражают темпоральные
характеристики явлений: длинный /
короткий путь – путь, занимающий больше / меньше времени. Данное свойство
имеет место во всех трех анализируемых языках узун / къысха жол, long / short way (длинный / короткий путь), что
говорит об универсальности использования данных концептов в подобных
сочетаниях.
Известно, что
семантическая структура параметрических прилагательных включает оценочный
компонент. Анализ сочетаний с исследуемыми прилагательными выявляет
преимущественно отрицательную оценку в семантике обоих прилагательных, что
выражается в первую очередь в метафорически связанных и фразеологически
обусловленных оборотах. Так, к примеру, отношение к чрезмерной болтливости в
анализируемых языках одинаково отрицательное длинный язык / узун тилли / long tongue. Ср. русс. Знай, попрекала за
его длинный язык, за детскую доверчивость (В. Быков) / кар.-балк. Жютю, узун
тилин къысхартырла (Б. Гуртуев) (Ему укоротят его острый, длинный язык) / англ.
You
have a black coat and a long tongue, Angus — they can hear you from the back of
the crowd (D. Craig) (У тебя черное пальто и длинный язык, Ангус – они могут услышать тебя с конца толпы). Негативное отношение к
излишней разговорчивости также отражается в русских и карачаево-балкарских
пословицах Хороша веревка длинная, а речь
короткая; Короткую речь слушать хорошо, под долгую речь думать хорошо; Сёзюнг
къысха болсун, къолунг уста болсун (Будь кратким на слова и расторопным на
дела). Помимо перечисленных употреблений прилагательного длинный, в
английском языке существует довольно широкий ряд фразеологизмов с опорным
компонентом long, отражающих концепт «смерть»: to go to one’s long account (отправиться в долгий путь) – умереть;
one’s long home (чье-либо долгое пристанище) – могила; the long sleep (долгий
сон) – смерть.
Прилагательное короткий, в свою очередь, наряду с
другим параметрическим прилагательным узкий, часто выражает некоторую степень
ограниченности. Так, во всех лингвокультурах воспринимается негативно руки коротки: Убил, думаешь? Руки коротки…
Не то что убьешь, но еще и пожалеешь (А.П. Чехов) / on short commons: People
manage on short commons, he thought in the middle of his book (P. Gilliat)
(Люди выживают и при нехватке еды, подумал он, прочитав книгу до середины). Ср.
также русс. У бабы волос долог, да ум короток / кар.-балк. Тиширыу хазнамыды,
чачы узун, акъылы – къысха (У женщин разве что волосы длинные, а ум короткий) /
англ. Long
of hair and short of wit (Длинные волосы, но короткий ум).
Исходя из анализа
семантики исследуемых прилагательных, мы можем сделать следующее заключение.
Основные значения, выделяемые в семантике анализируемых прилагательных длинный и короткий «большой / небольшой
по длине», требуют небольшого пояснения и расширения определения: длинными чаще всего называются объекты и
предметы, имеющие протяженность по горизонтали: длинная дорога / узун жол / long road и не обладающие фиксированным
основанием в пространстве: длинная веревка / узун жип / long rope, но не
высокая нить* / бийик жип* / high rope*, высокое здание / бийик юй / high
edifice, но не длинное здание* / узун юй* / long edifice*. Свойством
короткий в свою очередь обладают предметы и объекты, имеющие малую
протяженность по горизонтали и не зафиксированные основанием в пространстве: короткая палка / къысха таякъ / short stick,
но не низкая палка* / алаша таякъ* / low stick* и алаша юй / низкое здание /
low edifice, но не къысха юй* / короткое здание* / short edifice*.
Параметрические
прилагательные длинный и короткий, выражающие в своих основных значениях
пространственные отношения, довольно часто используются для характеристики
непространственных явлений: длинный разговор / короткий разговор, узун / къысха
хапар, long / short conversation, где, в частности, имеет место отражение
темпоральных отношений. В ряде случаев возможно одновременное выражение как
пространственных, так и временных характеристик явлений: длинная / короткая
дорога, узун / къысха жол, long / short road.
Кроме того, в
семантической структуре прилагательных длинный и короткий выявлено
коннотативное значение негативности, что в основном проявляется в метафорах и
фразеологизмах, содержащих в качестве опорных компонентов данные
прилагательные.
Несмотря на
принадлежность исследуемых языков к разным системам, на основе анализа
параметрических прилагательных длинный
и короткий в них было выявлено, что
языки используют в большинстве случаев универсальные средства выражения
пространственных отношений. Реализация вторичных, в том числе и
непространственных значений данными прилагательными, свидетельствует об
индивидуальности и уникальности деривационных процессов в каждом отдельно
взятом языке.
Литература
1. Гак В.Г.
Семантическая структура языковой единицы и типология функций // Языковые
преобразования. Часть I. Глава 5. – М.: Языки русской культуры, 1998. – 368 с.
2. Къарачай-Малкъар
тилни ангылатма сёзлюгю (Карачаево-балкарский толковый словарь): В 3 т. –
Нальчик: Эль-фа, 1996-2002.
3. Сайт национального
корпуса Великобритании [электронный ресурс] // <http:// sara.natcorp.ox.ac.uk/>
4. Сайт национального
корпуса русского языка [электронный ресурс] // <www.ruscorpora.ru>
5. Семенова С.Ю. О
некоторых свойствах имен пространственных параметров // Логический анализ
языка. Языки пространств. – М.: Языки русской культуры, 1997. – С. 117–127.
6. Словарь русского
языка / под ред. А.П. Евгеньевой: В 4 т. – М., 1999.
7. Штейман Р.Я.
Пространство и время. – М., 1962. – 240 с.
8. Merriam-Webster’s
Collegiate Dictionary. – USA, 2003.
ЛАКУНЫ В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОМУНИКАЦИИ
Т.И. ЖАРКОВА
Lacunas in Intercultural Communication
T.I. Zharkova
В статье даны определения
понятия «лакуна», приведена классификация лакун Ю.С. Степанова. Рассмотрена
бóльшая употребительность русского слова «душа» по сравнению с
французским «аme» на примерах фразеологизмов и названий произведений.
Ключевые
слова:
лакуна, безэквивалентная лексика, абсолютные и относительные лакуны.
The article reviews the definition of the notion «lacuna»,
classification of lacunes by Y.S. Stepanov. The use of Russian word «soul»
rsviewend compared with French «аme» through phraseologisms
and booktitles works.
Keywords: lacuna, equivalentless vocabulary, absolute and relative lacunas.
Общеизвестно, что
реализация межкультурной коммуникации часто затрудняется по причине наличия
пробелов, вызванных большим количеством лакун, имеющих разный характер. Для
достижения максимально полного взаимопонимания в процессе межкультурного
общения необходимо делать некоторую «поправку» на национальную специфику другой
культуры, т.е. использовать своеобразный коэффициент, который облегчил бы
контакты между культурами [7:78].
Национально-культурное
своеобразие номинативных единиц может проявляться не только в наличии
безэквивалентных единиц, но и в отсутствии в данном языке слов и значений,
выраженных в других языках, т.е. лакунах, «антисловах», по выражению Ю.С. Степанова
«словарных пробелах», «белых пятнах» на семантической карте языка, незаметные
изнутри, например человеку, владеющему только одним языком [10:120]. Е.В.
Верещагин и В.Г. Костомаров определяют термин «лакуна» как синоним термина
«безэквивалентная лексика» [6:77]. Отмечается также существование текстовых
«темных мест», воспринимаемых носителями того или иного языка на более позднем
этапе его развития [1:84]. Говоря о национально-специфических элементах,
препятствующих общению двух культур, Г.Д. Гачев характеризует их как
«заусеницы», которые «задираются в процессе межкультурной коммуникации» [7:82].
Как и безэквивалентные
слова, лакуны заметны только при сопоставлении языков. В одних случаях лакуны
обусловлены различием соответствующих культур. Например, в английском языке,
кроме слова «lawyer» – «юрист,
адвокат» есть еще несколько обозначений разновидностей адвокатской профессии: «attorney» – «уполномоченный,
поверенный»; «barrister» – «адвокат,
имеющий право выступать в высших судах»; «solicitor»
– «стряпчий (консультирует клиентов, в том числе организации и фирмы)»; «counsel» – «юрисконсульт»; «counsellor» – «советник»; «advocate» – «адвокат высшего ранга». В
русском языке этим обозначениям соответствует одно слова – «адвокат». [8: 53].
В других случаях лакуна обусловлена не отсутствием в одном из языков
соответствующего денотата, а тем, что языку как бы неважно различать то, что
другой язык различает. Двум английским словам «bank» (берег реки) и «shore»
(берег моря) и двум немецким «Ufer (n)»
(берег реки) и «Küste (f)»
(берег моря) соответствует одно русское слово «берег». Напротив, двум русским
словам «девочка» и «девушка» соответствует
одно английское «girl» и одно
немецкое слово «Mädchen, n». И.А. Стернин указывает на то, что немецкое и
английское слова имеют одинаковое значение: «лицо женского пола от рождения до замужества», в то время как
русские слова имеют более конкретные значения: «девочка» – «лицо женского пола от рождения до достижения половой
зрелости»; «девушка» – «лицо женского
пола от достижения половой зрелости до замужества» [11:58].
Исследователи
по-разному классифицируют лакуны. Так, Ю.С. Степанов выделяет абсолютные и
относительные лакуны. Абсолютные лакуны осознаются при составлении переводных
словарей как слова, не имеющие эквивалентов в виде слова в данном языке. Лакуны
могут быть и относительными, когда слово или словоформа, существующие в
национальном языке, употребляются очень редко [10:120-121]. В.Л. Муравьев
замечает: «Если в случае абсолютных лакун мы констатировали отсутствие того или
иного понятия, сопровождаемое отсутствием соответствующего слова или
фразеологизма, то в случае относительных лакун речь может идти о большей или
меньшей значимости данного понятия, общего для двух языков» [9:33]. Для
французского языка примерами абсолютных лакун являются русские слова: «ровесник», «довесок», «однолюб», так
как они могут быть переданы на французский язык лишь перифразами «qui a le même âge»; «un morceau
(une tranche) pour faire le poids»; «qui n’aime qu’une fois». Cуществование
абсолютных лакун обусловлено тем, что каждый язык по-своему членит
экстралингвистическую действительность. Относительными лакунами, согласно Ю.С.
Степанову, являются слова высокой употребительности в русском языке
сравнительно с французским: «каблук»,
«лоб», «хотя» [10:120-121]. Мы единодушны с мнением В.Л. Муравьева, что
подобные лакуны гораздо многочисленнее первых и выделяются довольно легко, даже
не требуя специальных лингвистических знаний, поскольку часто они оказываются
связанными с фактами цивилизации, отличными от национальных, что обычно сразу
замечается иностранцем [9:32]. Относительными лакунами для французского языка
являются и слова «душа», «тоска»,
«судьба». Широту использования приведенных выше русских слов рассмотрим на
первом примере. Бросается в глаза бóльшая употребительность русского
слова «душа» по сравнению с
французским «âme». В русском
языке существует множество фразеологизмов с этим словом: «душа в пятках (душа в пятки ушла)», «душа нараспашку», «черная душа
(мелкая душонка)», «в самой глубине души», «чужая душа – потемки», «душа
болит», «в самой глубине души», «души не чаять» [4:196-200]. А. Вежбицкая в
работе «Понимание культур через посредство ключевых слов» убедительно
показывает, что слово «душа» является ключевым и находится в центре целого
фразеологического семейства: «на душе»,
«в душе», «по душе», «душа в душу», «излить душу», «отвести душу», «открыть
душу», «разговаривать по душам» [5:36]. Можно расширить этот ряд
фразеологизмов: «добрая душа»,
«душа-человек», «бумажная душа», «душа общества», «за милую душу», «душой и
телом», «ни души», «на душе камень», «сколько душе угодно», «хватать за душу»,
«не иметь ни гроша за душой», «в чем только душа держится» и т.д. Слово
«душа» часто встречается в пословицах и поговорках («Еле-еле душа в теле», «Как Бог на душу положит», «Чужая душа –
потемки»), изречениях («В душах есть все, что есть в небе, и много иного»
(К. Бальмонт); «У души, как и у тела, есть своя гимнастика, без которой душа
чахнет, впадает в апатию бездействия» (В. Белинский); «Брак холостит душу» (А.
Пушкин); в названиях произведений (В.М. Соловьев «Тайны русской души», глава
«Души народов» в работе Н.А. Бердяева «Судьба России»).
В заключение хотелось
отметить, что знать двенадцать языков – это не значит знать двенадцать разных
названий для одной и той же вещи; это значит знать двенадцать разных вещей. Ибо
каждый язык – это своеобразная «вещь в себе», непохожая ни на какие другие
«вещи»; это специфическая система, благодаря которой мы не только называем
предметы окружающего нас мира, но и познаем их. Знание языков – не ненужный
балласт для памяти; оно учит нас по-иному смотреть на привычные,
«самоочевидные» вещи, оно приобщает нас к этническому мировоззрению других
народов и обогащает наш духовный мир [2:86].
Литература
1. Антипов Г.А. и др.
Текст как явление культуры. – Новосибирск: Наука, 1989. – 197 с.
2. Бархударов Л.С.
Двенадцать названий и двенадцать вещей // Рус. яз. за рубежом. – 1969. – №4. –
С. 79-86.
3. Бархударов Л.С.
Язык и перевод. – М.: ЛКИ, 2008. – 240 с.
4. Большой
фразеологический словарь русского языка / В.Н. Телия. – М.: АСТ-Пресс Книга,
2009. – 784 с.
5. Вежбицкая А.
Понимание культур через посредство ключевых слов. – М.: Языки славянской
культуры, 2001. – 288 с.
6. Верещагин Е.М. Язык
и культура. – М.: Рус. яз., 1976. – 248 с.
7. Гачев Г.Д. О
национальных картинах мира // Народы Азии и Африки. – 1967. №1. – С. 75-82.
8. Мечковская Н.Б.
Социальная лингвистика. – М.: Аспект Пресс, 2000. – 207 с.
9. Муравьев В.Л. О
языковых лакунах // Иностр. яз. в шк. – 1971. №1. – С. 31-40. – С. 31-40.
10. Степанов Ю.С.
Французская стилистика [Текст] / Ю.С. Степанов. – М.: Высш.шк., 1965. – 356 с.
11. Стернин И.А.
Контрастивная лингвистика. – М.: АСТ: Восток – Запад, 2007. – 288 с.
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ КОМПАРАТИВНОГО АНАЛИЗА СУБСТАНДАРТНЫХ ЛЕКСИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ-ЗООНИМОВ В
АНГЛИЙСКОМ И РУССКОМ ЯЗЫКАХ
Г.В. РЯБИЧКИНА,
Е.В. МЕТЕЛЬСКАЯ
Some Aspects of Comparative Analysis of Substandard
Lexical Units – Zoonims in the English and Russian Languages
G.V. RYABICHKINA, E.V. METELSKAYA
В статье представлен
сравнительный анализ субстандартных лексических единиц (ЛСЕ) тематических групп
«Отношение к еде», «Отношение к алкоголю и наркотикам» с целью выявления
соответствий в толковании русских и английских ЛСЕ-зоонимов и в целом – в
понимании картины мира представителями русской и английской лингвокультур.
Ключевые
слова:
субстандартная лексика, субстандартные лексические единицызоонимы,
компаративный анализ, этнокультурная специфика, субъективно-оценочная
коннотация.
The article presents a comparative analysis of substandard lexical units
(LSU) from thematic groups «Attitudes to food», «Attitudes to alcohol and
drugs» to identify some correspondences in the interpretation of Russian and
English LSU-zoonims and as a whole to understand the world picture of Russian
and English linguistic culture representatives.
Keywords: substandard lexis, substandard lexical units-zoonims, comparative
analyze, ethno cultural special features, subjective evaluative connotation.
Сопоставительное
исследование языковых явлений в сфере субстандартной лексики привлекает к себе
внимание современных лингвистов в связи с существенностью выявления общих и
специфических черт на субстандартном уровне. Субстандартная лексика является
социальным феноменом, несёт в себе особую культурную информацию, являет собой
сложную систему, отображающую уникальность национальной общности, особенности
ее мировосприятия и мироощущения. Благодаря этому лексические субстандартные
единицы стали объектом пристального исследования филологов и лингвистов,
специалистов в области лингвокультурологии, психолингвистики, социолингвистики
и т.д.
Изучение семантических
особенностей ЛСЕ в сопоставительном аспекте имеет большое значение при изучении
ступеней формирования мышления этих народов, их культурно-исторических
традиций, специфического языкового мировидения.
На современном этапе
развития социолингвистики основным направлением в исследовании лексических
субстандартных единиц стала важность комплексного рассмотрения этнокультурных
специфик данного корпуса лексики. Огромный интерес здесь представляют
лексические субстандартные единицы-зоонимы (далее ЛСЕ-зоонимы).
Метафоричность,
идиоматичность ЛСЕ-зоонимов, свойственная им субъективно-оценочная коннотация,
специфика их семантики в своем большинстве определена их сопоставительной
сферой, ядро которого составляет внутренне выраженный в них антропоцентризм как
проявление древнего этнического обычая наделения животных определенными чертами
человеческого характера.
В лингвокультурах разных
этносов ЛСЕ-зоонимы представлены суждениями о человеке, о его
морально-этических и социальных чертах. Роль ЛСЕ-зоонимов в речи любых языковых
коллективов достаточна велика. Она обусловливается важностью, которой обладали
животные на ранней ступени развития человеческого общества, когда они не
рассматривались вне человеческого коллектива, а культ поклонения священным
животным был основой миропонимания. В те далёкие времена человек еще не
относился к себе, как к необыкновенному творению, занимающему особое положение
в мировой системе.
Нами исследуется
корпус русскоязычных и англоязычных ЛСЕ-зоонимов, в котором было вычленено
несколько тематических групп, отражающих физические качества, внешность, черты
характера, интеллект, моральные и этические качества человека и др.
При обращении к
субстандартной лексике интересным представляется исследование взаимосвязи в
русском и английском языковом сознании двух исторически важных для
представителей данных этносов сфер – “человек” и “еда”. Лексические субстандартные
единицы-зоонимы, отражающие эту сферу человеческого бытия, нами
проанализированы и выделены в тематическую группу Отношение к еде.
Важность, придаваемая
приему пищи представителями русской нации, неоспорима. Русский народ
гостеприимен, хлебосолен, славится обильными застольями. Однако вместе с тем
религиозное учение порицает чревоугодие, которое отнесено к одному из семи
смертных грехов, и призывает ограничить прием пищи и больше времени предаваться
посту и молитве. Данный факт находит свое подтверждение и в русском
субстандарте. В русскоязычной субстандартной лексике неумеренность в приеме
пищи отрицательно оценивается посредством ЛСЕ-зоонимов свинья, бройлер, долгоносик, долгонос, кашалот, крокодил, питон, удав,
хомяк, слон, хорек (10 ЛСЕ). Например: Опять в холодильнике ветер свищет, все
проклятый долго- носик пожрал (Елистратов, 1994); Хомяк хомячит – активно работает веслом; Прихожу, а этот хомяк сидит
и мой батон хомячит (Зап.
Отрицательно
оценивается в русском языковом сознании и человек, который ест слишком мало.
Это явление также восходит своей историей к далекому прошлому, когда при приеме
на работу хозяин сначала кормил потенциального работника – считалось, что
человек, который хорошо ест – хорошо работает. В русскоязычном субстандарте
этот момент передается ЛСЕ-зоонимами воробей, курица (2 ЛСЕ). Например: С вами толком не поешь! Клюете как воробьи.
Вечно на диете! (Зап.
Традиционное,
чопорное, сдержанное отношение к жизни англичан распространяется и на такую
значимую часть жизни, как еда. Англичане видят назначение еды лишь в утолении
голода, а не в получении наслаждения. Еда, по мнению англичан, должна быть
такой, какой она дана Богом, землей, Природой, а все излишества – от лукавого.
Еда, которая является
для многих европейцев удовольствием, поклонением и отдыхом, американцу создает
исключительно неудобство: отвлекает от работы и прибавляет лишние калории.
Обжорство в английском
языковом сознании равно русскому оценивается отрицательно, что отражается в
англоязычной субстандартной лексике ЛСЕ-зоонимами cormorant, horse, chow hound, pig, wolf (5 ЛСЕ). Например: Обжора,
ест, как не в себя, проглот: – You’re
actually eat like a horse as I eat like a bird. – Ты, в натуре, жрешь, как
проглот, а я — так, наоборот, как комарик,— говорит Мик Джону, проспорив ему
ужин. (Comedy Club, 2010).
В ходе
сравнительно-сопоставительного анализа русскоязычного и англоязычного
социолексикографических источников, устного спонтанного дискурса, телевизионных
передач было выявлено, что наибольшим соответствием в толковании обладают такие
ЛСЕ-зоонимы, как свинья – pig (табл.
1).
Таблица
1
Соответствие
толкований ЛСЕ-зоонима «свинья» – «pig»
в английском и русском языках
|
ЛСЕ- зооним |
буквальный перевод |
характеристики, заложен- ные в основу метафориза-
ции |
толкование ЛСЕ- зоонима |
русские соответствия |
|
pig |
свинья |
постоянное
поглощение пищи |
неумеренно
потребляющий пищу человек |
свинья |
Еще одной интересной
тематической группой является Отношение к
алкоголю и наркотикам в сознании носителей русского и английского языков,
нашедших свое отражение в субстандартной лексике. В русском лексическом
субстандарте отрицательная характеристика человека, неумеренно потребляющего
крепкие спиртные напитки, передается посредством также ЛСЕ-зоонимами свинья, зайчик, заяц, карасик, коза мочёная,
лещ, муха, обжабленный, синичка, чижик (10 ЛСЕ). Например: Засумозили
зайчика зелененькие (Никитина 2006); И
этот с утра обжабленный! (Елистратов 1994). Также отрицательно оценивается
склонность человека к чрезмерным возлияниям и в англоязычном субстандарте, что
представлено ЛСЕ-зоонимами bat, cat,
cockeyed, whale,rat-arsed,ratted (6 ЛСЕ). Например:
We were absolutely cockeyed!; He’s
getting to be a regular whale; A pair of whales was in the corner tanking up on
beer (Dangerous English, 2000).
Наркомания является
одним из самых порицаемых пороков человека, что также нашло подтверждение в
субстандартной лексике. Человек, принимающий наркотики и незаконно их
распространяющий, крайне отрицательно оценивается социумом, что в русском
субстандарте отображается ЛСЕ-зоонимами ёжик,
зверек, лягушка с икрой, мерин, таракан, ишак (6 ЛСЕ). Например: Зверек гонцу калики толкнул (Никитина,
2006); Крутые ребята лягушку с икрой грабанули; Ты,чо, мерин, добазарились же
по паре напасов, – хули ты по трёхе тянешь?! (Почему ты пытаешься обделить
своих друзей наркоманов, договаривались же по две затяжки, почему же ты по три
затяжки делаешь?); У него пятна по коже пошли. – Да он же таракан и уже давно
колется.
Согласно данным,
полученным в ходе проведенных нами опросов среди носителей английского языка, в
англоязычной картине мира, отношение ко всему, что связано с наркоманией более
терпимое. В частности, в Америке наркотики употребляет огромное количество
населения. Но признаваться прилюдно в употреблении наркотиков и поныне
считается там верхом неприличия, если только вы не излечившийся наркоман,
который хочет предостеречь растущее поколение.
Употребление
наркотиков же по предписанию врача широко распространено и никого не смущает. В
определенных кругах принято, прежде чем перейти к другим темам, обсудить, кому
какая доза антидепрессантов прописана.
Столь терпимое
отношение к этой пагубной привычке отразилось на английской субстандартной зоолексике
и передается единственной ЛСЕ-зоонимом cat.
Положительное
отношение к решению проблемы вредных привычек также получило отражение в
субстандартной лексике английского языка, что отразилось в ЛСЕ-зоониме cold
turkey – завязать, порвать с пагубным влечением (алкоголизм, наркомания). «Холодной индейкой» называется песня Джона
Леннона, которую лучше было бы перевести как “В завязке”, ибо написал он ее
после того, как выпустил сингл “Instant Karma” – “ЛСД”: John Lennon did a cold
turkey. – Джон Леннон завязал с наркотиками (сам, без медицинского
вмешательства).
Таким образом,
проанализировав тематическую группу Отношение к алкоголизму и наркомании на
уровне русскоязычных и англоязычных социолексикографических источников, устного
спонтанного дискурса, телевизионных передач было выявлено, что соответствия в
толковании русских и английских лексических субстандартных единиц отсутствуют.
Проанализировав употребление ЛСЕ-зоонимов, описанных в данных тематических
группах, представляется возможным сделать вывод о некотором различии в
понимании картины мира представителями русской и английской лингвокультур.
Литература
1. Библия. Избранные
книги Ветхого Завета. – М.: Белый город, 2008. – 560 с.
2. Вальтер Х. Толковый
словарь русского школьного и студенческого жаргона: ок. 5000 слов и выражений /
Х. Вальтер, В.М. Мокиенко, Т.Г. Никитина. – М.: Астрель: АСТ: Транзиткнига,
2005. – 360,[8] с.
3. Елистратов В.С.
Толковый словарь русского сленга. – М.: АСТ-Пресс, 2005. – 672 с.
4. Кудрявцев А.Ю.,
Куропаткин Г.Д. Англо-русский словарь табуизированной лексики и эвфемизмов :
Ок. 10000 слов и выраж. – М.: КОМТ, 1993. – 304 с.
5. Матюшенков
В.С. Dictionary of Slang in North America,
6. Никитина Т.Г. Молодежный
сленг: Толковый словарь: Более 12000 слов; свыше 3000 фразеологизмов. – М.:
Астрель: АСТ, 2004. – 912 с.
7. Ротенберг Т.,
Иванова В. Англо-русский словарь американского сленга. – М.: Инфосерв, 1994. –
544 с.
8. Рябичкина Г.В.
Особенности лексикографического аппарата в «Dictionary of American slang» Р. Л.
Чэпмена // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики:
Межвузовский сборник научных трудов. – Владикавказ: Изд-во СОГУ, 2009. – Вып.
XI. – С. 264-268.
9. Рябичкина Г.В. Типы
дефиниций в «Большом толковом словаре русского жаргона» В.М. Мокиенко и Т.Г.
Никитиной» // Известия Российского государственного педагогического
университета им. А.И. Герцена. Общественные и гуманитарные науки. – СПб., 2008.
– №10 (59). – С. 165-173.
10. Спиерс Р.А. NTC`s
American Slang Dictionary (Словарь американского сленга). Специальное издание.
М.: Рус. яз.
11. Стерджен Р.
Супертолковый иллюстрированный англо-русский словарь делового жаргона. – СПб.:
Прайм – ЕВРОЗНАК, 2009. – 412 [4] с.
12. Dangerous English
2000. An Indispensable Guide for language Learners and
others by Elizabeth Claire. Delta Publishing Company
VI. ПРОБЛЕМЫ ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЯ
ПРОБЛЕМА ПОНИМАНИЯ ПРИ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ ТРАНСЛЯЦИИ
(на
материале рассказов А.П. Чехова)
М.Ю. КОСТИОНОВА
The problem of understanding at intercultural
translation
(based on the material of short stories by A.P. Chekhov)
M.Y. Kostionova
На материале перевода
рассказов А.П. Чехова рассматриваются проблемы межкультурного понимания,
выявляются их причины и способы их преодоления.
Ключевые
слова:
А. Чехов, перевод, трансформация, прагматика, культурная адаптация,
межкультурная трансформация.
The article deals with the problem of understanding at intercultural
translation based on the different translations of the titles of short stories
by A. Chekov. The reasons of the problem raised and means of its overcoming are
discussed.
Keywords: Anton Chekhov, translation, transformation, pragmatics, cultural
adaptation, intercultural transformation.
Переводческая
деятельность на современном этапе имеет большую социальную значимость. Возросли
международные контакты, где переводчики выступают в качестве посредников между
людьми, говорящими на разных языках.
Проблема перевода
названий является актуальной на данном этапе развития лингвистики вследствие
увеличения межкультурных контактов и усиления интереса к русскому культурному
наследию.
Цель данной статьи –
затронуть проблему понимания при межкультурной трансляции на примере перевода
названий рассказов, а в частности, дать семантическую классификацию названий,
определить специфику перевода названий, выявить несоответствия перевода и
оригинала. Материалом исследования послужили 202 названия рассказов А.П. Чехова
и их переводы на английский язык.
Проблема переводимости
названий заключается прежде всего в несоответствии перевода названия оригиналу
произведения. В частности, И.С. Алексеева дает следующую рекомендацию по
переводу названий: «Прежде всего, следует проверить, нет ли в языке перевода
уже устоявшегося соответствия. Если нет, название переводится после
обязательной консультации со специалистом (литературоведом, искусствоведом,
историком и т.п.), который пояснит смысл названия [Алексеева 2001: 248].
Проблема перевода
названий находилась в фокусе исследования ряда авторов [Алексеева 2001;
Чайковский, Лысенкова 2001; Быков 2007]. Р.Р. Чайковский и Е.Л. Лысенкова
считают, что название имеет большую семантическую нагрузку и объединяет все
синонимические переводы оригиналов в своеобразное текстовое сообщество
[Чайковский, Лысенкова 2001:189]. И если перевод названия кажется простым, то
при переводе без опоры на текст «происходит частичное смещение семантической
сетки текста, он сдвигается в другое семантическое поле Подобная смена названия
приводит к существенному разрушению связей между оригиналом и переводом» [там
же:191]. Следовательно, возникают трудности понимания при межкультурной
трансляции.
Л.П. Быков считает,
что выбор названия при переводе является одной из труднейших творческих задач.
Подобно начальной ноте музыкальной композиции, название определяет тональность
художественного целого. Оно его открывает, являясь первым его словом, его
знаком, формулой, символом, ключом [Быков 2007: 16].
Специфика названия
текста заключается в том, что оно является составной частью именуемого объекта,
элементом его структуры, и, занимая сильную позицию в тексте, относится к тем
композиционным элементам, которые привлекают повышенное внимание при первом знакомстве
с текстом. Название исследовалось с позиции теории предложения: в связи с
проблемой односоставных (одночленных) предложений (Попов, 1966). Ученые
занимались изучением данного явления и в связи с вопросом об отношении
словосочетания к предложению (Виноградов, 1955); в связи с проблемой
синтаксического статуса самого названия (Пешковский, 1956). Кроме того,
название рассматривалось как элемент текста (Гальперин, 1981), в частности,
дистанцированный (Кухаренко, 1988), и в связи с проблемой взаимодействия с
текстом (Лазарева, 1989),классификация названий (Ли Лицюнь 2004).
Названия в рассказах
А.П. Чехова являются смысловым ядром всего произведения, отличаются
лаконичностью (односоставностью): из 202 названий 93 представляют собой
однословные единицы и всего 92 –словосочетания.
К
названиям-словоформам относятся однословные названия, являющиеся
преимущественно именем существительным в форме именительного падежа, поскольку
именно в них проявляется номинативная функция.
Большую часть
однословных названий составляют имена или фамилии героев, указывающие на
обыденность, типичность персонажей. Сравнительный анализ названий произведений
А.П. Чехова и их переводов на английский язык показал, что односоставные
названия, в частности имена («Агафья» – «Agafya», «Анюта» – «Anyuta», «Гриша» –
«Grisha», «Ванька» – «Vanka», «Зиночка» – «Zinotchka », «Верочка» – «Verotchka»,
«Поленька» – «Polinka»), («Гусев» – «Gusev», «Иванов» – «Ivanov») переведены
адекватно. В 22 названиях содержится указание на род деятельности главного
героя («Хористка» – «The Chorus Girl», «Учитель» – «The Schoolmaster»,
«Следователь» –«The Examining Magistrate», «Доктор» – «The Doctor », «Княгиня»
– «The Princess», «Муж» – «The Husband», «Жена» – «The Wife»). При этом, с
одной стороны, профессия главного героя в названиях соответствует характеру и
способностям персонажа, с другой –призвана подчеркнуть драматизм положения
героя в обществе, в котором чин, а не личные достоинства, служит критерием
оценки человека –сущность человека соотносится с его функцией в семейной жизни,
на службе. В 10 названиях актуализируется социальное положение героя
(«Крестьяне» –«Peasants», «Воры» – «Horse – tealers», «Нищий» – «The Beggar »).
В ряде переводов
однословных названий наблюдаются несоответствия: «Налим» –«Тhe Fish», «Княгиня» – «The
Princess», «Бабы» –«Peasant Wives»,
«Воры» – «The Horse Stealers».
Названия-существительные
в форме множественного числа составляют меньшую группу: «Симулянты» –«Malingerers», «Красавицы» –«The Beauties».
Адвербиальный тип
названий представлен следующими моделями: 1) предлог «в» + сущ. в предл.
падеже: «В овраге» – «In the Ravine», «В ссылке» – «In Exile », «В суде» – «In The Court», «На святках» – «At Christmas Time», «На подводе» – «The Schoolmistress[In the Cart]; 2)
предлог «после» + сущ. в род. падеже:
«После театра» – «After the Theatre»; 3) сущ. в предл. падежа с предлогом «o»: «О любви» – «About Love».
К
названиям-словоформам относятся неоднородные названия, состоящее из имен
собственных, отражающихся в модели: Имя + отчество: «Иван Матвеич» – «Ivan
Matveyich».
К группе
названий-сочинительного сочетания слов относятся названия, выраженные
сочинительными сочетаниями слов. К ним относятся названия, формирующие
сочинительный ряд, представленный моделью «сущ.+ сущ. с союзом «и»: «Лев и
Солнце» –«The Lion And The Sun»,
«Сапожник и нечистая сила» –«The
Shoemaker And The Devil».
Названия-подчинительные
словосочетания: Словосочетание –это сочетание двух самостоятельных слов,
связанных подчинительной связью. Подчинительной называется связь, которая
связывает неравноправные компоненты, один из которых является главным, а другой
–зависимым.
1. Адъективно-субстантивные:
«Беззащитное существо» –«A Defenseless
Creature», «Знакомый мужчина» –«A
Gentleman Friend Gentleman –мужчина, Friend – знакомый», «Дорогие уроки» –«Expensive Lessons».
2. Субстантивно-субстантивные:
«Смерть чиновника» –«The Death of a
Government Clerk»,«Скрипка Ротшильда» –«Rothschild's
Fiddle», «Дама с собачкой» – «The
Lady with the Dog», «Дом с мезонином» –«An
Artist’s Story [The House with the Mezzanine]», «Человек в футляре» –«The Man in a Case», «Анна на шее» – «Anna on the Neck», «Дядя Ваня» –«Uncle Vanya».
3. Субстантивно-наречные:
«На страстной неделе» –«In Passion Week».
4. Особую группу
названий составляют нечленимые, количественно-именного сочетания: «Три сестры»
–«Three Sisters», «Три года» –«Three years».
Среди названий, основу
которых составляют словосочетания, преобладают назывные конструкции, в которых
имя существительное употребляется в сочетании с прилагательным или
местоимением, например: «Беззащитное существо» –«A Defenceless Creature», «Лошадиная фамилия» –«A Horsey Name» и др.
Названия-предложения
являются формальным аналогом предложений. Они в этой позиции не имеют
парадигмы, т.е. вырваны из системы форм, в частности, неопределенно-личные:
(вопросительные) «Кто виноват» –«Who Was
To Blame?».
Исследуемые 202
названия произведений А.П. Чехова разделены на соответствующие группы и
подгруппы с учетом отмеченных классифицирующих принципов.
Для драматургического
творчества А.П. Чехова наиболее характерными являются названия с образной
семантикой (аллюзии, символы, метафоры). Примером может служить название
рассказа: «Невидимые миру слезы» –«Tears
Invisible to the World», в котором прослеживается реминисценция на
прецедентный текст Н.В. Гоголя «Мертвые души»: «озирать <... > жизнь
<...> сквозь видимые миру смех и незримые, неведомые ему слезы» [Гоголь
1994. Т. 5:11].
Таблица
1
Классификация
однословных названий
Таблица 2
Классификация
неоднословных названий
Таким образом,
названия произведений А.П. Чехова реализуют различные интенции. Во-первых, они
соотносят текст с его художественным миром: главными героями, временем
действия, основными пространственными координатами. Вовторых, названия выражают
авторское видение изображаемых ситуаций, событий, реализует его замысел как
целостность. Название в этом случае есть не что иное, как «первая интерпретация
произведения, причем интерпретация, предлагаемая самим автором» [Николина 2003:
170]. В-третьих, название устанавливает контакт с адресатом текста и
предполагает его творческое содержание и оценку.
Особую проблему
понимания при межкультурной трансляции представляет перевод названий, в которых
не учитываются межкультурные особенности текста. Примером может служить перевод
названия рассказа «Человек в футляре» – «A
Hard Case» Г. Блума «Жесткий чехол».
В рассказе речь идет о человеке, жившем по определенным правилам, отступления
от которых выводили его из себя. Главного героя пугали свобода и
действительность, он был будто скован невидимым футляром. Тем самым, считаем,
что перевод названия –«A Man in a Case» Юдоры Уэлти передает интенцию автора,
следовательно, адекватен.
В названии рассказа
«Анна на шее» словосочетание, лежащее в его основе, характеризуется двойной
метафоричностью: с одной стороны, «Анна на шее» –это награда, орден, который
вручался чиновникам и вешался на шею; с другой –согласно сюжету рассказа «Анна
на шее» –это жена Анна, которая «села на шею мужу», т.е. жила за его счет, на
полном его обеспечении: «So now you have three Annas,” he said, scrutinizing
his white hands and pink nails –“one on your buttonhole and two on your neck.”
(Значит, у вас теперь три Анны, –сказал он, осматривая свои белые руки и
розовые ногти, –одна в петлице, две на шее.) [http://chekhov2.tripod.com/
index.htm].
При переводе названия
рассказа «Анна на шее» как «Anna on the Neck» теряется его метафоричность. Хотя
уместнее было использовать одно из английских выражений: to be burden to smb./
to live at smb’s expense (жить за чужой счет), отражающих саму суть рассказа.
На основе
классификации переводческих трансформаций К.Р. МиньярБелоручева нами было
выявлено три вида трансформаций –лексические (таблица 3), грамматические (таблица
4), семантические (таблица 5):
Таблица
3
Виды
лексических трансформаций
|
Приемы |
|
|
генерализация |
«Володя большой и Володя маленький» –«The Two
Volodyas» |
|
«Налим» –«ТheFish» |
|
|
«Сапожник и нечистая сила» – «The Shoemaker And The Devil» |
|
|
« В родном углу» –« At Home» |
|
|
|
«Шуточка» –«A Joke» |
|
конкретизация |
«Случай из практики» –«A Doctor's Visit» |
|
«Страхи» –«Panic Fears» |
|
Таблица 4
Виды
грамматических трансформаций
|
Приемы |
|
|
|
«Спать хочется» –«Sleepy» |
|
«Перекати –поле» –«Uprooted» |
|
|
частиречная
замена |
«Дома» –«Home» |
Таблица
5
Виды
семантических трансформаций
|
Семантические трансформации |
|
|
Синонимическая замена |
«Архиерей» –«The
Bishop» |
|
|
«Знакомый мужчина» –«A Gentleman Friend |
|
|
«Страх»
–«Terror» |
|
|
«Darling» –«Душечка» |
|
|
« The Grasshopper»
–«Попрыгунья» |
|
Сужение значения на
основе контекста |
«Воры» –«The Horse
Stealers» |
Таблица
6
Лакунарное
замещение
|
Замена близким по
содержанию понятием |
«Княгиня» –«The Princess» |
|
Комментарий
когнитивной лакуны |
«Бабы» –«Peasant Wives» |
Перевод названия
художественного произведения как заголовочного «свертки» текста, нагруженного
национально-специфической культурной информацией представляет значительные
определенные трудности.
Анализ переводов
названий рассказов А.П. Чехова на английский язык позволяет выявить два вида
переводческих стратегий: стратегию прямого перевода (184 –91% от общего объема
анализируемого материала), применимую для передачи универсальных понятий, и
трансформацию (18; 8,9% от общего объема анализируемого материала),
актуализируемую приемами генерализации, конкретизации, синонимической или
частиречной замен.
Как показало
исследование, перевод заголовочного комплекса реализуется посредством
односоставных названий в форме именительного падежа (54%), названий-простых
субстантивных словосочетаний (39%), названий-словоформ (8%) и
названий-предложений (1%).
Литература
1. Алексеева И.С.
Профессиональный тренинг переводчика: Учебное пособие по устному и письменному
переводу для переводчиков и преподавателей / И.С. Алексеева. –СПб.: Союз, 2001.
2. Быков Л.П. О
названиях произведений Валентина Распутина // Литература в школе. –2007. №11.
3. Гоголь Н.В.
Собрание сочинений: в 10 т. –М.: Русская книга, 1994. –Т. 5.
4. Головачева А.Г. От
«Попрыгуньи» к «Душечке» // Чеховские чтения в Ялте. – М., 1983.
5. Крылов И.А. Полное
собрание сочинений: в 3 т. –М.: ГИХЛ, 1946. –Т. 3.
6. Николина Н.А.
Филологический анализ текста: Учеб. пособие. Для студ. высш. пед. учеб.
заведений. –М.: Издательский центр «Академия», 2003.
7. Чайковский Р.Р.,
Лысенкова Е.Л. Неисчерпаемость оригинала. 100 переводов «Пантеры» Р.М. Рильке
на 15 языков / Р.Р. Чайковский, Е.Л. Лысенкова. –Магадан, 2001.
8. The Tales of
Tchekov / From Russian С Garnett. L., 1916 –922. Vol.
1–3; Chekhov A. The Cherry Orchard and Other Plays. L., 1923; Chekhov A. The
Three sisters and Other Plays. L., 1923. . Электронный ресурс. / Режим
доступа: http://chekhov2. tripod.com/
9. Collins Cobuild English Dictionary for Advanced Learners 4th edition
published in 2003.Электронный
ресурс. / Режим
доступа: http://dictionary.reverso.net/english
– synonyms/
ПРОБЛЕМЫ СОТНОШЕНИЯ РИТМИЧЕСКОГО РИСУНКА ОРИГИНАЛА И ПЕРЕВОДНОГО ХУДОЖЕСТВЕННОГО
ТЕКСТА
Е.Ф. ЛОМОВА
The problem of relation of rhythmic structure of the
original and the fiction translation
E.A. Lomova
В данной статье
рассматриваются проблемы воспроизведения и соответствия ритмического рисунка
оригинала и переводного текста.
Ключевые
слова:
стилистический анализ, подлинник, ритмическая структура, художественный образ,
художественный перевод.
This article observes the problems of keeping and correct transferring
rhythm structure in imagery translation.
Keywords: stylistic analysis, original, rhythmic structure, image in fiction,
fiction translation.
Изучение переводов
художественной литературы предполагает глубокий стилистический анализ
материала, который позволил бы показать, в чем заключается его индивидуальное
своеобразие.
М. Морозов предлагает
рассмотреть с точки зрения звучания оригинала начало рассказа М. Горького
«Мальва» и его англоязычный перевод.
«Море – смеялось.
Под легким дуновением
знойного ветра оно вздрагивало и, покрываясь мелкой рябью, ослепительно ярко
отражавшей солнце, улыбалось голубому небу тысячами серебряных улыбок. В
глубоком пространстве между морем и небом носился веселый плеск волн,
взбегавших одна за другую на пологий берег песчаной косы. Этот звук и блеск
солнца, тысячекратно отраженного рябью моря, гармонично сливались в непрерывное
движение, полное живой радости. Солнце было счастливо тем, что светило; море
–тем, что отражало его ликующий свет».
«The sea –was laughing.
Stirred by the light sultry breeze it quivered, and covered with tiny
ripples, which reflected the sun› rays with dazzling brilliance, it smiled at
the blue sky with a thousand silvery smiles. The vast space between the sea and
the sky rang with the merry sounds of splashing waves, as they raced, one
behind the other, towards the sloping beach of the spur» [1: 134].
M. Морозов доказывает,
что перевод горьковской прозы следует назвать удачным, так как он воссоздает не
только конкретные образы, но и саму внутреннюю атмосферу художественной
картины.
«Переводчик сумел
передать ритм и звучание подлинника. Обратите внимание, сколько звуков [С] и [З]
в этом описании, звуков, помогающих нам яснее представить себе «веселый плеск
волн», «знойного», «вздрагивало», «покрываясь», «ослепительно», «солнце»,
«улыбалось», «серебряных». Это передано и в переводе: «stirred», «sultry»,
«breeze», «ripples› «sun› rays», «dazzling», «brilliance», «smiled», «sky»,
«silvery smiles». Верно услышал переводчик и ритм подлинника. Читая вслух
описание Горького, мы, произнося «Море смеялось», делаем после слова «море»
небольшую паузу. На эту паузу и указывает тире: “The sea –was laughing”.
Конечно, вместо “by the sultry breeze” можно перевести “by the whiffs of a hot
wind”, но жаль расстаться со словом “breeze”, от которого так и веет морем.
Вместо “It smiled at the blue sky with a thousand silvery smiles” можно,
например, перевести: “It sent a thousand silvery smiles to the blue sky”, но
все же ярче воспринимается картина, если закончить предложение словами “silvery
smiles». «Глубокое пространство» верно переведено «the vast space», а не «deep
space». Удачно найдено, например, слово «rang» и столь же «звонкое» слово
«jubilant» [2: 37].
Однако исследователь
метко обнаруживает и несколько незначительных шероховатостей англоязычного
перевода и предлагает свой собственный вариант решения.
«Слово “spur” значит
«отрог горного хребта» (представив себе черноморский пейзаж, переводчик имел в
виду горный мыс, уходящий в море). «Песчаная коса» – “spit”. Слово “glint”
значит отсвет, «отблеск» и обычно употребляется, когда речь идет о слабом
свете. Лучше, поэтому, было бы употребить слово “sunshine” или “sunlight”
[2:37].
Удачным признает М.
Морозов и англоязычный перевод «Песни о буревестнике» М. Горького, сделанный
О.А. Горчаковым.
SONG OF THE STORMY PETREL
«High above the foamy ocean by
the wind the clouds are marshalled. ‹eath the clouds and o›r the ocean proudly
soars the Stormy Petrel like a streak of jet-black lightning.
Now his wings the waves a-shearing, now towards the clouds a-darting,
shrieks the Petrel, and the clouds hear fearless joy in his brave shrieking.
In his cry-the thirst of tempest; force of fury, fire of passion and a
prophecy of triumph hear the clouds in the Petrel› shrieking.
Sea-gulls scream before the tempest, scream and scurry o›r the ocean; at
its bottom would the sea-gulls hide their fear before the tempest.
And the grebes, too, scream in terror, for the grebes, too, cannot revel
in the fury of life› battle: by its thunder they are frightened.
See the-fat and foolish penguin
hide himself in rocky ridges! Herald of the Storm, the Petrel, soars alone, free
and defiant, o›r the foamy, hoary ocean.
Ever lower, ever darker loom the clouds above the ocean and the waves
sing out and hurtle higher yet to meet the thunder.
Thunder roars. In foamy fury
groan the waves lashed by the whirlwind. See the wind embrace the billows in a
grip of savage power, see it fling them in wild frenzy at the crags and turn
the giants into em›ald spray and splashes.
Shrieking, soars the Stormy Petrel like a streak of jet-black lightning,
piercing clouds as if an arrow, with his wings the waves a-shearing.
See him dart as if a demon, proud and black, the tempest› demon; hearken
to his cries and laughter! At the clouds the Petrel› laughing, from sheer joy
the Petrel› crying!
In the fury of the tempest sees the demon signs of tiring, well be knows
that never, never will the clouds blot out the sunlight! Weeps the wind. And
roars the thunder...
Clouds flare up and, blue and flaming, hang above the swirling ocean.
Thunderbolts are there entangled, by the ocean soon extinguished. Their
reflections, fiery serpents, writhe and fade deep in the ocean.
«Tempest! Soon the time of tempest!»
«This the Stormy Petrel soaring proudly» midst the flash of lightning,
o›r the fiercely roaring ocean, «tis the cry of triumph› prophet». «May yet stronger rage
the tempest!..»
Исследователь
справедливо полагает, что в передаче и образной структуры, и ритмического строя
«Песни» переводчик добился большого успеха. При этом отдельные небольшие
отступления не нарушают точности в целом. Вряд ли, например, «более буквальное
“hoary ocean” лучше, чем “foamy ocean”, яснее раскрывающее образ подлинника.
«То волны крылом касаясь» переведено “Now his wings the waves a-shearing”
(“a-shearing” в значении «срывая пену»), так как слово “touching” не передало
бы легкого движения, выраженного “emerald”, так как нельзя, конечно, сказать
“emeral giants”, слово же “giants” ярко рисует образ. Самый звук, переданный
словами «ветер воет», сохранен в переводе “weeps the wind”. Все эти мелкие
отступления не только не меняют смысла, но содействуют верности перевода в
целом [2: 61].
Таким образом,
переводчик должен помнить, что для литературы как для искусства, материалом
которого служит язык, характерна особая, часто опосредованная связь между
художественным образом и языковой категорией, на основе которой он строится.
Поиски в переводе прямых образных соответствий подлиннику часто бывают
неосуществимы или приводят к формалистическим решениям. Задачи художественного
перевода решаются, как правило, более сложным путем –на основе передачи
оригинала как целого, на фоне которого отдельные элементы воспроизводятся
сообразно своей роли в нем.
Для создания большей
или меньшей образности и образного единства существенное значение имеет
характер синтаксических связей между словами, которые являются носителями
определенного образа, в частности, объединение их в одно предложение или же
разбивка на несколько предложений.
Практическим доводом в
пользу разбивки одного предложения подлинника на части, как подчеркивают Ю.
Пиввуева и Е. Двойнина, «нередко служит ссылка на необходимость ясности,
большей легкости, чем та, которая достигается при соблюдении единства. Это
ссылка на требования языка перевода. При этом необходимо, однако, учитывать
важность синтаксического единства в его отношении к образному и смысловому
единству. Членение художественного произведения на отдельные предложения –то
же, что и членение поэтического текста на стихи и строфы; чередование в прозе
синтаксических единств и единиц разного масштаба –то же, что чередование
метрических единств и единиц в стихе. Это –фактор ритма» [3: 220].
Как яркий пример
такого синтаксического членения подлинника исследовательницы приводит отрывок
из романа П. Абрахамса «Тропа грома», талантливо выполненный О.П. Холмской.
«She shut her eyes and turned her head away. Hold on, girl, she told
herself. Hold on tight. Tears won› help. Hold on. You must hold on. Hold on as
though your life depended on it. No scenes. No talking till he talks. She held
on hard... She opened her eyes and stared away to where the sun had sunk. Her
fingers trembled as she sucked at the cigarette. She flung it away, took a deep
breath, and turned her head to Lanny. Her eyes shone and she smiled. «Shall we
move on?..» She said jumping up. The walked along the sandy, narrowing road in
the gathering darkness. The sun had gone completely and gloaming was fast
turning to night.
It was seen in a soft, tender half-light that was yet clear. The sun had
gone but the moon and stars had not come out yet, day was dead and still lived,
night was born but not yet, there was neither life nor death-just the period in
between. The merging of two extremes into a softly diffused, unutterable
beauty. And
they walked along in silence».
Перевод О. П.
Холмской:
«Она зажмурилась и
отвернула голову. Крепись, сказала она себе. Не раскисать! Слезы ничему не
помогут. Не смей раскисать! Возьми себя в руки. Держись! Как если бы твоя жизнь
от этого зависела! Никаких сцен! И ни о чем не спрашивать, пока он сам не
заговорит. Она собрала всю свою волю... Открыв глаза, она посмотрела вдаль, на
угасающий закат. Пальцы ее, державшие папиросу, задрожали. Она швырнула ее в
траву, вздохнула всей грудью и повернулась к Лени. Глаза ее блестели, на губах
была улыбка.
- Пойдем, что ли?
–сказала она и легко вскочила на ноги.
Они снова зашагали по
пыльной, смутно белеющей в полутьме дороге. Закат угасал, сумерки переходили в
ночь. Это был тот таинственный час, когда нежный полупрозрачный полусвет
смягчает все очертания и всему придает неизъяснимую прелесть. Солнца уже нет,
луна и звезды еще не зажглись, день умер, но не совсем, ночь родилась, но еще
медлит на пороге; это не жизнь и не смерть, но краткий отдых на грани между
ними, когда, переливаясь одна в другую, они весь мир облекают невиданной
красотой.
Селия и Лени шли в
молчании».
Русский перевод
обнаруживает бережное отношение к синтаксическому рисунку оригинала, но при
этом происходит разумное членение английской фразы на более мелкие единицы в их
последовательности, в ряде случаев даже последовательность членов предложения,
соответствующая последовательности образов. Все это соблюдается в той степени,
в какой это позволяют условия русского синтаксиса.
Первый абзац рисует
переживание героини, ее душевное состояние, причем в начале автор вводит фразы,
которые могут быть использованы и как прямая, и как несобственно-прямая речь.
Здесь ряд словесных повторений.
Второй большой абзац,
отделенный от первого короткой репликой и ремаркой к ней, имеет пейзажный,
описательно лирический характер с ярко выраженным смысловым параллелизмом
предложений в его конце [3: 79].
Ритмо-синтаксическое
построение является, безусловно, сильным местом в переводе всего отрывка, и все
же сличение перевода с подлинником говорит о том, что передача ритма прозы
всегда имеет очень относительный характер.
В двух языках различны
и количество слов, и число слогов в самих словах, необходимых для выражения
определенного содержания. Поэтому следует признать не случайными, а
закономерными небольшие изменения, допущенные в переводе. В начале при передаче
повторяющихся коротких предложений “Hold on” использована один раз синомическая
замена «Не смей раскисать!», «Возьми себя в руки!», «Держись!», слово “girl”,
как обращение героини самой к себе, не передано вовсе. В конце второго абзаца
параллелизм предложений выявлен, вероятно, даже более отчетливо, чем в
оригинале (при противопоставлении с помощью союза «но»). Именно путем такой не
механической, а глубоко продуманной смыслом передачи ритма сохранен характер
каждого из абзацев в их связи и соотношении друг с другом. Чередование коротких
и более длинных предложений, соответствующее эмоциональным переходам в тексте,
передано верно» [3: 81].
Таким образом, ритм
художественной прозы глубоко специфичен для каждого отдельного языка и связан с
его внутренними синтаксическими закономерностями. Поэтому механический перенос
ритмического рисунка одного языка в другой невозможен и не служит успешному и
эффективному выполнению переводческой задачи.
Литература
1. Морозов М.М.
Пособие по переводу русской художественной литературы на английский язык. –М.,
1956. –137 с.
2. Пиввуева О.В.,
Двойнина Е.В. Пособие по теории перевода (на английском материале). –М.:
Филоматис, 2004. –402 с.
3.
ИСТОРИЯ РУССКО-ЯКУТСКОГО ПЕРЕВОДА
А.А. НАХОДКИНА
The History of Russian -Yakut Translation
A.A. Nakhodkina
В статье
рассматривается история развития перевода в Якутии, основные этапы становления
практики и теории перевода в XVII–XI вв.
Ключевые
слова:
перевод, история, якутский язык, переводчики.
The article sees the history of translation in Yakutia since 17th
century till nowadays.
Keywords: translation, history, the Yakut language, translators.
Русско-якутский
перевод имеет давнюю историю и огромное культурное значение для якутского
народа. В отписках и подобных им документах первых воевод Якутского острога
упоминаются первые устные переводчики –толмачи. Слово «толмач» произошло от
тюркского “til” –«язык»[1:559]. Это слово из русского языка перешло в немецкий
язык, так в немецком появилось слово “Dolmetscher”, что означает “(устный)
переводчик; толмач” [2:207]. Отношение к толмачам было неоднозначным, еще Петр
I в своем знаменитом указе называл их «толмачи и прочая обозная сволочь» [3:19].
Однако, как пишет Е.И. Убрятова, ни одна серьезная экспедиция не обходилась без
толмача [4:7]. О том, какое значение имели люди, знающие национальные языки,
можно судить хотя бы по таким фактам: в документах толмач упоминается обычно
рядом с начальником отряда [5:96], за отказ выполнять обязанности толмача люди,
знающие туземный язык, несли суровое наказание [6:2]. В тех случаях, когда
казаки злоупотребляли своей властью и занимались по существу грабежом, большую
ответственность нес тот, кто знал язык данной народности и, наоборот, незнание
языка служило, в данном случае, смягчающим вину обстоятельством. Также Е.И.
Убрятова отмечает, что толмачи по большей части были людьми неграмотными,
никаких языковедческих работ они не писали. Но благодаря им в документы той
эпохи вошло большое количество исконно якутских родовых названий, собственных
имен, названий местности, а также предметов домашнего обихода туземного
населения [7:9].
Знание якутского языка
было также необходимым для всякого рода правительственных чиновников не только
в начале присоединения, но и во все последующее время. Е.И. Убрятова cообщает,
что даже и в конце XIX века все важнейшие официальные распоряжения и циркуляры
(инструкции) обычно переводились на якутский язык, так как «язык якутов, по меткому
выражению Островских, был международным на всем северо-востоке Сибири» [8:5-6].
Известный якутский тюрколог П.А. Слепцов в своей работе «Нууччалыы-сахалыы
тылбаас историятыттан» («Из истории русско-якутского перевода») пишет, что
история русско-якутского перевода началась в 1705 году, когда был опубликован
анонимный перевод молитвы «Отче наш» на якутский язык [9:45]. Письменный
перевод на якутский язык был необходим в первую очередь миссионерам. В отличие
от толмачей они были людьми грамотными и оставили после себя большое количество
всякого рода книг и рукописей на якутском языке и о нем. Первая книга
православного христианства на якутском языке «Зачатки вероучения» была издана в
1812 году в Иркутске [10:3-4].
Э.К. Пекарский и Н.П.
Попов в своей статье «Работы политических ссыльных по изучению якутской языка
во второй половине XIX века» сообщают о том, что автором «Верхоянских
сборников» Худяковым был составлен «Словарь якутского языка». Небольшой словарь
якутских слов был у священника Орлова. Другим священнослужителем Ионовым был
написан «Учебник якутского языка» для якутов, названный им «Олендорфия»
(Олендорф –издатель немецких и французских учебников для русских). Из этой же
статьи известно, что Пекарский составил небольшой словарь якутских слов. Он
пользовался в работе словарем Натансона, Альбова и Орлова. Из центрального
отдела Русского географического общества Пекарский смог получить
«Якутско-русский словарь» П.Ф. Порядина и якутский текст «Верхоянского
сборника» Худякова [11:344-352].
Говоря о первых
печатных опытах 1812–821 гг., В.Н. Волкова в статье «Книга на языках коренных
народов Сибири и Дальнего Востока в XIX-XX вв.» [12:9-14] отмечает интенсивное
развитие переводческой деятельности православной миссии во второй половине XIX
века. Автор приводит названия семи книг на якутском языке, отпечатанных
московской Синодальной типографией в
Нужно отметить, что
миссионерская письменность и перевод представляют собой обширный и очень
интересный материал для исследования. Разница в качестве переводов, относящихся
к разным периодам, отражает то, как изменялись со временем понимание адекватности
и требования к качеству перевода религиозных текстов. Так, современный
исследователь А.А. Васильева отмечает, что в начале своей деятельности члены
Переводческой комиссии при составлении якутских текстов вынуждены были
ориентироваться на разговорный язык, поскольку первые книги, относящиеся к
началу XIX века, были написаны сложным, малопонятным для рядового якута языком,
наблюдалась синтаксическая калька. Со временем качество перевода повысилось, и
с середины XIX века переводимые тексты псалтырей становятся образнее и
доходчивее [13:5]. Появление миссионерского перевода имеет большое значение в
создании грамматики якутского языка и якутской письменности. Именно миссионеры
занялись составлением первых якутско-русских букварей, учебников русского языка
и выработали новую транскрипцию якутского языка. По нашим сведениям в этот
период было переведено около 60 книг.
Следующий период
русско-якутского перевода охватывает конец XIX и середину XX вв. и связан с
революционно-демократической деятельностью в Якутии и заставляет нас говорить о
важной роли политических ссыльных в истории перевода Якутии. Огромное значение
в росте классового самосознания якутского народа имела политическая ссылка. В
Якутии отбывали ссылку представители трех поколений русских революционеров:
декабристы, революционеры-разночинцы, в т.ч. вождь революционного движения 60–70-х
гг. Н.Г. Чернышевский, затем народники и социал-демократы. [14:78] В начале XX
в. в Якутске стали выходить общественно-политические газеты «Якутский край»
(1907–908 гг.), «Якутская жизнь» (
Как отмечено в статье
Г.М. Васильева «Развитие местной печати», в якутском отделе газеты «Якутский
край» печатались главным образом статьи оппозиционного характера. Пользуясь
тем, что представители местных властей не умели читать поякутски, якутский
отдел иногда печатал статьи, бичующие самодержавный строй. [16:95]
После Октябрьской
революции интерес к русско-якутскому переводу как к средству культурной
революции возрос. Для ликвидации безграмотности и культурного просвещения стало
выпускаться огромное количество переводной литературы. На страницах печатных
изданий «Кыым» («Искра») и «Кы5ыл ыллык» («Красный путь») велась ожесточенная
полемика по вопросам языка и литературы. В ней принимали активное участие
известные якутские писатели А.Е. Кулаковский, А.И. Софронов, П.А. Ойунский,
А.И. Иванов-Кюндэ, С.Р. Кулачиков –Элляй и многие другие. Так, А.И. Кюндэ
опубликовал небольшую статью «Как нужно переводить», где тщательно
проанализировал всего лишь два предложения из перевода одной работы В.И.
Ленина, выполненного П.А. Ойунским. На основе этого анализа Кюндэ убедительно
доказывает 3 принципа:
1. Перевод должен
основываться на достижениях сопоставительного изучения контактирующих языков;
2. Перевод должен
соответствовать нормам переводящего языка;
3. Перевод должен
передавать не только денотативное значение единицы, но и ее коннотативное
значение.
Эти основополагающие
принципы перевода были выведены Кюндэ задолго до становления переводоведения
как отдельного раздела науки о языке [17:4].
Таким образом, в этот
рассмотренный нами период интерес к переводу возрастает. Впервые якутские
писатели переводят произведения разного жанра: очерки, статьи, художественную
литературу. В этот период вышло в свет более 80-ти переведенных произведений.
Несмотря на большой размах сближения литератур, в указанный период традиция
русско-якутского перевода, как явление или жанр, самостоятельно еще не
оформилась.
В советские годы
становится ясно, что переводчики начали интересоваться переводом не только как
творчеством. Они пытались объяснить его успехи и неудачи не только уровнем
своего таланта или вдохновением, но и с помощью научных методов
литературоведения и переводоведения. Таковыми являются аналитические статьи
С.Т. Руфова о переводах русской поэзии С. Тумата. В этот период выходят
переводы общественно-политических текстов, которые способствовали формированию
официально-деловой разновидности публицистического и делового стиля якутского
языка. Перевод с русского языка учебной и научно-популярной литературы,
способствующий формированию учебно-педагогической, а также научно-популярного
стиля якутского языка, представляет собой одну из переводческих проблем,
связанную с терминологией. А также в этот период было положено начало развитию
перевода с якутского языка на русский. Стали известны такие переводчики, как А.
Ольхон, А. Гурулев, В. Державин.
Новый период
русско-якутского перевода (1990-е гг.) связан с приданием якутскому языку
статуса государственного. В этот период резко возрастает количество переводимой
литературы самых различных жанров и стилей. С 1980-х гг. начинается развитие
перевода с якутского языка на иностранные и наоборот. В октябре
Литература
1. Древнетюркский
словарь / Под ред. Наделяева В.М., Насилова Д.М. –Л., 1969. – С. 559.
2. Немецко-русский
словарь / Под ред. Лепинга Е.И., Страховой Н.П. –Л.: Сов. энциклопедия, 1968.
–С. 207.
3. Виссон Л.
Синхронный перевод с русского на английский. –М.: Р. Валент, 2000. – C. 19.
4. Убрятова Е.И. Очерк
истории якутского языка. –Якутск: Як. кн. изд-во, 1945. – C. 7.
5. Колониальная
политика Московского государства XVII века. –Док. 44. –Л., 1936. –С. 96.
6. там же. –Док. 3.
–С. 2.
7. Убрятова Е.И. Очерк
истории якутского языка. –Якутск: Як. кн. изд-во, 1945. – C. 9.
8. там же. – C. 5-6.
9. Слепцов П.А. Становление
общенациональных форм. –Новосибирск: Наука, 1989. –C. 45.
10. Отчет Якутской
Переводческой комиссии за
11. 100 лет Якутской
ссылки. Сб. якутского землячества / Под ред. Брагинского
М.А. –М.: Наука, 1934.
–С. 344-352.
12. Книга в автономных
республиках, областях и округах Сибири и Дальнего Востока. –Новосибирск: Наука,
1990. –С. 9-14.
13. Васильева А.А.
Синтетические трансформации при переводе с русского языка на якутский язык (на
примере атрибутивных конструкций): Дисс. ... канд. филол. наук. –Якутск, 2002.
–С. 5.
14. История Якутии /
Под ред. Башариной З.К. –Якутск: Як. кн. изд-во, 1988. – С. 78.
15. там же. –С. 98.
16. Васильев Г.М.
Развитие местной печати в связи с революцией 1905-1907 гг. // Революционные
события 1905–907 гг. в Якутии. –Якутск: Як. кн. изд-во, 1965. –С. 95.
17. Иванов А.И.
–Кюндэ. Кысыл ыллык (Красный путь). № 3-4. –Якутск, 1931. – С. 4.
ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕДАЧИ ЯКУТСКИХ ДИФТОНГОВ НА АНГЛИЙСКИЙ
ЯЗЫК
(на
материале якутского эпоса)
З.Е. ТАРАСОВА
Features of the transfer of Yakut diphthongs in
English
(оn
the basis of the Yakut Epic)
Z.E. Tarasova
Статья посвящена
воросам передачи якутских дифтонгов на английский язык на материале якутского
героического эпоса.
Ключевые
слова:
истинные и ложные (нисходящие, восходящие) дифтонги, практическая
(переводческая) транскрипция, якутский язык, английский язык, эпос олонхо.
The article deals with the problem of translation of Yakut diphtongs
into English in Yakut heroic epos (olonkho).
Keywords: True and false (rising, falling) diphtongs, Yakut-English
transcription, Yakut heroic epos olonkho.
Отсутствие единой
системы транскрипции между различными языками является одной из центральных
проблем теории и практики перевода [5: 32]. В течение многих лет эта проблема затрудняла
не только перевод художественных текстов, но и многих других жанров.
Переводческая (или
практическая) транскрипция –это воспроизведение звукового состава иноязычного
слова средствами языка перевода [2: 97]. Транскрипции подлежит т.н. безэквивалентная
лексика, являющаяся ключевым элементом в понимании иностранного текста. Это
всевозможные имена собственные, топонимы, этнонимы, специальная терминология и
т.д.
Данная статья
посвящена вопросам транскрипции якутских дифтонгов на английский язык на материале
якутского героического эпоса олонхо П.А. Ойунского «Нюргун Боотур
Стремительный». Провозглашение якутского олонхо шедевром устного и
нематериального культурного наследия человечества ЮНЕСКО в 2005 году указало
необходимость создания его переводов с якутского языка на другие языки.
Дифтонги как единицы
языка всегда вызывали живой интерес как среди отечественных, так и зарубежных
лингвистов. Так, в зарубежном языкознании теорию дифтонгов разрабатывали О.
Есперсен [16], Г. Суит [18] и др. В отечественном языкознании дифтонги занимают
центральное место в трудах Л.В. Щербы, Л.Р. Зиндера.
Дифтонги якутского
языка до сих пор являются одним из самых дискутируемых вопросов в якутоведении.
В частности, якутским дифтонгам посвящены труды О.Н. Бётлингка [3], В.В.
Радлова [17], Н.Д. Дьячковского [7], Л.Н. Харитонова [12], стоящих у истоков
теории якутского языка.
В настоящее время,
согласно замечаниям Л.Н. Харитонова в книге «Современный якутский язык»,
принято считать, что «по своей артикуляции дифтонги якутского языка являются
сложными гласными и состоят из сочетания узкого гласного с широким, причём
последний ставится сзади: иэ, үo.,
уо, ыа.
Такие дифтонги также называют расширяющимися.
В произношении
якутских дифтонгов по длительности и силе обычно преобладает широкий (конечный)
гласный. Таким образом, эти дифтонги можно назвать также восходящими» [12: 52].
В русском [10] и английском [11], [14] переводах якутского эпоса «Нюргун Боотур
Стремительный» проблемы передачи БЭЛ, представленной, главным образом, именами
собственными, занимают центральное место. Некоторые ИС ещё не получили должного
перевода, эквивалентность других вызывает сомнение, ниже мы предлагаем анализ
переводов ИС и свои варианты (орфография оригинала и переводов сохранена):
Дифтонг
- уо [uo] -
Пример 1
(якут.) Куохтуйа
Хотун [15:
11]
(русс.) Куохтуйа
Хотун [10:
7]
(англ.) Kuokhtuia
Khotun [14:
7]
Выше говорилось о том,
что в произношении якутских дифтонгов конечный элемент –ядро –преобладает над
начальным –глайдом и потому не требуют обязательного сохранения всех составных
частей при переводе. Ввиду этого в данном примере якутское букво- и
звукосочетание уо
[uo]
следовало бы передать на русский язык как о [o] и на английский соответственно –о [o]. При этом мы почти
не изменяем подлинное звучание слова, адаптируя его под иноязычного читателя, нередко
искажающего якутское имя собственное. Однако такой способ передачи якутских
дифтонгов предпочтителен не для всех ИС олонхо.
Более того академик
Л.В. Щерба, начавший борьбу за регламентацию и унификацию иностранных слов и
имен собственных в русском языкознании, к вопросу о транскрипции иностранных
слов замечает, что переводу подлежат только те элементы иностранного
произношения, которые имеют фонематическое значение [13:158]. Поэтому
произношение всех составных частей якутского дифтонга –ядра и глайда,
свойственных якутскому языку сочетаний типа –йа - , двойных гласных, не выполняющих
смыслоразличительную функцию и не имеющих аналогии в языке перевода, могут не
приниматься в расчёт.
Наш вариант перевода:
(русс.) Кохтуя Хотун
(англ.) Kokhtuia
Khotun
Дифтонг
- үе [уε] –
Пример 2
(якут.) Күегэлдьин [15: 351]
(русс.) Кюэгэлдьин [10: 274]
(англ.) перевода нет
При передаче
трудновыговариваемого якутского дифтонга үе [уε] на русский язык
мы сохраняем лишь его ядро ё [о], ср. англ. e
[e]
как основной элемент соответствующих двугласных; якутский гласный заднего ряда э
[э] в целях удобства чтения заменяем русской передней е [э], аналогом которой является английская фонема е [e], а не встречающийся в русском языке
и неудобочитаемый согласный звук дь [ʤ] на привычное
сочетание –дж –по аналогии с «джинн», «Джон», «Тадж-Махал», на английский
соответственно –j [j]. Ведь, как
отмечает Д.И. Ермолович в своей работе «Имена собственные на стыке языков и
культур», в переводе имен собственных художественных произведений на первом
месте стоит не юридическая точность, а удобство восприятия и произношения.
Наш вариант перевода:
(русс.) Кёгелджин
(англ.) Kegeljin
Дифтонг
–иэ [ie] –
Пример 3
(якут.) Иэрэҕэй [15: 350]
( р у с с . ) Иэрэгэй [10: 273]
(англ.) перевода нет
Якуткий дифтонг иэ [ie] так же, как
дифтонги уо [uo] и үе [уε], состоит из глайда и
ядра в конечной позиции и поэтому в переводе ИС на русский язык мы сохраняем лишь
основной, слогообразующий компонент дифтонга: фонему e [й’][э], ср. англ. e [e]. Также, для
удобства чтения и произношения имени русскоязычным читателем, мы заменяем
якутскую фонему заднего ряда э [э] во
втором и третьем слогах слова русской фонемой переднего ряда е [э], ср. англ. e [е].
Наш вариант перевода:
(русс.) Ерегей
(англ.) Eregei
Дифтонг
–ыа [ϊɜ]
–
Пример 4
(якут.) Харыадьа
Бэргэн
[15: 513]
(русс.) Харыадьа
Бэргэн
[10: 404]
(англ.) перевода нет
Неудобопроизносимый
дифтонг ыа
[ϊɜ], как и другие
дифтонги якутского языка, является ложным восходящим, в силу чего не требует
обязательного сохранения всех составных частей –ядра и глайда –при переводе.
Достаточно перевести его ядро, передать звукосочетание ыа [ϊɜ] русской и английской
фонемамимонофтонгами: э [э] и е
[е].
Согласный звук дь [ ʤ] заменяем русским
–дж- и, соответственно, j [j], а
передние гласные э [э] во втором компоненте ИС Бэргэн –передними русской е [э] и английской e [e] для передачи мягкости сопутствующих согласных, в результате
чего получаем:
(русс.) Харэджа Берген
(англ.) Khareja Bergen
Передача дифтонгов уо,
ү ., иэ
и ыа якутского языка на
русский и английский язык их ядрами не только учитывает особенности фонотактики
ПЯ, но и существенно упрощает проблему транскрипции якутских ИС.
При транскрипции
якутских дифтонгов (уо, ү ., иэ, ыа) на русский и английский языки нами
была учтена их позиция в слове, фонематическое окружение, а также принципы
благозвучия, удобства восприятия и национально-языковой принадлежности
иноязычных ИС. Более наглядно наши варианты транскрипции якутских дифтонгов на
русский и английский языки представлены в следующей таблице:
Таблица 1
|
якутские дифтонги |
русс. вариант транскрипции |
англ. вариант
транскрипции |
|
уо [uo] |
о
[o]/ в нач. и кон. поз. односложных слов –уо |
о
[o]/ в нач. кон. поз. односложных слов –uo |
|
үе [уε] |
ё
в нач. поз. и после гл. [й’][о]/ в др. сл. [o] / в словах с йотир. гл. (я, ё,
ю) – е в нач. поз. и после гл. [й’][э] / в др. сл. [э] |
е [e] |
|
иэ [ie] |
е
в нач. поз. и после гл. [й’][э]/ в др.сл.[э] |
е [e] |
|
ыа [ϊɜ] |
э
[э] |
е [e] |
Литература
1. Барашков П.П.
Звуковой состав якутского языка / П.П. Барашков. –Якутск: кн. изд-во, 1953. –96
с.
2. Бархударов Л.С.
Язык и перевод: Вопросы общей и частной теории перевода / Л.С. Бархударов. –М.:
Изд-во ЛКИ, 2008. –240 с.
3. Бётлингк О.Н. О
языке якутов / Пер. с нем. Рассадина В.И. / О.Н. Бётлингк. – Новосибирск:
Наука, 1989. –645 с.
4. Витомская В.Н.
Основы английской фонетики / В.Н. Витомская. –Ленинград: Учпедгиз, 1939. –383
с.
5. Гиляревский Р.С.
Иностранные имена и названия в русском тексте. Справочник / Р.С. Гиляревский,
Б.А.Старостин. –М.: Высш. шк., 1985. –303 с.
6. Дмитриев П.Н. и др.
Олонхо в творчестве детей. Якутск: Нац. фонд возрождения «Барҕарыы», 1998. –с. 119.
7. Дьячковский Н.Д.
Звуковой строй якутского языка. Ч.1. Вокализм / Н.Д. Дьячковский. –Якутск: кн.
изд-во, 1971. –191 с.
8. Ермолович Д.И.
Имена собственные на стыке языков и культур / Д.И. Ермолович. –М.: Р. Валент,
2001. –200 с.
9. Зиндер Л.Р. Общая
фонетика / Л.Р. Зиндер. –М.: Высш. шк., 1979. –311 с.
10. Ойунский П.А.
Нюргун Боотур Стремительный. Якутский героический эпос олонхо / Пер. с якут. В.
Державина / П.А. Ойунский. –Якутск: кн. изд-во, 1975. –432 с.
11. Скрыбыкин
Р. The translation of “NJURGUN BOOTUR THE IMTETUOUS” by P.A. Oiuunuskay
in English. The
first song / Р. Скрыбыкин // Вестник республиканского колледжа. –1995. №1. –С.
6–11.
12. Харитонов Л.Н.
Современный якутский язык. ч. 1. Фонетика и морфология / Л.Н. Харитонов.
–Якутск: кн. изд-во, 1947. –306 с.
13. Щерба Л.В.
Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. I. / Л.В. Щерба. – Л.: изд-во
Ленингр. ун-та, 1958. –181 с.
14. Студенты Института
зарубежной филологии и регионоведения СВФУ / Перевод 2, 3, 4, 5 и 6 песни
олонхо П.А. Ойунского «Нюргун Боотур Стремительный». Неопубликованный перевод.
15. Ойуунускай П.А.
Дьулуруйар Ньургун Боотур: Олонхо. Дмитриев П.Н. эрэдээкс / П.А. Ойуунускай.
–Дьокуускай: Сахаполиграфиздат, 2003. –544 с.
16. Jespersen O. Lehrbuch der Phonetik / O. Jespersen. –Lpz.: Druck und
Verlag von B.G. Teunber, 1904. –254 S.
17. Radloff W. Die jakutische Sprache in ihrem Verhaltnisse zu den
Turksprachen / W. Radloff. –SPb.: Keiserliche Akademie Wissenschaft, 1908. –85
S.
18. Sweet H. A Primer
of Phonetics / H. Sweet. –Oxford: Claredon Press, 1892. –113 p.
VII. ПРОБЛЕМЫ ГЕРМАНСКИХ
ЯЗЫКОВ
СЕМАНТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ЛЕКСИЧЕСКОГО КОРПУСА: НЕКОТОРЫЕ
УТОЧНЕНИЯ ПРОЦЕДУРЫ1
О.А. АЛИМУРАДОВ,
О.В. ЧУРСИН
THE
SEMANTIC ANALYSIS OF A LEXICAL CORPUS : THE PROCEDURE REVISITED
O.A.
ALIMURADOV, O.V. CHURSIN
1 Статья подготовлена в
рамках осуществления научного проекта «Разработка принципов и механизмов
портретирования языковой личности и моделирования структуры и элементов
языковой картины мира» (рег. № 1.1.08) по Тематическому плану
научно-исследовательских работ ГОУ ВПО «Пятигорский государственный лингвистический
университет» в рамках задания Министерства образования и науки РФ.
На материале
современной англоязычной музыкальной лексики авторы обращаются к проблеме
построения модели лексико-семантического поля корпуса лексики определенной
предметной сферы. Процедура построения такой модели уточняется в части
предварительных шагов по определению гиперсемы и сем-реализаторов, а также
посредством фиксации конкретных критериальных основ для выделения ядра и
периферии ЛСП.
Ключевые
слова:
лексико-семантическое поле, ядро, периферия, термин, терминосистема, фрейм,
лексема, семема, сема, вербализация.
The article addresses the issue of constructing a model of a
lexical-semantic field characterizing a certain lexical corpus pertaining to a
concrete field of knowledge. Using the modern English-language music lexis as
an example, the authors expand the lexical-semantic field construction
procedure in what appears to be its missing initial steps – the elicitation of
the “hyper-seme” and the key field semantic components. These steps lead to
narrowing down the criteria of the stratification of a semantic field into the
nucleus and periphery.
Keywords: lexical-semantic field, nucleus, periphery, term, term system, frame,
lexeme, sememe, seme, verbal realization
Известно, что
системный характер словарного состава языка выявляется путем исследования его
отдельных лексических подсистем в их внутрисистемных и межсистемных
корреляциях. Данный анализ обычно проводится путем выявления различных
лексико-семантических образований и определения отношений между ними [19: 25;
16: 48].
Мы разделяем точку
зрения о том, что для того, чтобы понять отдельное слово, в сознании слушающего
должно присутствовать все поле словесных знаков, и семантика слова становится
понятной благодаря наличию всего поля [23: 33].
Объединение слов в
семантическую группу или поле происходит на основе их тесной взаимосвязи и
взаимозависимости в содержательном плане, а также на основе логически
обусловленной, либо же интуитивно выявляемой связи обозначаемых ими понятий.
Слова группируются в сознании говорящих в семантические поля на основе
принадлежности их референтов к одной области логических понятий, или связи
понятий, которые выражаются словами, сообразно связям предметов и явлений
действительности. Каждое слово языка входит в определенное семантическое поле,
причем, в силу своей многозначности, чаще всего не в одно [24: 92].
Прежде чем перейти к
процедуре построения лексико-семантического поля музыкальной лексики
современного английского языка (ЛСП МЛСАЯ), на примере которого мы
продемонстрируем некоторые уточнения к процедуре семантического анализа
лексического корпуса, следует выделить тот семантически-центральный компонент,
вокруг которого будет происходить построение, то есть определиться с гиперсемой
[8] ЛСП МЛСАЯ.
Многими учеными
(особенно молодыми исследователями) этот шаг аналитической процедуры по
совершенно непонятным причинам пропускается, зачастую на том основании, что
исследуемая лексема (или лексемы) по умолчанию признается носителем гиперсемы
конструируемого поля. Между тем это далеко не так, и выполнение этого
начального этапа построения ЛСП может принести интереснейшие результаты, как
это произошло с полем, рассматриваемым в настоящей статье. Неоспорим тот факт,
что наличие общего признака, объединяющего все содержательные компоненты поля,
является необходимым условием функционирования ЛСП [18]. В терминах М.М.
Покровского данный интегральный признак называется архилексемой. Рассматривая
его с позиции логики, Н.И. Кондаков и А.В. Бондарко определяют данный признак
как логический инвариант, подчеркивая, что такой признак есть выражение, число
и т.п., связанное с какой-либо целостной совокупностью объектов, которое
остается неизменным на всем протяжении преобразований этой совокупности [13:
196-197]. Это признак или комплекс признаков системно изучаемых объектов
(языковых и речевых единиц, классов и категорий, их значений и функций),
который остается неизменным при всех преобразованиях, обусловленных
взаимодействием исходной системы с окружающей средой [5: 159].
Совершенно справедливо
предположить, что базой отношений лексических единиц, входящих в ЛСП, являются
гиперо-гипонимические корреляции (родовидовые отношения), которые связывают
слово, обозначающее общее, родовое понятие, со словами, обозначающими частные
подразделения этого понятия [26; 28; 25]. Другими словами,
гиперо-гипонимические связи имеют место, когда в семантике связанных
отношениями включения лексем обнаруживаются общие семантические признаки,
составляющие одно из сравниваемых значений, и хотя бы один дополнительный
признак, отличающий одно значение из сравниваемых от другого [24: 97; 21: 66].
Интересна и очень
полезна в данной связи классификация сем, предложенная Ф. Растье. Ученый
выделяет ингерентные и афферентные семы, причем первые обладают следующими
признаками: денотативные, различительные, определительные, универсальные, тогда
как ко вторым – афферентным – автор относит такие семантические признаки, как:
коннотативные, неразличительные, неопределительные, неуниверсальные. Ф. Растье
подчеркивает, что ингерентные семы находятся в ведении функциональной системы
языка, а афферентные –в ведении иных социализированных видов кодирования [20:
47-49]. Подчеркнем, что ингерентная сема есть отношение между семемами внутри той
же таксемы (под таксемой в данном случае следует понимать множество низшего
порядка, в рамках которого выделяются видовые семы, а также некоторые родовые
семы малой степени обобщения [20: 52]), тогда как афферентная сема – это
отношение данной семемы к другой, которая не принадлежит строгому ее
определительному множеству [20: 49-50].
Нужно отметить, что
такой многократно упоминаемый признак семы, как минимальность – не более чем
абстракция, зачастую уводящая исследователя в замкнутый круг. Семы неоднородны
и разнообразны. Помимо представленных выше ингерентных и афферентных сем, Ф.
Растье, вслед за Б. Потье, говорит о видовых и родовых семах. Родовая сема есть
элемент классемы, позволяющий установить сходство двух близких семем
относительно более общего класса, в то время как видовая сема –это элемент
семантемы, позволяющий противопоставить две очень близкие семемы [20: 52]. В
свете сказанного показательно, что В.Г. Гак в структуре значения слова выделяет
следующие семы:
1) архисемы, которые
«отражают признаки, свойственные целым классам объектов»;
2) дифференциальные
семы, которые «в своей совокупности составляют ядро значения слова, определяя
его объем внутри лексико-семантической группы слов и отличая значение данного
слова от значений его «соседа». Они отражают непосредственные различия
объектов»;
3) потенциальные семы,
которые отражают различные второстепенные признаки, ассоциации, с которыми
данный элемент действительности связывается в сознании говорящих [8: 14-15].
Интегральный
семантический признак, объединяющий все компоненты поля, мы будем называть
гиперсемой, под которой понимается совокупность всех категориальных признаков,
представляющих собой интегрирующие семантические признаки особого типа,
признаки категориального замещения действительности [см. в этой связи также
11].
Для выявления
гиперсемы необходимо провести компонентный анализ слов, через семантику которых
реализуется понятие музыка . Суть подобного анализа сводится к разложению
значений лексико-семантических вариантов (ЛСВ) отобранных слов на определенное
количество компонентов (сем), имеющих системную организацию [7: 5].
Предположение о том, что лексическое значение обладает структурой, впервые было
обосновано Л. Ельмслевом, который утверждал, что значения могут быть разложены
на «фигуры плана содержания» [9]. Данное теоретическое положение явилось базой
для создания методики компонентного анализа, целью которого является дробление
значения на семантические минимумы (семы) [4: 233]. Единообразия в выделении
сем до сих пор не предложено. Приемы анализа и исследования, представленные в
литературе (такие, как логическое разделение, опрос информантов и т.д.), с
одной стороны, не являются универсальными, а с другой, не являются строгими
(алгоритмическими). Наиболее популярным остается прием, основанный на
интуитивном выделении сем, при котором акцент делается на «языковый взгляд»
исследователя [17].
Следует подчеркнуть,
что в нашем исследовании метод компонентного анализа используется не для
установления семантической структуры значений анализируемых лексем, то есть не
для предоставления исчерпывающего набора сем, реализующих значения каждой
лексемы, а для определения сем-реализаторов [14: 75] интегрирующего
музыкального значения (категориальных признаков по В.И. Карасику).
В процессе анализа
выборки лексики целесообразно опираться на дефиниции толковых словарей,
построенные на основе гиперонима, выполняющего роль идентификатора определенной
группы лексических единиц. Слово-идентификатор занимает доминантную позицию во
фразе-дефиниции [7: 6].
Так, например, понятие overture характеризуется
следующим
набором
идентификаторов ‘introductory’ ‘rchestra’ ‘pera’ ‘ratorio’ ‘ocal’composition, ‘heme’, которые
могут
быть
вычленены, исходя
из
определения: overture – An introductory movement for orchestra intended to
introduce an opera, oratorio, or other dramatic vocal composition by presenting
themes to be heard later in the composition [30].
Таким образом, исследовательская задача, стоящая
перед нами, заключается в том, чтобы проанализировать корпус лексических
единиц, чьи ЛСВ характеризуются музыкальным значением, определить
семы-доминанты и выделить гиперсему, на базе которой будет построено ЛСП
современной английской музыкальной лексики.
Выборка проводилась на
материале толковых общелексических и специальных словарей музыкальной лексики
современного английского языка, газетных статей британских и американских газет
(The Guardian, The NY Times и др.), а также Интернет-ресурсов свободного
доступа по теории музыки, таких как ‘Music Theory Online’ (http://www.societymusic
theory.org) и составила 9890 лексико-семантических вариантов (ЛСВ), что
является достаточно репрезентативным количеством в рамках проводимого анализа.
Однако стоит подчеркнуть, что в выборку вошли не только те ЛСВ, значение
которых трактуется как «некоторые характеристики музыки», например ostinato –a short melodic, rhythmic, or
harmonic pattern that is repeated throughout an entire composition or some
portion of a composition [30], но и единицы, лексическое значение которых
проявляет свою связь с миром музыки лишь контекстуально. Например, ЛЕ piece
определяется как a part of something that has been separated, broken, or cut
from the rest of it [30: 1063], и лишь в музыкальном контексте (1) данное слово
приобретает значение, близкое к музыке, что позволяет выделить его в русле
музыкальной лексики:
(1)There is no piece that embodies the Tchaikovsky controversy more
completely than his last symphony, the Pathetique… [The Guardian].
Так, в
музыкальном
значении piece определяется
как: piece –a term for any composition that is a complete work in itself.
This could be a self-contained movement of a larger composition, such as an
aria of an opera, or the entire composition [30], или
же
просто
как piece –musical composition [31: 393]. Тем самым, у лексемы piece правомерно будет выделить
музыкальную сему ‘(musical) composition’, позволяющую относить рассматриваемую
лексему к миру музыки.
Еще
одним
примером
может
являться
словосочетание contemporary works, обозначающее the act which is produced at present time [30]. Значение данного ЛСВ
передается семой-реализатором ‘act’. Рассмотрим далее значение act: act –a
primary division of an opera or scenic cantata [31: 4]. Здесь музыкальность
реализуется посредством семы ‘opera’, которая непосредственно отсылает к семе
‘music’: opera –Italian music drama in which vocal and instrumental music are
essential and predominant [31: 367]. Последняя сема, в свою очередь,
коррелирует с семой ‘sound’: music –meaningful succession of perceptible sounds
in temporal motion [31: 341].
Таким
образом, выстраивается цепочка cем: ‘work’ → ‘act’ → ‘opera’
→ ‘music’ → ‘sound’, позволяющая отнести сочетание contemporary
works к вербализаторам понятия музыка , для которого сема ‘sound’ может быть
рассмотрена как гиперсема для всех значений данной семантической цепи.
Приведенный
анализ
позволил
нам
выделить 13 сем-реализаторов
музыкальных
значений
в
лексике
современного
английского
языка: ‘melody (melodic)’, ‘note’, ‘music (musical)’, ‘sound’, ‘instrument’,
‘song’, ‘composition’, ‘piece’, ‘movement’, ‘tone (tonic)’, ‘perform
(performance)’, ‘voice (vocal)’, прямо или
опосредованно
коррелирующих
с
выделенной
гиперсемой.
Проанализируем семантические
цепочки выделенных сем-реализаторов:
I.
Music –any rhythmic, melodic, or harmonic grouping of
sounds that is specifically composed and that forms a unity so as to convey a
message, to communicate, or to entertain [30].
(2) Brahms was a romantic who expressed himself in
Classic and sometimes even Baroque forms; within these forms, his music is
highly original [29: 220]. Остановимся
подробнее на использованной в данном примере лексеме form. У нее может быть
выделена родовая сема «shape» и целый ряд видовых, дифференцирующих, сем:
«music», «literature», «physical object» etc. Актуализированная в значении
лексемы form сема «music» и является тем разграничителем значений многозначного
слова, каким в данном случае предстает form.
II.
Note –a notational symbol used to represent the duration
of a sound and, when placed on a music staff [30].
(3)
III. Song –a short piece of music with words for singing [30]. Music –any rhythmic,
melodic, or harmonic grouping of sounds that is specifically composed and that
forms a unity so as to convey a message, to communicate, or to entertain [30].
(4) Longhair developed his unique conception and made
his recording debut in 1949, with the anthemic ‘Mardi Gras In New Orleans’ for
the Dallas-based Star Talent Label. In typically enigmatic fashion, he named
his band Hungarians and scored a hit in 1950 for the Mercury Label… В приведенном примере
нам интересна лексема hit, ингерентной семой которой является сема «song».
Любопытно заметить также и то, что при вычленении афферентной семы «strike/
blow», данная сема является таковой лишь при вычленении и анализе лексемы hit в
ее реализации в контексте music. При реализации в области physical action
ингерентной семой становится сема «strike/blow», тогда как «song» вообще
исчезает.
IV. Instrument –Any device used to create music [30].
Music –Any rhythmic, melodic, or harmonic grouping of sounds that is
specifically composed and that forms a unity so as to convey a message, to
communicate, or to entertain [30].
(5) Simply by wiring two turntables into a streetlamp a DJ was ready to
start wrecking records and turn a playground or basketball court into a dance
floor [IEM, 2003]. В
рассматриваемом примере нам интересна актуализация семы «instrument» в лексеме
turntable. Данная сема является афферентной, при наличии ингерентных сем
«furniture» | «movement» | «sound».
V. Melody
–rational progression of single tones in one part… [31: 311].
Tone –definite pitch [31: 548].
Pitch –the specific quality of a sound that makes it a recognizable tone
[30].
(6) But the joke comes in the final measures, as the listener has no
idea where the ending really is [29]. Рассмотрим лексему measure, актуализируемую в
предметной области музыки. Так, в значении measure актуализируется видовая сема
«melody», позволяющая нам отнести measure именно к музыке, а не, скажем, к
области математики.
Представим
семантические цепочки оставшихся сем-реализаторов:
I. Voice (vocal) → SOUND.
II. Tone (tonic) → SOUND.
III. Composition →
music(al) → SOUND.
IV. Piece → composition
→ music(al) → SOUND.
V. Perform (performance) →
art → music → SOUND.
VI. Movement → section
→ composition → music(al) → SOUND.
VII. Play → Perform
→ art → music → SOUND.
Как наглядно видно из
приведенных выше примеров, все семы-реализаторы имеют в качестве гиперонима
сему sound, которая, таким образом, может быть признана гиперсемой музыкальной
лексики современного английского языка.
Существуя на уровне
языковой актуализации глобального фрейма «Music» средствами общеупотребительной
и терминологической музыкальной лексики, описанные нами семы-реализаторы
накладываются на подфреймы данной когнитивной структуры. Тем самым наблюдается
определенная корреляция, которая визуально представлена на схеме 1.
Следующим шагом нашего
исследования является построение лексико-семантического поля современной
английской музыкальной лексики. После определения гиперсемы и сем-реализаторов
эта задача представляется гораздо менее глобальной и сложной.
Под полем в
лингвистике понимают совокупность лексических единиц, объединенных на основе
общности содержания, и отражающих определенное сходство выражаемых ими
предметов / явлений [6: 152; 10:14; 15: 380]. Иными словами, это упорядоченная
и структурированная по принципу нежестко определенных ядра и периферии
совокупность лексических единиц, отражающих определенную предметную сферу [12:
13].
Рис. 1. Визуальное
представление наиболее явных корреляций глобального фрейма «Music »,
выделяемого в сфере ОМЛ и ТМЛ, и выделенных сем-реализаторов
Лексико-семантическое
поле (ЛСП) –имеющая определенное имя совокупность языковых единиц,
группирующихся вокруг какого-либо понятия, в которой лексемы особым образом
взаимодействуют и определяют друг друга [27: 157, 3: 16].
При рассмотрении
понятия ЛСП обычно выделяются следующие его основные черты [2; 10: 28]:
−наличие
определенной совокупности языковых единиц (у нас –это единицы, объединенные
принадлежностью к музыкальной сфере);
−принадлежность
данных языковых единиц различным частям речи (наличие неравномерной
статистической дистрибуции, которая должна являться одним из предметов анализа
при построении ЛСП). Так, в нашем случае среди монокомпонентных единиц
наблюдается следующая структура: существительные (82%), глаголы (7%),
прилагательные (5%), наречия (5%), предлоги (1%);
−неразрывная
связь с картиной мира;
−объединение
всех языковых единиц по какому-либо общему (интегральному)
лексико-семантическому признаку, то есть наличие общего нетривиального
компонента значения (именно здесь необходима гиперсема, которой в нашем
исследовании является ‘sound’);
−связь языковых
единиц или их отдельных значений, системный характер этих связей;
–взаимообусловленность
лексических единиц;
−одно ЛСП может
включаться в другое поле высокого уровня;
−относительная
автономность; −открытость;
−способность к
движению и саморазвитию;
−размытость
границ;
−наличие имени
поля.
На основе
вышеприведенных общих свойств можно сделать вывод о том, что ЛСП, выступая в
роли структуры, посредством которой вербализуется ЯКМ, коррелирует с общей КМ и
представляет собой иерархическое системноструктурное единство взаимосвязанных и
взаимозависимых лексических единиц [10: 29]. Центром поля является наиболее
емкое, наиболее специализированное и наиболее употребительное средство
выражения семантики из числа лексических средств, входящих в состав данного
поля. Как неоднократно отмечалось, для центра полевой структуры характерна
максимальная концентрация признаков, определяющих качественную специфику
данного единства [1: 51]. В связи с этим уместно вспомнить мысль А.В. Бондарко
о том, что при определении явлений важно ориентироваться, прежде всего, на
центр: далеко не всегда можно дать определение, которое было бы действительно в
полной мере и для периферийных зон, где признаки ядра сталкиваются с признаками
смежных явлений [5], вносящих математическую неопределенность в дефиницию
ядерных признаков, которая возрастает по мере удаления от ядра.
Ядро определяется как
упорядоченная совокупность, в которую входят, помимо собственно синтаксического
узла (узел –комбинация, состоящая из управляющего слова и всех тех слов,
которые –прямо или косвенно –ему подчинены и которые он в некотором роде
связывает в один пучок [22: 43]), также все элементы, для которых узел служит
материальной опорой и с которыми он соединен семантической связью [22: 56].
Таким образом, когда
речь идет непосредственно о лексико-семантическом поле современной английской
музыкальной лексики, целесообразно к ядру (12% лексических единиц) отнести
лексические единицы, семантика которых основывается на понятии SOUND (и в
словарной дефиниции которых эксплицитно присутствует данный компонент
значения). Например, notation –visual symbols for sound [30]. 260
К околоядерному
пространству (27% ЛЕ) мы относим лексемы, значение которых определяется
посредством семного компонента MUSIC(AL). Например, лексема world music
относится к околоядерному пространству, так как в ее словарной дефиниции
присутствует семный компонент ‘music’: world music –term used by the music
recording industry to categorize non-American music that does not fit into any
of the established genres. This music tends to be folk
music genres from outside of
(7) Notation counts for only a
tiny amount of musical endeavour. Even rock and jazz are largely improvised or
handed-down forms. The Western classical tradition is a mere drop in a vibrant
ocean of world music, the majority of which is unnotated, except by worthy
ethnomusicologists. Why should a brilliant djembe or sitar player be denied
grade A at GCSE because he or she has learnt by tradition rather than stave? [The Times]. Здесь нам
интересно употребление лексем notation и stave, которые, стоит подчеркнуть, в
данном контексте рассматриваются как синонимы, отсылающие читателя к миру
академической музыки. Тогда как первая принадлежит ядру ЛСП МЛСАЯ, то вторая
принадлежит уже околоядерному пространству: stave –the staff (also called
stave) is used to clearly communicate musical notation [30].
К ближней периферии
(26% ЛЕ) относятся лексические единицы, значение которых соотносится с
выделенными нами ранее семами-реализаторами музыкального значения (исключая
‘sound’ и ‘music’). Например, к
ближней
периферии
относятся
лексемы harmony –the concordant (or consonant) combination of notes sounded
simultaneously to produce chords и forzando –a directive to
perform a specific note or chord of a composition with a specific emphasis
[VTMMD], так
как
на
территории
их
словарных
дефиниций
присутствуют
семы-реализаторы
‘note’, ‘perform’,
‘composition’.
На дальней периферии
(на первом уровне) (19% ЛЕ) располагаются лексические единицы, значение которых
соотносится с семами-реализаторами, а через них –и с понятием SOUND
опосредованно и выявляется на 2-3 ступенях дефиниционного анализа. Например, к
дальней
периферии
представляется
возможным
отнести
лексемы progression –а series of two or more chords that are played in succession [30] и omnitonality –totality of tonalities entailing frequent collisions of
different keys, signifying various degrees of modularity freedom [31: 366]. Из данных словарных
опреде- лений видно, что первая ступень дефиниционного анализа не дает нам
искомых семных компонентов. Следовательно, целесообразно представить полный цикл
дефиниционного анализа данных лексических единиц:
Omnitonality –totality of tonalities entailing frequent collisions of different
keys, signifying various degrees of modularity freedom [31: 366].
Tonality –cumulative concept that embraces all pertinent elements of tonal
structure, including melodic and harmonic juxtapositions that determine the
collective tonal relations [31: 547].
Мы видим, что искомые
нами семы-реализаторы музыкального значения (‘melodic (melody)’, ‘tonal
(tone)’) появляются на второй ступени дефиниционного анализа.
На дальней периферии
(на втором уровне) (16% ЛЕ) находятся лексические единицы, значение которых
соотносится с семами-реализаторами опосредованно и только с помощью контекста.
Например, лексема production, определяющаяся
как “the process of making or growing things as products, or the amount
that is produced” [30: 1125], проявляет
свою
принадлежность
к
музыкальному
миру
лишь
в
контексте
ее
употребления: «…Guy Montavon, who directed the Erfurt production and adapted it for
Austin, staged Mr. Cetzee’s thinly disguised allegory of apartheid in a manner
that suggested parallels to the current situation in Iraq» [The Guardian].
Представим ЛСП МЛСАЯ
графически.
Ядро
Околоядерное пространство
Ближняя перифирия
Дальняя перифирия (уровень 1)
Дальняя перифирия (уровень 2)
Рис.
2.
Таким образом, представленная
в настоящей статье на материале современной англоязычной музыкальной лексики
процедура в значительной мере уточняет методику построения
лексико-семантического поля в части предварительных шагов по определению
гиперсемы и сем-реализаторов (ингерентных и афферентных), а также позволяет
скоррелировать структуру ЛСП и иерархию когнитивных структур, таких как
концепты и фреймы.
Литература
1. Адмони В.Г. Основы теории
грамматики [Текст] / В.Г. Адмони. –М.-Л.: Наука, 1964. –105 с.
2. Апресян Ю.Д. Избранные труды.
Том I. Лексическая семантика: 2-е изд., испр. и доп. [Текст] / Ю.Д. Апресян.
–М.: Школа «Языки русской культуры»; Издательская фирма «Восточная литература»
РАН, 1995. –472 c.
3. Бижева З.Х.
Культура и языковая картина мира [Текст] / З.Х. Бижева. –Нальчик: Изд-во
Кабард.-Балкар. гос. ун-т, 2003. –33 с.
4. Большая
советская энциклопедия (БСЭ) [Электронный ресурс]. –URL:
http://bse.sci-lib.com.html
5. Бондарко А.В. Теория значения в
системе функциональной грамматики: На материале рус. яз. [Текст] / А.В.
Бондарко. –Рос. акад. наук, Ин-т лингвист. исслед. –М.: Языки славянской
культуры, 2002. –736 с.
6. Вендина Т.И. Введение в
языкознание [Текст] / Т.И. Вендина. –М.: Высшая школа, 2001. –288 с.
7. Вердиева, З.Н.
Семантические поля в современном английском языке [Текст] / З.Н. Вердиева. –М., 1986. –120 с.
8. Гак В.Г. Беседы о
французском слове: из сравнительной лексикологии французского и русского языков
[Текст] / В.Г. Гак. –3-е изд. –М.: URSS, 2006. –334 с.
9. Ельмслев Л. Пролегомены к
теории языка [Текст] / Л. Ельмслев // Новое в лингвистике. –Вып. 1. –М., 1960.
–С. 215-262.
10. Жежерова В.П. Когнитивное
исследование лексико-семантического поля неуверенности в английском языке (на
материале глаголов) [Текст] / В.П. Жежерова: Дисс. … канд. филол. наук:
10.02.04. –Петропавловск-Камчатский, 2006. –227 с.
11. Карасик В.И. Оценочные
доминанты в языковой картине мира // Единство системного функционального
анализа языковых единиц. –Белгород: БелГУ, 1999. – Вып. 4. –С. 38-47.
12. Кожевникова И.Г. Русская спортивная
лексика (структурно-семантическое описание) [Текст] / И.Г. Кожевникова:
Автореф. дисс. … докт. филол. наук:
10.02.01.
–Воронеж, 2004. –39 с.
13. Кондаков Н.И. Логический словарь
справочник [Текст] / Н.И. Кондаков. –М., 1976. –720 с.
14. Кунижев М.А. Категория
«пространство»: ее статус и средства вербализации (на примере современного
английского языка) [Текст] / М.А. Кунижев: Дисс. ... канд. филол. наук:
10.02.04. –Пятигорск, 2005. –217 с.
15.
Лингвистический энциклопедический словарь (ЛЭС) [Текст] / Гл. ред. В.Н. Ярцева.
–М.: Советская энциклопедия, 1990. –685 с.
16. Медникова Э.М. Значение слова и
методы его описания [Текст] / Э.М. Медникова. –М.: Высшая школа, 1974. –202 c.
17. Мельчук И.А. Русский язык в
модели «Смысл-Текст» [Текст] / И.А. Мельчук. – М.: Школа «Языки русской
культуры», 1995. –712 с.
18. Покровский М.М. Избранные работы
по языкознанию [Текст] / М.М. Покровский. –М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1959.
–382 с.
19. Попова З.Д., Стернин
И.А., Беляева Е.И. Полевые
структуры в системе языка [Текст] / З.Д. Попова, И.А. Стернин, Е.И. Беляева.
–Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1989. –196 c.
20. Растье Ф. Интерпретирующая
семантика [Текст] / Ф. Растье. –М.: УРСС, 2001. –368 с.
21. Сложеникина Ю.В. Терминологическая
лексика в общеязыковой системе [Текст] / Ю.В. Сложеникина. –Самара: Изд-во
СамГПУ, 2003. –159 c.
22. Теньер Л. Основы
структурного синтаксиса [Текст] / Л. Теньер / Пер. с фр. И.М. Богуславского и
др.; общ. ред. [и коммент.] В.Г. Гака. – М.: Прогресс, 1988. –653 с.
23. Уфимцева А.А. Опыт изучения
лексики как системы (на материале английского языка) [Текст] / А.А. Уфимцева.
–М.: УРСС, 2004. –286 с.
24. Харитончик З.А. Лексикология
английского языка [Текст] / З.А. Харитончик. – Минск: Вышэйшая шк., 1992. –229
с.
25. Шафранова Н.А. Семантико-функциональная
характеристика спортивной лексики в современном английском языке [Текст] / Н.А.
Шафранова: Дисс. ... канд. филол. наук: 10.02.04. –Пятигорск, 2005. –239 с.
26. Щур Г.С. Теория поля в
лингвистике [Текст] / Г.С. Щур. –М.: Наука, 1974. –255 c.
27. Crystal D. Language and the
Internet [Текст] / D. Crystal. –Cambridge: CUP, 2001. – 272 p.
28. Lyons J. Language and
Linguistics [Текст] / J. Lyons. –Cambridge: CUP, 1981. – 317 p.
29. Yudkin J. Discover Music [Текст] / J. Yudkin. –
30. Virginia Tech Multimedia Music Dictionary [Электронный ресурс]. –URL: http://www.music.vt.edu/musicdictionary/
31. Webster’s New World Dictionary of Music / By N.
Slonimsky [Text]. –
СЕМАНТИКА ПРОИЗВОДНЫХ КАУЗАТИВНЫХ ГЛАГОЛОВ
В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Ю.В. БАКЛАГОВА
Semantics of Derivative Causative Verbs in
English
YU.V. BAKLAGOVA
В статье
рассматривается семантика производных каузативных глаголов с суффиксами -ize,
-en, -fy, -ate в английском языке. В образовании производных каузативных
глаголов задействована конверсия «прилагательное – каузативный глагол»/
«существительное –каузативный глагол», с приобретением в результате
суффиксального способа словопроизводства значения каузативности.
Ключевые
слова:
производный каузативный глагол, лексический/ грамматический каузатив,
конверсия, суффикс, морфологически регулярные формы.
In the article the semantics of English derivative
causative verbs with the suffixes -ize, -en, -fy, -ate is considered. In the
formation of the derivative causative verbs is involved the transmutation
«adjective – causative verb»/ «noun – causative verb», the verbs gain the
causative meaning as a result of the terminational manner of derivation.
Keywords: derivative causative verb, lexical/ grammatical
causative, transmutation, suffix, morphological regular forms.
В мировой
лингвистической практике каузатив признан универсальной языковой категорией,
которая служит для выражения причинно-следственных отношений [3]. Выделению
подобных универсалий способствуют «общность материальной жизни на земле,
общность наиболее важных условий внешней среды, биологической, психологической
и в большей мере социальной организации землян, общие законы интеллектуальной
деятельности, с которыми неразрывно связан язык любого народа или племени» [2:
139].
В зависимости от
средств выражения семантики каузативности различают лексический каузатив и
грамматический каузатив.
Лексический
каузатив – это глаголы, содержащие компонент «каузировать» в своём значении,
cр.: резать [“X режет Y” ≈ “X особым способом каузирует, что Y становится
разделённым на части”].
Грамматический
каузатив образует синтаксический (= аналитический) и морфологический (= синтетический)
каузатив. Грамматический каузатив чаще обозначает опосредованную каузацию, с
наличием промежуточных исполнителей и не предполагающую единства времени и
места. При синтаксическом каузативе смысл каузации выражен вспомогательным
глаголом с категориальным значением «побуждение к действию или состоянию» (чаще
всего посредством каузативных конструкций, как например, аналитический каузатив
с глаголом lassen в немецком языке).
Морфологический
каузатив –это морфологически производные каузативные глаголы. Ярким примером
служит морфологический каузатив в венгерском языке, образующийся с помощью
каузативных суффиксов от некаузативных коррелятов:
A
papir elé Бумага сгорает
Ferenc
elé + et + i a papir + t Ференц сжигает бумагу (каузтив).
Поскольку для
разных языков характерны разные средства выражения каузативности, то
традиционно их разделяют на морфологически регулярные формы и на морфологически
нерегулярные средства [5:3]. Под морфологически регулярными формами понимают
образование каузативных глаголов при помощи аффиксов (это имеет место в
агглютинирующих языках, где аффиксация – основной способ словои
формообразования, а также частично во флективных языках, в которых аффиксы
имеют функцию преимущественно словообразующую).
Традиционно
словосложение считается наиболее продуктивным способом пополнения словарного
состава. Производные глаголы, в образовании которых участвуют внутрисловные
морфологические словообразовательные средства, представляют наиболее
продуктивный и активно развивающийся словообразовательный тип.
Наиболее
благоприятные условия активной вербализации прилагательных сложились в
отношении каузативных глаголов: деривацию “прилагательное –каузативный глагол”
обслуживают практически все словообразовательные средства, находящиеся в
распоряжении глагольного словопроизводства.
В образовании
производных каузативных глаголов задействована конверсия, то есть переход слов
из разряда других частей речи в разряд глаголов, с приобретением в результате
глаголами значения каузативности. Наиболее продуктивной здесь является
конверсия «прилагательное –каузативный глагол» (несколько уступает по
продуктивности конверсия «существительное –каузативный глагол»), эту
деривационную модель в английском языке обслуживают практически все
словообразовательные средства, находящиеся в распоряжении глагольного
словопроизводства.
В процессе
конверсии происходит также добавление к слову (существительному либо
прилагательному) суффикса либо префикса, которые придают производному глаголу
значение каузативности. Яркий пример вербализации прилагательных в английском
языке – это конверсия прилагательных со значением качества/ свойства, ср.: wide – widen, large – enlarge, rich – enrich.
Остановимся
подробнее на каузативных глаголах, образованных суффиксальным способом
словопроизводства. Речь пойдет о глаголах с суффиксами -ize, -en, -fy, -ate.
1. Каузативные
глаголы с суффиксом -ize
Значение суффикса -ize (британский вариант -ise)
представлено следующими наименованиями [4: 864]:
1. to make something have more of a particular quality.
2. to change something to something else, or be
changed to something else.
3. to speak or think in the way mentioned.
4. to put into a particular place.
Из всех
перечисленных значений первое и второе значения делают возможным образование
отадъективных каузативных глаголов, ср.: central –centralize, modern
–modernize, equal –equalize, private –privatize. Кроме того, второе значение
суффикса -ize допускает образование непереходного (а, следовательно,
некаузативного) глагола, ср.: The liquid crystallized = The liquid turned into
crystals. Значение 4 служит для деривационной модели «существительное
–каузативный глагол», ср.: hospital –hospitalize, memory –memorize. Суффикс в
третьем значении служит для образования исключительно непереходных глаголов от существительных:
soliloquy –soliloquize, sermin
–sermonize.
2. Каузативные
глаголы с суффиксом –n Значение глагольного суффикса –n “to make something have
a particular quality” [4: 513] допускает образование как каузативного глагола,
так и некаузативного (непереходного) глагола, ср.: darken = make or become dark
(The evening shadows darkened the room. The captain› face darkened); strengthen = make or become stronger (Cook
until the onion softens. Climbing plants soften the outline of a fence).
3. Каузативные глаголы
с суффиксом -fy
Значение суффикса -fy (или -ify) представлено следующими наименованиями:
1. to make something be in a particular state or condition.
2. to fill someone with a particular feeling.
3. to do something in a silly or annoying way.
4. to make something or someone be like or typical of
a person or group [4: 864]. Образование
каузативных глаголов возможно только с суффиксальными значениями 1 и 2, причем
возможно образование как от прилагательных, так и от существительных, ср.:
pure –purify, clear
–clarify, ample –amplify, horror –horrify, mode –odify.
Значения 3 и 4
служат для образования непереходных глаголов от существительных, ср.: speech
–speechify, French –frenchify.
4. Каузативные
глаголы с суффиксом –ate
Как известно, сам по
себе суффикс –ate служит для образования не только глаголов, но и
существительных и прилагательных. В значении глагольного суффикса он
синонимичен по своему значению суффиксу –en: to make something have a
particular quality. При помощи суффикса –te глаголы образуются преимущественно
от прилагательных, реже –от существительных, ср.:
regular –regulate, active
–activate, stimulus –stimulate.
Однако есть целый
ряд некаузативных глаголов с суффиксом –te, которые являются как переходными,
так и непереходными, ср.: collocate, intimate, collaborate, tolerate, resonate
и др. И во многих случаях достаточно трудно определить деривационную модель
этих производных глаголов. Например, глагол collocate –в английском языке есть
существительное collocation, но оно не может быть мотивирующим словом в
деривационной модели.
Исходным в
семантике каузатива –будь то грамматический каузатив или лексический каузатив
–является понятие каузативной ситуации или макроситуации.
Каузативная
ситуация включает такие компоненты, как каузирующий субъект, каузирующее
действие, отношение каузации, субъект каузируемого состояния, каузируемое
состояние. Данные партиципанты необходимы и достаточны для идентификации
обозначаемой глаголом ситуации. Составляющими каузативной макроситуации
являются две микроситуации: каузирующая микроситуация и каузируемая микроситуация.
Данную макроситуацию организует каузативный глагол или отношение каузации [1:
114].
Производным
каузативным глаголам с суффиксами -ize, -en, -fy, -ate также свойственна
эта бинарная семантика, ср.:
|
|
каузирующая
микроситуация |
каузируемая
микроситуация |
|
modernize |
make something |
to be modern |
|
clarify |
make something |
to be clear |
|
regulate |
make something |
to be regular |
|
darken |
make something |
to be dark |
Проанализировав
семантику производных каузативных глаголов, можно сделать следующие выводы. Ни
один из анализируемых глагольных суффиксов не является чисто каузативным,
поскольку все они могут образовывать не только каузативные, но также и
некаузативные глаголы. Производные каузативные глаголы образуются далеко не от
каждого прилагательного и не от каждого существительного. В данном случае
продуктивность суффиксального способа образования каузативных глаголов хотя и
высока, тем не менее образование каузативных глаголов посредством суффиксов ize,
-en, -fy, -ate не
может быть отнесено к морфологически регулярным формам. Производные каузативные
глаголы с указанными суффиксами не могут быть отнесены к морфологическому
каузативу, их следует классифицировать как лексический каузатив.
Литература
1. Баклагова Ю.В. Каузатив: средства
выражения в русском и немецком языках. Культурная жизнь Юга России. 2008. № 3
(28). –с. 114–16.
2. Биренбаум Я.Г. Использование
языковых понятийных категорий в сравнительном изучении английских и бурятских
словообразовательных средств // Лексико-грамматическое исследование бурятского
языка. –Улан-Удэ, 1989. – с. 135-142.
3.
4. Longman dictionary of contemporary English. –
5. Shibatani M. The Grammar of Causative constructions: A Conspectus//
Syntax and Semantics. –Vol.6. –Academic Press. –
НАРЕЧИЕ КАК СРЕДСТВО ОЦЕНОЧНОЙ КАТЕГОРИЗАЦИИ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ СПОСОБНОСТЕЙ ЧЕЛОВЕКА В
СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ
Н.М.
КРАВЦОВА
Adverb as a means of evaluational categorization of
human mental capacity in modern English
N.M. Kravtsova
В статье
рассматривается процесс оценочной категоризации интеллектуальных способностей
человека, выявляются языковые средства формирования оценочных категорий и
изучается роль наречий при соотнесении объектов с той или иной оценочной
категорией. Автор также анализирует когнитивные и языковые механизмы
формирования оценочного смысла в предложении-высказывании.
Ключевые
слова:
оценочная категоризация, интеллектуальные способности человека, языковые
средства, наречие, когнитивные и языковые механизмы.
In this article the process of evaluational
categorization of human mental capacity is considered, the linguistic means of
the formation of evaluational categories are revealed and the role of adverbs
in the correlating of objects with this or that evaluational category is
studied. The author also analyzes cognitive and linguistic mechanisms of the
formation of evaluational senses in utterances.
Keywords: evaluational categorization, human mental capacity,
linguistic means, adverb, cognitive and linguistic mechanisms.
В данной статье
оценочная категоризация рассматривается как группировка объектов и явлений по
характеру их оценки в соответствующие классы и категории, т.е. система
оценочных категорий (статический аспект), а также как мысленное соотнесение
объекта или явления с определенной оценочной категорией (динамический аспект)
[1:104]. Область интеллектуальных способностей человека является одним из
аспектов окружающего мира, которые подвергаются оценке.
Структура
интеллектуальных способностей человека представляет собой совокупность форм
функционирования интеллекта, куда входят такие компоненты, как восприятие,
память, мышление, воображение, обучаемость, логические, лингвистические,
музыкальные, математические, интерличностные, интраличностные и другие виды
способностей. С точки зрения обыденного знания, интеллектуальные способности
проявляются в различных сферах деятельности человека, его социальном статусе и
морально-нравственных качествах. При оценке интеллекта человека происходит
наложение системы индивидуальных ценностей субъекта оценки на концептуальную
область «интеллектуальные способности человека». Результаты данного процесса
отражаются в языке. Именно в языковых единицах репрезентируются конкретные
характеристики интеллектуальных способностей человека, на основе которых мы
разделяем их по классам и выявляем лучших представителей данных групп, в чем и
заключается суть оценочной категоризации.
Как показало
проведенное исследование, категориальное пространство оценки интеллектуальных
способностей человека представляет собой непрерывный континуум частных и общих
оценочных категорий, среди которых можно выделить такие, как “good” / “bad”,
“able” / “unable”, “intellectual” / “non-intellectual”, “clever” / “stupid”,
“wise” / “foolish”, “erudite” / “ignorant” и другие. Языковыми средствами
отнесения оцениваемых объектов к указанным категориями являются единицы разных
уровней языковой системы: лексического, морфологического, синтаксического и
текстового. В данной статье подробно рассматриваются наречия как средства
оценочной категоризации интеллектуальных способностей человека в английском
языке.
Согласно
определению, наречие –это «неизменяемый член предложения, связанный либо с
глаголом для уточнения характеристики выражаемого им процесса, либо с
прилагательным, либо с другим наречием или даже с группой слов, или с целым
высказыванием» [2:165-166]. Наречия как средства оценочной категоризации
интеллектуальных способностей человека зачастую используются в случае оценки
эффективности деятельности человека и его поведения. Например:
1) How deftly, how cleverly, had not Emma sowed the
seeds of doubt in his mind! (I. Murdoch).
2) I don’t know why I broke down so stupidly (I.
Murdoch).
3) Whoever has intelligently observed the tramp, or visited
the ablebodied ward of a workhouse, will admit that our social failures are not
all drunkards and weaklings (B. Shaw).
В (1) оцениваются
интерличностные способности объекта –способности понимать других людей.
Когнитивный механизм профилирования обусловливает выделение признака
«характеризующийся креативностью/ оригинальностью мышления», который
репрезентируется в языке семантикой оценочной единицы cleverly и ближайшим
контекстом (had not sowed the seeds of doubt in his mind). В (2) проявление
интраличностных способностей человека (способностей понимать себя)
осуществляется в неправильном формулировании модели себя с целью успешной
жизнедеятельности. Отрицательная оценка на когнитивном уровне обусловлена
профилированием характеристики «характеризующийся неблагоразумием», которая
выражается в языке семантикой наречия stupidly. В роли интенсификатора оценки
выступает наречие so. В (3) оценка логических способностей человека
осуществляется через оценку эффективности процесса его деятельности, которая выражается
наречием intelligently. При этом когнитивный механизм профилирования
высвечивает характеристику «обладающий высоким уровнем умственных
способностей», которая обусловлена широким языковым контекстом в постпозиции
оценочной единицы intelligently (observed; visited; will admit that our social
failures are not all drunkards and weaklings).
Соотнесение
объекта с отрицательной оценочной категорией “dense” по признаку скорости
протекания интеллектуальных процессов иллюстрируется в следующем примере:
4) “Is Lady Ashley
here?” I asked. She looked at me dully. “Is an Englishwoman here?” She turned and called someone else (E.
Hemingway).
Как следует из
контекста, в рассматриваемом примере происходит оценка лингвистических
способностей человека через оценку его языковой компетенции. Когнитивный
механизм профилирования обусловливает отрицательную оценку и выделение признака
«медлительность мысли при восприятии чужих идей», который выражается в языке
наречием dully (ср. dull –mentally slow, lacking brightness of mind;
somewhat stupid, obtuse [4:604]).
В группе
адъективных средств оценки интеллекта по признаку здравомыслия/ разумности
человека выделяются наречия reasonably, silly, foolishly, madly и др., которые
относят объекты к оценочным категориям “wise” / “foolish”. Например:
5) He always bets when he is angered, and so he
usually bets foolishly (E. Hemingway).
6) But the next moment Miranda had jumped. Someone
screamed. Penn rushed madly forward (I. Murdoch).
7) They were all waiting reasonably for the train (E.
Hemingway).
В (5) когнитивный
механизм профилирования обусловливает формирование оценочного смысла
«неразумное поведение», который репрезентируется в языке семантикой наречия
foolishly (behaving in a silly way [3:548]). В (6) на передний план выдвигается
характеристика «бесконтрольное поведение» за счет наречия madly (in a wild,
uncontrolled way [3:860]). Реализация отрицательных характеристик в (5, 6)
обеспечивает соответствующую, отрицательную, категоризацию оцениваемого
объекта. В (7) реализуется положительная оценка поведения человека с
профилированием характеристики «разумное поведение», которая выражается в языке
лексической семантикой наречия reasonably (in a sensible and reasonable way
[3:1179]) и обеспечивает положительную категоризацию оцениваемого объекта.
Соотнесение
объекта с категориями общей оценки “good” и “bad” может осуществляться через
оценку процесса деятельности человека. В следующих примерах оценочная
категоризация базируется на когнитивном механизме сравнения. При этом сравнение
может подразумевать как соотнесение с общепринятой системой ценностей, так и
сравнение двух объектов оценки между собой. Например:
8) I can’t talk the language well enough (E. Hemingway).
9) Why do you interrupt me? Do you think you talk
Spanish better than I do? (E.
Hemingway).
10) But where does the question come in? You’ve
reached your own possible conclusion logically, which is more
than I could have done. All that remains is to impart the information to
someone you like –someone you like really a lot, someone you’re in love with,
if I may express myself so badly
(A. Huxley).
Примеры (8-10)
иллюстрируют оценку лингвистических способностей человека. Когнитивный механизм
сравнения в (8) обусловливает соотнесение уровня лингвистических способностей
объекта оценки (talk the language) с общепринятой системой ценностей. При этом
отрицательная форма глагола can –can’t предполагает невозможность соотнесения
указанной способности со стандартом, принятым в обществе. Наречие enough
выступает в роли аппроксиматора, который не позволяет объекту оценки
приблизиться к центру положительной категории “good”. Однако из этого не
следует, что общая оценка является отрицательной, т.е. что оцениваемый человек
совсем не обладает рассматриваемой способностью. В данном примере наблюдается
помещение объекта в периферийную зону положительной категории “good” на ее
стыке с отрицательной категорией “bad”. В (9, 10) субъект оценки сравнивает
свои лингвистические способности со способностями объекта оценки. В (9) субъект
оценки косвенно характеризует свои способности выше, чем способности объекта
оценки, соответственно, относя их к центру положительной категории “good”. В
языке это выражается с помощью вопросительного предложения в препозиции и
сравнительной конструкции better than I do в основном предложении оценки. В
(10), напротив, субъект оценки характеризует свои интеллектуальные способности
ниже, чем способности объекта оценки, на что указывают наречие logically
(seeming reasonable and sensible [3:844]) и сравнительный оборот more than I
could have done, а также языковой контекст оценки (you’ve reached, conclusion).
В последующем предложении субъект оценки прямо соотносит свои лингвистические
способности с отрицательной категорией “bad” на основе когнитивного механизма
сравнения, который репрезентирован в данном случае номинацией способности
(express myself) и ее оценки (badly) с интенсификатором (so).
Наречия
неинтеллектуальной оценки могут выступать в роли интенсификаторов в случаях,
когда оценочная категоризация интеллектуальных способностей человека
осуществляется косвенно. Например:
11) His ‘
В данном примере
наряду с прямой оценкой продукта деятельности в первой части предложения (the
greatest picture of modern times) наблюдается косвенная оценка другого продукта
деятельности во второй. Последняя обусловлена механизмом метафорического
переноса. Каузальная метафора предполагает перенос характеристики состояния
человека в результате воздействия определенного объекта (move – to make someone
feel strong feelings, especially of sadness or sympathy [3:932]) на оценку
самого объекта. Интенсификатором оценки выступает наречие profoundly. В языке
когнитивный механизм метафоры выражается семантическим и синтаксическим
сочетанием аксиологического предиката (moved) и названия объекта оценки (‘Le
Déeuner sur l’Herbe’).
Таким образом,
оценочная категоризация интеллектуальных способностей человека представляет
собой процесс и результат наложения системы индивидуальных ценностей субъекта
оценки на концептуальную область «интеллектуальные способности человека».
Формирование оценочных категорий и отнесение объекта к той или иной категории
осуществляется за счет языковых средств различных уровней. Наречия как средства
оценочной категоризации интеллектуальных способностей человека используются в
случае оценки эффективности деятельности человека и его поведения, а также при
оценке здравомыслия и разумности личности.
Литература
1. Болдырев Н.Н. Структура и
принципы формирования оценочных категорий // Сб. науч. трудов. Посвящается Е.С.
Кубряковой. –М. –Воронеж: ИЯРАН, Воронежский государственный университет, 2002.
–С. 103-114.
2. Марузо Ж. Словарь
лингвистических терминов / Пер. с фр. Изд. 2-е, испр. –М.: Едиториал УРСС,
2004. –440 с.
3. Longman
Dictionary of Contemporary English. England Longman Group UK
Ltd., 1995. –1668 p.
4. Webster’s
encyclopedic unabridged dictionary of the English language. USA: New York:
Random House Value Publishing, Inc., 1996. –2230 p.
НЕМЕЦКАЯ НАРОДНАЯ РЕЛИГИОЗНО-НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ЛЕГЕНДА: ЖАНРОВАЯ СПЕЦИФИКА И ЯЗЫКОВОЕ
ОФОРМЛЕНИЕ
Е.Г. НОСОВА
The Genre Peculiarity and language design of german
popular religious and edifying legends
E.G. Nosova
В статье
рассматриваются жанровая специфика и языковые особенности немецкой народной
религиозно-назидательной легенды. Автор анализирует такие значимыедля данного
жанра категории, как текстовое время, лексический состав и стилистический
потенциал синтаксических структур.
Ключевые
слова:
фольклорный жанр, религиозно-назидательная легенда, текстовые категории, стиль.
The article deals with the genre peculiarity and
language design of German popular religious and edifying legends. The author
analyses such meaningful genre categories as text time, lexical composition and
the syntax stylistic potential.
Keywords: folk genre, religious and edifying legend, text
categories, style.
В любом обществе
существует некое множество общих нормативных предписаний, которые должны
соблюдаться каждым его членом, если он хочет отвечать представлениям о
«нормальном человеке». При этом нормы подобного типа, то есть модели
социального поведения, в отличие от правовых норм, не изучаются и нередко даже
не имеют письменной фиксации в виде свода законов поведения, но прививаются
каждому члену общества с раннего детства в процессе воспитания. Многие модели
поведения консервируются в языке и закрепляются прежде всего в различных
фольклорных жанрах, среди которых следует особо выделить
религиозно-назидательную легенду, представляющую собой истинный образец
народной педагогики. Именно здесь обнаруживаются универсально значимые принципы
и нормы, ценности и идеалы, обеспечивающие возможность общения между людьми.
Чрезвычайно важно, что эти сформировавшиеся на основе библейских книг
повествовательные тексты содержат не только отражение конкретных ситуативных
моделей, но и оценку ситуации со стороны говорящего как представителя
конкретной культуры –то есть они устанавливают соотношение обозначенного в
произведении поведения к общепринятой в данной культуре норме.
Задача настоящей
статьи –анализ элементов текста народной легенды, формирующих в сознании
читателя / слушателя основную концепцию произведения, исследование специфики
функционирования использованных для создания текста данного типа языковых
средств разного уровня (лексического, морфологического, синтаксического,
мотивного, образного). В качестве анализируемого объекта приведем показательный
текст немецкой народной легенды, включающей также этиологический мотив,
поскольку данная легенда повествует о происхождении растения цикория и
своеобразно характеризует его свойства и особенности. Этиологический мотив
свидетельствует о том, что многие легенды идут из глубины языческой древности,
с тех времён, когда они представляли верования народа. В связи с этим интересно
отметить, что немецкое народное название цикория «Wegwarte», в котором
закодировано содержание легенды, представляя собой метафору, связанную с
персонификацией одного из объектов внешнего мира, является также
«фундаментальной базисной метафорой «Мир –это человек», составляющей основу
примитивных теорий, подобных анимизму [5:384].
Wegwarte
Als noch verkannt und
sehr gering, unser Herr auf der Erde ging, kam er einstmals an einem Haus
vorbei. Aus dem Fenster schaute ein Mädlein heraus, und der Herr Jesus, in
Gestalt eines armen Mannes, war müe und durstig und bat um eine
Erquickung. Das unbarmherzige Mädlein aber wies ihn ab; er solle nur
machen, daßer weiterkomme, denn es habe keine Zeit und müse nach
seinem Liebsten ausschauen. Da blickte der Herr Jesus schmerzvoll gen Himmel
und ging weiter. Bald aber kam der Brätigam des schöen Mächens;
doch so viel er auch schaute und suchte, fand er nichts weiter als eine
schlanke, hartstengelige Blume, die ihm noch nie begegnet war. Sie blickte ihn
aber mit ihren blauen Augen gar traurig an. Es war das stolze Mädlein, das
nun, in eine Pflanze verwandelt, sein ganzes Leben lang am Wege warten
muß bis der Herr der Welt einst wiederkommt, um es zu erlöen.
Настоящий текст
относится к особой группе легенд, для обозначения которой В.Я. Пропп предложил
термин «странствующее божество». В этих легендах Христос изображен
странствующим по земле. Он заходит к людям неузнанным. Не зная, кто этот
странник, люди проявляют свою настоящую природу, свое достоинство или
ничтожество. Как подчеркивает В.Я. Пропп, «именно в эти легенды народ вложил
свое мировоззрение, свою мораль, свое понятие о добре и зле» [7:291].
В легенде
«Wegwarte» Христос, проходя мимо дома, из окна которого в ожидании своего
жениха выглядывала девушка, просит дать ему напиться, но получает отказ. Таким
образом, девушка нарушает нормы человеческого общежития. Не проявив
гостеприимства, которое в легенде персонифицируется путником, являющимся никем
иным, как Христосом, она продемонстрировала отсутствие милосердия, самого
главного из трех «теологических добродетелей» и тем самым совершила грех,
который в легенде карается: девушка, превращенная в растение, должна всю свою
жизнь ждать у дороги, когда снова придет Христос и избавит её от наказания.
Можно предположить, что подобная концовка легенды содержит намек на Второе
пришествие Христа, когда, согласно христианской доктрине, произойдет всеобщее
воскресение мертвых. Этой легендой повествователь как бы наставлял слушателей
всегда быть готовыми ко Второму пришествию, час которого никто не может
предсказать. Надежда на будущее спасение грешницы лежит и в основе
иносказательного образа: в аллегорическом натюрморте цветы символизируют не
только недолговечность и эфемерность человеческой жизни, но являются также
атрибутом Надежды, поскольку подразумевают надежду на будущие плоды.
В структурном
отношении текст приведённой выше легенды, как, впрочем, и любой другой,
чрезвычайно прост и достаточно устойчив. Как всякое нравственное суждение, он
призван сформировать определённое отношение к конкретным действиям, тем или
иным типам поступков в человеческом сообществе. Адресованная как одному
читателю / слушателю, так и многочисленной аудитории, легенда всегда
ориентирована на партнёра по диалогу, его реакцию. Известно, что каждое
нравственное суждение содержит, как правило, два элемента –описательный и
нормативный. «Описание фиксирует некоторое событие социокультурной реальности,
деяния индивида или группы людей… Нормативный элемент запечатлевается в
предписании того или иного типа действия или же оценки совершённого. Именно он
и делает моральное суждение таковым, поскольку выражает отношение к реалиям
человеческого мира с позиций нормативного должного, предполагающего обоснование
со стороны ценностно значимого…» [3:87]. Своеобразие структуры легенды как
одного из жанров фольклорной прозы создаёт её функциональностилевую специфику и
влияет на языковое оформление.
Как известно,
текст в качестве коммуникативной системы создаётся совокупностью текстовых
категорий, дополняющих друг друга и переплетающихся между собой. Однако следует
отметить, что некоторые текстовые категории оказываются для исследуемого жанра
не столь значимыми. Так, поскольку «нравственные оценки и предписания отмечены
характером всеобщности, относятся к любому человеку от лица человечества»
[3:88], в легенде нет указания на место действия, то есть для нее характерна
локальная неопределённость. По той же причине в тексте легенды отсутствуют авторское
«Я» и второе лицо, которым обозначается адресат. Одним из формальных признаков,
отличающим легенду от других жанров фольклорной несказочной прозы, является
позиция автора –повествование от третьего лица. О специфичности такого способа
повествования Н.А. Кожевникова пишет следующее: «В форму третьего лица
повествование облекается тогда, когда повествователь находится вне той жизни, о
которой повествует, рассказывает о том, чему он не был свидетелем. Внимание
направлено не столько на рассказчика, сколько на изображение действительности,
важен не столько рассказчик как личность, сколько точка зрения на события,
более или менее социально определённая» [4:8].
Наиболее
актуальной для моделирования текста легенды является категория текстового
времени. Напомним, что обычно «под композицией… понимается… расположение
словесно-образного материала в художественном произведении. Единицами
композиции выступают отрезки текста, в пределах которых сохраняется
определенная форма изложения, соблюдается тот или иной ракурс литературного
изображения» [9:11]. Передача ракурса литературного изображения, или точки
зрения, находится, в частности, в компетенции временных форм. К тому же,
временные формы наделены способностью устанавливать самые разнообразные связи
(причинно-следственные, ассоциативные и т.д.) между отдельными отрезками
повествования: определенные пласты повествования часто «привязаны» к
соответствующим временным планам, и дистантное воспроизведение одного и того же
временного плана помогает выстроить и воспринять единую сюжетную линию. Так,
опосредовано авторский временной опыт взаимосвязан с семантикой временных форм
на уровне текста. Текст легенды «Wegwarte»
представляет собой рельефную комбинацию двух пластов повествования (речи
автора-повествователя и несобственно-прямой речи), каждый из которых обладает
определённой спецификой грамматической и предметной соотнесённости с
действительностью. Как в любой легенде, время в анализируемом тексте относится
к эпохе «начала», «первотворения», что отражено в зачине «Als noch verkannt und sehr gering, unser Herr auf der Erde ging».
Однако события, описываемые в легенде, сохраняют актуальность и для
современного мира, устанавливая общественные нормы и регламентируя человеческие
взаимоотношения. В легенде хронологически противопоставляются «изначальное»,
«священное» и «сегодняшнее», «профанное» [8:90]. Нетрудно заметить, что в
тексте легенды «Wegwarte» преобладает
временная форма –повествовательный претерит. В связи с этим уместно привести
точку зрения З.Я. Тураевой, которая выделяет два основных принципа построения
сюжета: «мифологический – отображение всего мира посредством чистых сущностей и
фабульный –отображение какой-либо части мира посредством индивидуального,
частного. В первом случае образы по степени художественного обобщения
приобретают характер символов, типическое выступает на первый план. Во втором
–типическое выявляется через индивидуальное. При построении произведения по
первому принципу эпический претерит… не соотносится с фактологическим прошлым,
а включается в передачу вневременных сущностей» [9:51-52]. Очевидно, что сюжет
легенды представляет собой первый тип построения, что позволяет говорить об
условном характере претерита в произведениях данного типа. Лишь изредка техника
изложения, основанная на повествовательном претерите, нарушается отдельными
вставками. В общую временную картину описательного элемента легенды помимо
плюсквамперфекта со значением предшествования (… (er) fand nichts weiter als eine schlanke, hartstengelige Blume, die
ihm noch nie begegnet war) вторгаются характерные для несобственно-прямой
речи формы презенса конъюктива: данный ретроспективный фрагмент легенды, с
помощью которого в повествовательную ткань текста от третьего лица проникает
голос персонажа с присущими ему интонациями, характеризует данный персонаж,
содержит мотивировку поступка, что чрезвычайно важно для понимания идейного
содержания текста. В конце легенды, когда повествование доходит до
эмоциональной кульминации, когда возникает необходимость связать прошлое с
настоящим, употребляется форма презенса. Содержащаяся в концовке легенды очень
значимая для читателя / слушателя мысль, что нарушение моральноэтических норм
неотвратимо наказывается, подчеркивается одним из значений презенса,
генерализирующим презенсом, обладающим высокой степенью обобщения. Такое
значение презенса характерно для текстов, носящих поучительный характер. Как
отмечает Л.А. Ноздрина, «введение в концовку генерализирующего презенса,
контрастирующего с повествовательным претеритом основного текста, не только подчеркивает
непреходящий характер бытующих в народе нравственных идеалов, но и помогает
читателю / слушателю благодаря «неравному» (по терминологии Г. Вайнриха)
переходу от одной временной формы к другой «включить» дополнительное внимание
для восприятия и запоминания текста» [6:94-95]. Таким образом, разграничивая
два разных плана развития действия, формы претерита и презенса осуществляют в
легенде свои композиционные функции, стилистическая значимость которых
проявляется по мере осмысления всего текста.
Для стиля легенды
как особого жанра фольклорной несказочной прозы характерна регулярность в
отборе не только грамматических форм, но и лексического состава.
Предопределённость, стереотипность синтаксической структуры до некоторой
степени предопределяет её лексическое наполнение. Обращаясь к рассмотрению
основной лексики в выражении идеи красоты и порока в легенде, отметим, что
основные позиции принадлежат прилагательным, особенностью которых в текстах
данного типа являются их оценочные свойства. Известно, что оценка может быть
положительной или отрицательной, она непосредственно зависит от ценностных
ориентаций субъекта оценки. В процессе оценки объект соотносится с
потребностями и интересами оценивающего субъекта в соответствии с его
представлениями о ценностях, с его системой оценок, которые складываются в
сознании как результат социального опыта. В этой связи важно подчеркнуть, что
как фольклорный жанр, легенда представляет собой объективное, обезличенное
повествование, в котором преобладает рациональная оценка, опирающаяся на
социальные стереотипы. Лексически выраженная оценочность направлена в тексте
легенды «Wegwarte» прежде всего на героиню. Её словесный портрет включает
только общие указания на внешний облик в целом. Прилагательные schö,
schlank (признак воплощен в образе растения) указывают на положительную
эстетическую оценку. Данное обстоятельство лишь подтверждает точку зрения Т.И.
Вендиной, согласно которой «средневековый человек не мог и не смел отрицательно
оценивать творение рук Божьих» [2:68]. Однако положительная эстетическая оценка
внешнего облика девушки не исключает негативную характеристику её личностных
качеств. Отрицательный внутренний облик, оценка поступка персонажа
подчёркивается простыми и сложными прилагательными unbarmherzig, hartstengelig (признак воплощен в образе растения),
stolz. Абстрактно-оценочное прилагательное stolz не случайно появляется в
концовке легенды, в её нормативном элементе: из всех грехов для немецкой
легенды самым отвратительным оказывается гордыня, корень зла. Особое внимание
хотелось бы обратить на значение, в котором употреблено в тексте легенды
качественное прилагательное blau,
указывающее как на цвет глаз девушки, так и на цвет цветка растения. Известно,
что цветовой концепт синего / голубого цвета в сознании разных народов
связывается прежде всего с цветом неба. Подобная ассоциация при переносе из
области цветового значения в другие сферы способствует появлению в
семантическом поле прилагательного значений «бесконечности», «неопределенной
дали». В средневековом народном толковании прилагательное blau приобретает
негативные коннотации, поскольку при дальнейшем расширении семантического поля
в область человеческих отношений связывается с обманом, ложью, непорядочностью.
Об этом, в частности, свидетельствуют появившиеся уже в начале XVI века
устойчивые сочетания blaue Enten
erzälen – врать, заливать; j-m (einem Mann) blauen Mantel umhägen
– обманывать (как правило, о жене, обманывающей мужа), j-n blau anlaufen lassen – обмануть кого-либо бессовестным образом
и пр. Blau tragen в народном понимании вызывает ассоциацию с потерей
девственности: согрешившая девушка не имеет больше права носить белый передник
и должна появляться на людях в голубом. Для сравнения отметим также, что и в
средневековом языке французской куртуазной поэзии «голубой» ассоциировался с
неискренностью и коварством. Представляется, что и в анализируемом тексте blau
не простое цветовое обозначение, но морально-нравственное, социальное понятие.
Данное предположение подтверждается следующим фактом. В давние времена все виды
цикория воспринимались в немецком народе как заколдованные люди. Причем
считалось, что редко встречающиеся растения с белыми цветками некогда были
хорошими людьми, а наиболее распространенные в природе растения цикория с
голубыми цветками – грешниками.
В заключение
следует подчеркнуть особую роль символа в тексте легенды. Цикорий, традиционно
являясь, как большинство цветущих растений, символом красоты, становится в
легенде окказиональным символом гордыни, черствости. В данном случае ассоциативные
цепочки в группе растений не вызывают трудностей для выявления значений.
Символическая единица, сформированная на основе семантических признаков «форма,
цвет, жесткость стебля» не представляет сложности для понимания, поскольку её
мотивация не затемнена. Совмещение в структуре данного символа
разнонаправленных ассоциативных доминант обеспечивает множественность
ментальных проекций, которые связывают воедино мир физического и духовного. В
лингвистической литературе есть указание на то, что символы не могут обозначать
случайного, в них заключены общие идеи, они выполняют в жизни человека далеко
не ординарную функцию. «Возвышаясь, символ приобретает власть над человеком,
диктуя выбор жизненных путей и моделей поведения… Символика императивна» [1:25-26].
Такое понимание символа вполне соответствует жанру религиозно-назидательной
легенды, в основе которой лежат моральные заповеди –категорические, или
безусловные, императивы, прямо выражающие значимые нормы или имплицитно имеющие
к ним отношение.
Литература
1. Арутюнова Н.Д.
Метафора и дискурс. Вступительная статья // Теория метафоры: Сборник. –М.:
Прогресс, 1990.
2. Вендина Т.И.
Прекрасное и безобразное в русской традиционной духовной культуре // Логический
анализ языка. Языки эстетики: концептуальные поля прекрасного и безобразного.
–М., 2004.
3. Губман Б.Л.
Введение в философию культуры. –Тверь, 1995.
4. Кожевникова Н.А.
Типы повествования в русской литературе XIX–X вв. –М., 1994.
5. Маккормак Эрл.
Когнитивная теория метафоры // Теория метафоры: Сборник. – М.: Прогресс, 1990
6. Ноздрина Л.А.
Теоретический курс «Грамматический аспект интерпретации художественного текста»
Часть I. –М., 1993.
7. Пропп В.Я. Поэтика
фольклора. –М., 1998.
8. Славянские
древности. Этнолингвистический словарь. Т. 3. –М., 2004.
9. Тураева З.Я.
Категория времени. Время грамматическое и время художественное. –М., 1979.
10. Холл Джеймс.
Словарь сюжетов и символов в искусстве. –М., 1999.
ТЕСТИРОВАНИЕ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ КЛАССИФИКАЦИИ НА
ОДНОЗНАЧНОСТЬ ИДЕНТИФИКАЦИИ ПРИЗНАКОВ
Т.Н. СИНЕОКОВА,
Е.И. БЕЛЯЕВА
Linguistic classification testing for unambiguous
identification of classificati on
features
T.N. Sineokova, E.I.
Belyaeva
В статье
рассматривается методика проверки на однозначность лингвистической
классификации на примере структурносемантической классификации конструкций,
реализуемых в английской аффективной речи. Оценка осуществляется на основании
идентификации классификационных признаков экспертами по предложенной
инструкции. Описывается инструментальная сторона тестирования: процедура
проведения тестирования, способы компьютерной обработки результатов, способы
сравнения результатов, позволяющие делать объективные выводы о качестве
инструкций и путях их корректировки.
Ключевые
слова:
однозначность, классификация, признаковое описание, тестирование.
The article describes the procedure by which unambiguous identification
of classification features of a linguistic classification can be achieved.
Estimation of the quality of the instruction to a linguistic classification
(description of classification features for experts) is based on expert
testing. The procedure of testing is described: the procedure of testing, ways
of computer processing of the results, ways of comparing the results, which
help arrive at objective conclusions as to the quality of the instruction and
ways of its correction.
Keywords: unambiguity, classification, description of classification features,
testing.
Использование
интерактивных лингвистических классификаций для выявления корреляционных связей
между лингвистическими и экстралингвистическими характеристиками говорящего
обусловливает необходимость их проверки с точки зрения однозначности и
составления таких инструкций по выделению (идентификации) классификационных
признаков, которые были бы понятны любому эксперту.
В настоящей статье
описывается методика проверки на однозначность структурно-семантической
классификации конструкций, реализуемых в английской аффективной речи.
Рассматриваемая классификация успешно применялась для прогнозирования таких экстралингвистических
коррелятов, как тип измененного состояния сознания [9] и пол [6] говорящего,
дифференцированные механизмы речемыслительных процессов при измененных
состояниях сознания [2]; кроме того, классификация применялась в исследованиях
псевдоаффективной (имитационной, воздействующей) речи: политической –в работах
А.А. Лавровой [5] и А.С. Рухани [7], судебной –в работе Е.С. Антоновой [1]; в
исследовании суггестивного потенциала рекламных текстов –в работе М.Э. Ждановой
[4]; как инструмент оценки адекватности перевода художественных произведений в
работах Л.C. Савицкой [8], Л.В. Добровольской [3]. Поэтому именно она была
выбрана для разработки и апробации экспериментальной методики, позволяющей
проверить лингвистическую классификацию с точки зрения однозначности и, при
необходимости, провести ее коррекцию.
Определение
однозначности классификации и разработка однозначных, понятных среднему
эксперту признаковых описаний (инструкций) –итеративный процесс, осуществляемый
в ходе серии тестирований с привлечением группы экспертов. Оценка однозначности
основана на определении расхождений решений отдельных экспертов относительно
наличия/отсутствия первичных классификационных признаков1 (1Под
первичными классификационными признаками –для иерархической классификации,
включающей несколько уровней признаков, –понимаются признаки низшего
иерархического уровня, непосредственно участвующие в прогнозе
экстралингвистических коррелятов.) в
высказываниях, отобранных из опорной базы данных. Для тестирования структурно-семантической
классификации конструкций, реализуемых в английской аффективной речи, опорная
база данных составляла 1000 высказываний, а рабочая группа включала 6 экспертов
(преподавателей, аспирантов и выпускников НГЛУ им. Н.А. Добролюбова)2.(
2 Расчеты показывают, что уже 5 экспертов достаточно для получения
статистически надежного мажоритарного решения [10, 11, 12].) Таким образом, при
рабочей группе из шести экспертов и сорока первичных классификационных
признаках рассматриваемой классификации полное тестирование представляет собой
результат обработки и сравнения 240000 независимых решений экспертов.
Под итерацией
тестирования понимается комплексная обработка результатов идентификации
экспертами классификационных признаков в едином корпусе высказываний, обязательно
без промежуточной правки признаковых описаний. Правка осуществляется только
между итерациями.
Проведение одной
итерации тестирования включает следующие этапы:
1. Предъявление
материала тестирования экспертам.
2. Компьютерная
обработка результатов идентификаций экспертов.
3. Анализ данных,
полученных в результате компьютерной обработки результатов идентификаций
экспертов, на содержательном уровне и корректировка признаковых описаний.
Рассмотрим подробнее
инструментальную сторону тестирования.
I.
Предъявление материала тестирования экспертам. Поскольку
исследование классификации на однозначность идентификации классификационных
признаков предполагает проведение тестирования большого объема, особую важность
приобретает разработка универсальных жестко регламентированных форм
представления данных, предъявляемых группе экспертов.
Комплект входных
документов тестирования для каждой итерации и каждого эксперта включает:
1. Инструкции по
идентификации первичных структурных признаков тестируемой классификации.
Инструкции организованы в форме таблиц и содержат: 1) название признака; 2)
условное обозначение признака, используемое для компьютерной обработки
результатов идентификации; 3) признаковое описание, 4) примеры высказываний, в
которых реализуется признак; 5) некоторые примечания к признаковому описанию.
Начиная со второй итерации тестирования после проведения корректировок
инструкции, наряду с новой инструкцией по идентификации первичных
классификационных признаков, экспертам выдается список изменений, внесенных в
инструкции.
2. Входное задание для
каждого эксперта. Таблица включает: 1) список 150 высказываний из
рандомизированной опорной базы данных; 2) перечень условных обозначений сорока
первичных структурных признаков, в котором эксперт должен оставить коды только
тех признаков, которые, по его мнению, реализованы в конкретном высказывании,
удалив коды остальных признаков.
Таким образом, в
процессе одной итерации из 150 высказываний каждый эксперт должен независимо от
остальных, ориентируясь только на инструкции по идентификации первичных
классификационных признаков, принять 12000 независимых решений типа «есть
признак» / «нет признака».
Результаты
идентификации классификационных признаков, проведенной экспертами, сводятся в
единую таблицу, удобную для дальнейшей компьютерной обработки.
II.
Компьютерная обработка результатов идентификаций экспертов проводится с помощью
специальной программой IdentTest, созданной средствами Access 2003. Программа
автоматизирует процесс сравнения результатов идентификаций от двух до шести
экспертов с заданной эталонной идентификацией (мажоритарным эталоном, когда за
эталонное принимается решение большинства экспертов, и
эталоном-привилегированным экспертом, в данном случае –экспертомразработчиком
тестируемой классификации). Выходные таблицы содержат информацию только о тех
высказываниях, идентификация признаков в которых отличается от эталонной. Таким
образом, основная информация, получаемая после компьютерной обработки
результатов идентификации экспертов –это дифференцированный (по типам ошибки,
признакам, экспертам, высказываниям) перечень ошибок идентификации структурных
признаков.
Ошибками идентификации
классификационных признаков являются:
1. Ложное обнаружение признака (ЛО):
эксперт идентифицирует признак, отсутствующий в эталонной идентификации.
2. Пропуск признака (ПП): в идентификации
эксперта отсутствует признак, присутствующий в эталонной идентификации.
3. Замещение признака (ЗП): ложное
обнаружение одного признака при пропуске другого в идентификации эксперта. В
отличие от первых двух типов ошибок, ошибка замещения выявляется не
автоматически, а на основании сопоставления ошибок типа ЛО и ПП исследователем,
проводящим тестирование.
III.
Сравнение результатов двух итераций тестирования
между собой. Чтобы получить возможность судить о правильности выбранного
направления корректировок инструкции по идентификации первичных
классификационных признаков, необходимо разработать способ количественно
сравнить качество инструкции до и после корректировки. При этом предлагаемые
параметры должны быть достаточно чувствительными, чтобы позволять проводить
статистически достоверное сравнение качества двух итераций реального, т.е. не
слишком большого объема.
В настоящем
исследовании предложено два параметра для оценки качества инструкции: параметр
«качество», основанный на подсчете относительного числа ошибок с учетом
сделанных ошибок и частотности использования признаков в опорной БД и параметр
коэффициент корреляции между решениями эталона и экспертов. Оба параметра дали
примерно одинаковые результаты и показали, что изменения, полученные при
корректировке инструкции после проведения итерации объемом 150 примеров, в
большинстве случаев фиксируются статистически достоверно. В качестве основного
был выбран параметр коэффициент корреляции. Для определения этого параметра
значения коэффициента корреляции решений экспертов сравниваются с эталонным
значением до и после проведения корректировки. При этом возможно сравнение
корреляции для каждого признака в отдельности, суммарно для всех экспертов, для
каждого эксперта в отдельности и по всему объему итерации в целом. Параметр
коэффициент корреляции отражает интуитивные представления исследователя, причем
учитывается как качество инструкций, так и частотность признака в репрезентативной
выборке. Частотность признаков сказывается на общей интегральной оценке,
поэтому использование этого подхода для интегральных оценок представляет
интерес.
Значимость
корректировки определяется статистической значимостью измене- ний
соответствующих значений коэффициента корреляции, которые могут выражаться как
положительными, так и отрицательными величинами. Если абсолютная величина
изменения коэффициента корреляции превосходит доверительный интервал, то
корреляция считается значимой. Если абсолютная величина изменения коэффициента
корреляции превосходит доверительный интервал более чем в 3 раза – то
корреляция считается сильно значимой.
Таким образом,
предлагаемая методика тестирования лингвистической классификации на
однозначность позволяет сделать следующее:
1. С помощью
компьютерной обработки выявить в удобной для анализа форме все ошибки всех
экспертов как в сравнении идентификаций экспертов с мажоритарным эталоном, так
и с эталоном-привилегированным экспертом.
2. На основании
формальных признаков рассортировать все выявленные ошибки на основные типы: ЛО,
ПП и, путем сопоставления ЛО и ПП (то есть, с помощью анализа на содержательном
уровне), ошибку типа ЗП. Такая сортировка существенно облегчает дальнейший
анализ и может подсказать его направление. Однако для собственно корректировки
нужна иная –дополнительная –сортировка ошибок на содержательном уровне (в
соответствии с причинами, вызвавшими ошибку того или иного типа) с
индивидуальным анализом каждой неправильной идентификации.
3. Для достаточно
больших итераций объективно оценить эффективность проведенной корректировки:
субъективные оценки эффективности промежуточных корректировок, которые
приходится довольно часто применять исследователю, проводящему тестирование,
могут быть объективизированы.
Литература
1. Антонова Е.С.
Особенности функционирования повторов в судебной речи: Дипломная работа.
–Нижний Новгород, 2010. –65 с. (Научный руководитель –Синеокова Т.Н.).
2. Безруков В.А.
Средства номинации измененных состояний сознания в драматургических ремарках
(на материале английского языка): Дисс. ... канд. филол. наук. –Нижний
Новгород, 2007. –183 с.
3. Добровольская Л.В.,
Синеокова Т.Н. Особенности перевода конструкций с повторами, реализуемыми в
состоянии эмоционального напряжения (на материале русского и английского
языков) // Теоретические и прикладные аспекты изучения речевой деятельности:
Сборник научных статей. Вып. 5. –Нижний Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова,
2010. –С. 52-65.
4. Жданова М.Э.
Структурно-семантические особенности рекламного текста: Дипломная работа.
–Нижний Новгород, 2010. –85 с. (Научный руководитель –Синеокова Т.Н.).
5. Лаврова А.А.
Синтаксические особенности реализации эмоционального компонента в политической
речи (на материале американских предвыборных теледебатов): Дисс. … канд. филол.
наук. –Нижний Новгород, 2010. –224 с.
6. Лисенкова О.А.
Синтаксическая транспозиция в мужской и женской аффективной речи (на материале
английского языка): Дисс. … канд. филол. наук. –Нижний Новгород, 2007. –140 с.
7. Рухани А.С. Психологические
и лингвистические аспекты расшифровывающих конструкций (на материале
английского языка): Дипломная работа. –Нижний Новгород, 2008. –57 с. (Научный
руководитель –Синеокова Т.Н.).
8. Савицкая Л.С.
Проблема адекватности перевода синтаксических структур в аффективной речи (на
материале пьес Б. Шоу): Дипломная работа. –Нижний Новгород, 2007. –58 с.
(Научный руководитель –Синеокова Т.Н.).
9. Синеокова Т.Н.
Парадигматика эмоционального синтаксиса: Монография. – Нижний Новгород: Изд-во
ННГУ им. Н.И. Лобачевского, 2003. –244 с.
10. Синеокова Т.Н.,
Чернышова Е.И. Методологические аспекты проверки однозначности выделения
классификационных признаков аффективной речи // Теоретические и прикладные
аспекты изучения речевой деятельности: Сборник научных статей. Вып. 2. –Нижний
Новгород: НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, 2007. –С. 80-98.
11. Сулейманова О.А. К
вопросу о типологии лингвистического эксперимента // Методология современного
языкознания: Сборник статей –М.: АСОУ, 2010. – С. 214-230.
12. Чернышева Т.Ю.
Иерархическая модель оценки и отбора экспертов // Доклады Томского
государственного университета систем управления и радиоэлектроники. 2009.
№1(19).–С.168 –174.
ОРФОГРАФИЧЕСКАЯ ВАРИАНТНОСТЬ ТЕРМИНА E-LEARNING
В СОВРЕМЕННОМ АНГЛИЙСКОМ
ЯЗЫКЕ
Е.В. ЯЗЫКОВА
ORTHOGRAPHIC
VARIETY OF TERM E-LEARNING IN MODERN ENGLISH
E.V. YAZYKOVA
Cтатья посвящена
проблеме орфографической вариантности термина e-learning. В статье
устанавливаются причины возникновения вариантности, приводятся высокочастотные
и низкочастотные орфографические варианты анализируемого термина,
устанавливаются количественные характеристики распределения вариантов в
структуре научно-педагогической статьи. Анализ осуществлялся на базе специально
сконструированного англоязычного исследовательского корпуса.
Ключевые
слова:
термин, орфографический вариант, исследовательский корпус, частотность.
The article is devoted to the analysis of orthographic variety of the
term e-learning. The article provides information about higher and lower
frequency variants and their distribution in the body of the pedagogical
article. In the article the causes of variety are defined. The data collection
was accomplished on the basis of the specialized domain-specific English
corpus.
Keywords: term, orthographic variant, specialized corpus, frequency.
Стремительное развитие
и распространение информационных технологий в ХХI веке способствовало появлению
новых методов обучения и нового сегмента в системе образования –электронного
обучения. Электронное обучение или e-learning представляет собой новую
образовательную парадигму, в которой информационные технологии играют
системообразующую, интегрирующую роль, а открытие доступа к новым технологиям
обучения и источникам информации становится определяющим.
Активное вовлечение
разнообразных технологий в новое направление образования оказывает влияние на
состояние терминологического фонда электронного обучения в современном
английском языке. Для данной терминологии характерна дефинитивная и графическая
вариативность отдельных компонентов терминологии, что определяется факторами
эволюции сферы электронного обучения и определяющих ее понятий, а также
фактором нерегламентированности написания синтаксической позиции как в
предложении, так и в тексте. Наличие этих факторов обусловило необходимость
конструирования англоязычного полнотекстового исследовательского корпуса в виде
размеченной коллекции текстов. В корпус вошли 52 полнотекстовые научные статьи
на английском языке из 24 периодических изданий. К
ним, например, относятся British Journal of Educational Technology, The American Journal of
Distance Education, Studies in Continuing Education, European Journal of
Education, European Journal of Engineering Education, International Journal for
Academic Development. В
корпус вошли статьи, опубликованные в период с 2004 по 2009 гг.
Применение программы
WordSmith 5 позволило осуществить количественный и качественный анализ
терминологии электронного обучения в исследовательском корпусе. Самым частотным
термином рассматриваемой терминологии является термин e-learning. В корпусе он
зафиксирован 1715 раз. Этот факт дает нам основание считать его доминантой
терминологии электронного обучения в современном английском языке.
Термин e-learning, введенный в научный обиход
организацией ЮНЕСКО, появился наряду с такими терминами, как e-Government,
e-Health, e-commerce и рядом других, в которых компонент «e» раскрывает влияние
информационных технологий на различные сферы деятельности людей. В русском
языке компонент «е» передается посредством прилагательного «электронный».
Проиллюстрируем
интенсивность распространения термина e-learning путем определения его
цитируемости в базе данных информационно-поисковой системы google.com.
Таблица
1
Результаты
запроса в ИПС google.com
|
ключевой
термин |
количество ссылок в
ноябре |
количество ссылок в
ноябре |
|
e-learning |
56500000 |
104000000 |
Данные, приведенные в
таблице, свидетельствуют о стабильной динамике увеличения числа индексированных
ссылок на термин e-learning, и,
следовательно, о прогрессирующем закреплении данного термина в профессиональной
среде. Однако, несмотря на тот факт, что термин является общепризнанным и,
более того, широко популярным, отсутствует единство взглядов на то, как следует
его дефинировать.
Разнообразие дефиниций
термина e-learning объясняется
плюрализмом взглядов на природу самого понятия, объективируемого исследуемым
термином. Терминологи Б.Н. Кобрин и Р.Ю. Головин полагают, что такое положение
вещей является вполне закономерным процессом, так как отдельным ученым
свойственно формировать свои «индивидуальные» понятия [1:43], а термин всего
лишь репрезентирует понятие на определенном этапе его познания.
Анализ определений
показал, что самыми распространенными среди них являются определения
логического типа, построенные на основе подведения под ближайший род и
выделения видовых признаков. В этой группе определений термин e-learning
определяется через понятие «learning»
Многообразие дефиниций
термина e-learning свидетельствует об
эволюции понятия на данном этапе развития научного знания.
Анализ формальной
стороны термина e-learning позволил прийти к выводу, что в настоящее время не
существует его унифицированного написания. В подтверждение слов В.М. Лейчика,
который пишет, что «каждый термин существует во множестве вариантов», мы
выявили 6 различных графических вариантов написания исследуемого термина [2:
148]: e-learning, elearning, e-Learning, eLearning, E-learning, E-Learning.
Каждый из вариантов
характеризуется своей частотой появления в исследовательском корпусе.
Орфографическая форма «e-learning» является наиболее частотной, на ее долю
приходится 87% от общей частоты употребления всех возможных графических
вариантов лексемы e-learning.
На втором месте по
частоте употребления находится вариант E-learning, который встречается в
корпусе 74 раза, что составляет 4,3% от суммарной частоты всех графических
вариантов. Частота употребления варианта elearning и e-Learning в процентном
соотношении составляет 3,3%. Оба варианта встретились в корпусе одинаковое
количество раз –56.
Вариант E-Learning
встретился в корпусе 24 раза (1,7%). На последнем месте по частоте употребления
в корпусе стоит вариант eLearning. Нам удалось зафиксировать 10 случаев
употребления этого орфографического варианта (0,6%).
Представим
количественные характеристики, свойственные каждому из вариантов, в виде
таблицы 2.
Таблица
2
Частота
встречаемости графических вариантов термина e-learning в исследовательском
корпусе
|
графический вариант
термина e-learning |
частота употребления
в корпусе |
% от общей частоты
употребления |
|
e-learning |
1495 |
87 |
|
elearning |
56 |
3.3 |
|
e-Learning |
56 |
3.3 |
|
E-Learning |
24 |
1.7 |
|
E-learning |
74 |
4.3 |
|
eLearning |
10 |
0.6 |
|
общая частота
употребления |
1715 |
100 |
Интересен тот факт,
что в пределах одной статьи авторы зачастую используют различные орфографические
варианты термина e-learning.
Например: 1. Mark Nichols is e-Learning specialist for Bible College of New
Zealand, following extensive e-learning work within the polytechnic and
University sectors at various levels. He is currently charged with implementing
e-learning diffusion, and also leads a government-funded project to develop and
implement an open source e-Portfolio platform (Institutional perspectives: The
challenges of e-learning diffusion. Mark Nichols// British Journal of
Educational Technology Vol. 39, No. 4, 2008 p. 598)
2. E-Learning modules for Teacher Development. Project REAL….
«E-learning modules completed by both in-service and pre-service teachers
establish a common knowledge of best practices of instruction in identified,
critical areas.» …Using data driven decision making was agreed upon by the
technological development committee to be the method used to determine the
topics of the e-learning modules…(E-Learning Modules for Teacher Development:
Project REAL. David A. Walker, Portia M. Downey, and Christine K. Sorensen //
TechTrends: Linking Research & Practice to Improve Learning; Vol. 52 Issue
5, 2008, pр. 59-62).
В рамках
исследовательского корпуса нами было установлено, что существует 4 способа
орфографического изменения термина «e-learning», необходимого для графического
разграничения границ предложения. Первые два способа предполагают изменение
первого элемента «е» на заглавный «Е»: E-Learning, E-learning. В других двух
вариантах первый элемент «е» остается неизменным, а второй элемент «learning»
меняется на заглавный «Learning»: eLearning, e-Learning.
Самым частотным
вариантом термина e-learning в инициальной позиции в предложении является
E-learning. Нами было зафиксировано 49 случаев употребления этого варианта. На
втором месте по частоте использования стоит вариант e-Learning, который
встретился в англоязычном корпусе 15 раз. Варианты E-Learning и eLearning
являются низкочастотными в данной синтаксической позиции.
Приведем примеры
различных способов написания термина e-learning в начале предложения:
1. E-learning attracts those who are willing and confident to undertake
innovative educational challenges and motivated to study alone (Your flexible
Friend. Edwards, Imelda Charles. Nursing Standard 1/21/2004, Vol. 18, Issue 19,
pр. 58).
2. E-learning relies heavily on technological platform, and functionality
of e-learning system plays an important role in learning process… (Analysing
users’ satisfaction with e-learning using a negative critical incidents
approach. Nian-Shing Chena, Kan-Min Linb and Kinshukc// Innovations in
Education and Teaching International. Vol. 45 Issue 2, 2008, pр. 123).
3. e-Learning applications are mainly focused on information delivery
(E-learning’s effect on knowledge: Can you download tacit knowledge?
Selçk Ödemir//Colloquium- British Journal of Educational Technology.
Vol. 39, No. 3, 2008, p. 554).
4. eLearning is beginning to have an impact on learners, and
particularly those demanding flexibility, accessibility, connectivity (Virtual
action learning: experience from a study of an SMS e-learning programme.
Jean-Anne Stewart, Gallian Alexander//Interactive Multimedia-Based E-Learning.
Research and Practice. Vol. 3, No. 2, 2006, p. 152).
5. e-Learning teams thrive in collegial environments in which
participants can share their knowledge (Building trust and shared knowledge in
communities of e-learning practice: collaborative leadership in the JISC eLISA
and CAMEL lifelong learning projects. Jill Jameson, Gill Ferrell, Jacquie
Kelly, Simon Walker and Malcolm Ryan//British Journal of Educational Technology
Vol. 37, No. 6, 2006, p. 949).
Стоит отметить тот
факт, что в заголовках и подзаголовках статей, включенных в корпус, встречаются
варианты e-learning, e-Learning, E-Learning, E-learning и eLearning.
Проиллюстрируем
возможные варианты написания термина e-learning в некото- рых заголовках и
подзаголовках статей:
1) e-Learning: The student experience (заголовок) (e-Learning: The student
experience. Jennifer Gilbert, Susan Morton and Jennifer Rowley// British
Journal of Educational Technology, Vol. 38, No.4, 2007, p. 560).
2) The Prospects of E-Learning Revolution in Education: A Philosophical
Analysis (заголовок) (The Prospects of E-Learning Revolution in Education: A Philosophical
Analysis Educational Philosophy and Theory. Samson O. Cunga, Iann W. Ricketts//
Educational Philosophy and Theory. Vol. 40, No 2, 2008, p. 294).
3) E-learning: present and future (заголовок) (E-learning: present and
future. Sue Lacey Bryant //Work Based Learning in Primary Care; Vol. 4 Issue 4,
Dec2006, p. 380).
4) e-Learning diffusion in higher education institutions (подзаголовок) (Institutional perspectives: The challenges of e-learning diffusion.
Mark Nichols//British Journal of Educational Technology. Vol. 39, No. 4, 2008,
p. 599).
5) Delivering e-learning innovations in collaborative teams (подзаголовок) (Building trust and shared knowledge in communities of e-learning
practice: collaborative leadership in the JISC eLISA and CAMEL lifelong
learning projects. Jill Jameson, Gill Ferrell, Jacquie Kelly, Simon Walker and
Malcolm Ryan//British Journal of Educational Technology Vol. 37, No. 6, 2006,
p. 950).
6) Measuring the quality of e-learning (заголовок) (Measuring the quality of
e-learning. David B. Hay, Caroline Kehoe, Marc E. Miquel, Stylianos
Hatzipanagos, Ian M. Kinchin, steeve F. Keevil and Simon Lygo-Baker// British
Journal of Educational Technology Vol. 39, No. 6, 2008, p. 1037). Количественные
характеристики распределения орфографических вариантов термина e-learning в
структуре статьи представлены в виде таблицы 3.
Таблица
3
Количественные
характеристики распределения орфографических вариантов термина e-learning
в структуре научной статьи
|
|
заголовок (название
статьи) |
подзаголовок
(название абзаца) |
начало предложения |
в основном тексте |
итого |
|
e-learning |
24 |
49 |
– |
1422 |
1495 |
|
elearning |
- |
- |
- |
56 |
56 |
|
e-Learning |
2 |
14 |
15 |
25 |
56 |
|
E-Learning |
8 |
13 |
1 |
2 |
24 |
|
E-learning |
5 |
12 |
49 |
8 |
74 |
|
eLearning |
1 |
- |
1 |
8 |
10 |
Данные, приведенные в
таблице 3, являются подтверждением того факта, что в современном английском
языке отсутствует стандарт в написании термина elearning. В настоящее время еще
не сформировались правила, предписывающие употребление какого-то конкретного
орфографического варианта в определенных синтаксических позициях.
Используя программную
оболочку WordSmith 5, мы установили, что в рамках исследовательского корпуса
нет ни одного случая употребления термина e-learning во множественном числе.
Однако нами было зафиксировано 3 случая употребления ключевого термина в форме
родительного падежа (0,17%). Например: What then has fueled
e-learning’s meteoric rise to the forefront of higher education? (Robert John
Muirhead. E-learning: Is This Teaching at Students or Teaching with Students?//
Nursing Forum Volume 42, No. 4, October-December, 2007, рр.178–84).
Терминологическое
сочетание electronic learning, т.е. полная форма,
встретилось в корпусе всего 3 раза, причем во всех этих случаях рядом с полной
формой в скобках приводился компрессионный вариант e-learning.
Использование сокращенной формы высокочастотного термина обусловлено, по мнению
И.А. Стернина, синтагматической экономией как одной из форм проявления языковой
экономии [3]. Выбор сокращенной или неизмененной формы языковой единицы зависит
от частотности единицы [3].
Литература
1. Головин Б.Н.,
Кобрин Р.Ю. Лингвистические основы учения о терминах [Текст]/ Б.Н. Головин,
Р.Ю. Кобрин. –М.: Высшая школа, 1987. –104 с.
2. Лейчик В.М.
Терминоведение. Предмет. Методы. Структура [Текст]/ В.М. Лейчик. –ЛКИ, 2007.
–256 с.
3. Стернин И.А.
Частотность, избыточность и экономия в языке [Текст] / И.А. Стернин // Вопросы
терминологии и лингвистической статистики. –Воронеж: Издво Воронежского ун-та,
1972. –123 с.
VIII. ПРОБЛЕМЫ РУССКОГО ЯЗЫКА
КОММУНИКЕМЫ-ЕДИНСТВА: ЭКСПРЕССИВНЫЙ И
ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
В.Ю. МЕЛИКЯН
Communicemas-coalescences: expressive and
phraseoligical aspects
V.U. Melikyan
Статья посвящена
описанию русских коммуникем-единств в экспрессивном и фразеологическом
аспектах. Коммуникемы описаны с учетом степени идиоматичности и других
категориальных признаков.
Ключевые
слова:
коммуникема, русский язык, фразеологические разряды, идиоматичность,
фразеологические единства, экспрессивность.
The article is devoted to the description of the Russian
communicemas-unities in expressive and phraseoligical aspects. Communicemas are
described taking into consideration the degree of their idiomaticity and other
categorical features.
Keywords: communicemas, Russian language, phraseoligical classes, phraseological
unities, expressiveness.
В русском языке
установлено более 180 коммуникем, относящихся к разряду единств. Это составляет
около 10% от общего количества нечленимых предложений данного класса. Например,
А как же!, А то!, Ай да ну!, Ах ты!,
Батюшки !, Бог мой!, В натуре! и др.: −А ты будешь с нами обедать?
−Ну а как же! /А. Чехов. Злоумышленник/;
–Вот дикари! –Капитан смеётся. –Никогда не слыхал! Так ты что ж, в бога веришь,
Шухов? –А то? – удивился Шухов. –Как громыхнёт –поди не поверь! /А. Солженицын.
Один день Ивана Денисовича/.
Коммуникемы-единства
являются мотивированными, а потому их значение соотносится со значением
производящей языковой единицы. Последнее составляет внутреннюю форму
коммуникем-единств. Отсюда влияние первичного значения лексических компонентов,
структурирующих коммуникемы-единства, проявляется в большей степени, чем у
коммуникем-сращений. Чем выше такое влияние, тем ниже степень нечленимости
коммуникемы. С другой стороны, чем выше такое влияние, тем выше степень их
экспрессивности. Именно внутренняя форма в максимальной степени влияет на
эмоционально-экспрессивный потенциал коммуникемединств. В этой связи степень
экспрессивности коммуникем-единств оказывается значительно выше, чем степень
экспрессивности коммуникем-сращений по причине мотивированности первых и
немотивированности вторых.
Такое влияние может
быть обусловлено разными свойствами производящих языковых единиц. Следует,
прежде всего, отметить, что сигнификативный аспект значения лексических единиц
не оказывается релевантным в данном аспекте (как и у коммуникемсращений). Это
обусловлено тем, что коммуникемы-единства представляют собой нечленимые
предложения, значение которых переосмыслено в целом. Их общее,
фразеосинтаксическое значение не составляет суммы значений отдельных лексем,
входящих в их состав.
Традиционным остается
здесь влияние коннотативного аспекта значения одной из лексем, входящих в
состав коммуникемы. При этом исходное значение лексемы может иметь как
негативную (чаще) коннотацию, так и положительную, например: –Увидимся ещё
когда-нибудь? – Бог знает! – ответил
старик. – Вероятно, никогда. /А. Чехов. Верочка/; Ср.: –Кто он был, твой дед? –
Чёрт его знает. Секунд-майор
какой-то. При Суворове служил и всё рассказывал о переходе через Альпы. Врал,
должно быть. /И. Тургенев. Отцы и дети/; Коржик ощупал в темноте шею спящего
Свистулькина, потом лицо, нос, лоб, волосы. –Шут его знает! Чья-то голова с волосами… – сказал он, разводя в
недоумении руками. /Н. Носов. Незнайка в Солнечном городе/; −По уставу,
видно, по-ихнему так требуется, а, впрочем, леший их знает, прости господи. /П.
Мельников-Печёрский. На горах/; − Выстраивается такая цепочка,
−Коля оглядел всех. − Родькин, Соловьёв, Седой. И ведёт эта цепочка
к Слайковскому. Только, сдаётся мне, есть у неё лишние звенья. − Фиг его знает, − сказал Травкин.
/А. Нагорный, Г. Рябов. Повесть об уголовном розыске/.
Лексема бог в данном лексическом ряду выступает
в качестве коннотативно нейтральной в силу своей соотнесенности с позитивной
частью устройства действительности. Все остальные слова (черт, шут, леший, фиг) содержат в своем значении негативные
коннотативные семы в связи с соотнесенностью их денотата с «темными» силами
либо другими «отрицательными» по своей сути фактами.
На уровне
стилистическом экспрессивность может быть обусловлена использованием
стилистически сниженного варианта лексемы (Куда
там! –Куды там!, Какой черт! –Кой черт!), просторечной лексемы (Ишь ты!), устно-разговорного или
просторечного варианта (Эх ты! –Эт ты!,
Эка ты! –Эк ты!, Я тебе [тебя]! –Я те [тя]!, Вот тáк вот! –О так от!,
Вообще! –Ваще!), паронима (Царица небесная!
–Царица немецкая!), а также фонетико-стилистическими средствами (Отцы родные! - Отцы рóдные!),
например: [Галка] ...угощала его и подливала водку в его стакан. −А ну до
дна! До дна! Вот так вот! /Г.
Медынский. Честь/; −Ну, как мотор-то? −спросила Соня. −О так от!.. −выскочил
вперёд Сергей Сергеич. /В. Шукшин. Свояк Сергей Сергеич/.
Использование
морфологических средств в формировании экспрессивного потенциала
коммуникем-единств не является типичным: они редки и не оказывают существенного
влияния на степень их выразительности. Это, вероятно, обусловлено тем, что они
обладают внутренней формой, которая покрывает все потребности данной группы
коммуникем в средствах экспрессивности. Например, Святая Дева Мария! - Пресвятая Дева Мария!, Ещё что выдумал(-а, -и) [придумал(-а,
-и), удумал(-а, -и), надумал(-а, -и)]!: 1) –Пресвятая Дева Мария!
–вскрикнула мать. –Верно, случилось что-то необычайное, раз ты пришел домой в
таком виде. /Г. Маркес. Любовь во время чумы/.
Синтаксические
средства «распространения» являются традиционно продуктивными в данном аспекте,
например, Вот так фунт! - Вот так фунт с
походом!, Вот так хрен! –Вот так хрен на постном масле!, Вот так история! –Вот
так история с географией!, И то! –И то правда [верно, дело, будто, ладно]!: Вот
так фунт: и та сестра ревёт и эта ревёт. /Д. Мамин-Сибиряк/; −Вот так
фунт с походом! −воскликнул Ярлык, разрешая общее напряжённое молчание.
− Дела наши табак! −сказал Дьякон. А адвокат мрачно подтвердил:
−Последнего приюта мы лишились. /М. Горький. Бабушка Акулина/.
Специфическим для
коммуникем-единств и в высшей степени продуктивным, а также эффективным
выступает такой синтаксический источник их экспрессивности, который связан с
построением коммуникем на основе синтаксических конструкций, в той или иной
степени обладающих признаками нечленимости и экспрессивности. Это, прежде
всего, фразеосинтаксические схемы, которые уже сами по себе относятся к одному
из классов нечленимых предложений, который, однако, характеризуется наличием
меньшей степени нечленимости по сравнению с коммуникемами. Например: −Что за петрушка! ... Иди ты, знаешь,
водолив. Это же был великий человек. («выражение удивления, недовольства,
возмущения и т.п.») /Л. Кассиль. Два кубка/. Данная коммуникема построена на
основе фразеосхемы «Что за + N1!», выражающей значение «негативной
эмоциональной оценки в сочетании с удивлением, недовольством, возмущением и
т.п.», например: −Что это за вода!
И солена и горька... («плохая вода + высокая степень проявления предмета речи
(оценки), удивление, недовольство, возмущение и т.п.») /М. Горький/.
Сравнительный анализ значения коммуникемы и фразеосхемы свидетельствует о том,
что экспрессивный потенциал (в форме модусной пропозиции), которым обладает
сама фразеосхема, передается и коммуникеме в процессе ее формирования.
Не менее
экспрессивными оказываются и коммуникемы, построенные на основе
экспрессивно-иронических конструкций, которые представляют собой периферию поля
нечленимых предложений, например: –Разбирайтесь сами. –Счас –разберёмся! Я ничего не понимаю. («выражение категорического
отрицания, несогласия в сочетании с возмущением, неодобрением, негативным
отношением к предмету речи и собеседнику…») /В. Шукшин. Рассказы/; Ср.:
−Ты сейчас будешь делать домашнее задание? −Сейчас, как же! Больше мне делать нечего! («не сейчас + возмущение,
неодобрение, негативное отношение к предмету речи и собеседнику…») /Из разг.
речи/. Как видим, экспрессивно-иронический эмоциональный потенциал заложен уже
на уровне производящей синтаксической конструкции. Его влияние активно ощущается
и на уровне значения самой коммуникемы.
В целом в отношении
коммуникем-единств можно сделать тот же вывод, который был сделан при анализе
коммуникем-сращений в данном аспекте: чем выше степень влияния отдельных
признаков производящей языковой единицы на характер значения
коммуникем-единств, тем ниже степень их нечленимости. И наоборот.
Коммуникемы-единства
обладают полным набором признаков, присущих единицам данного типа. Остановимся
лишь на тех из них, которые позволяют охарактеризовать и с точки зрения степени
нечленимости.
Это, прежде всего,
устойчивость. Формальная стабильность коммуникемединств проявляется в наличии
обязательных структурных компонентов, представляющих собой отдельные лексемы.
Их варьирование либо невозможно, либо строго ограничено. Степень нечленимости
коммуникем-единств несколько ниже, чем коммуникем-сращений, поэтому процент
единиц, допускающих варьирование их формальной стороны, здесь выше –около 55%.
Это варьирование связано с изменением либо лексических компонентов, их образующих,
либо структурной схемы коммуникемы в целом. В рамках формальной устойчивости
коммуникем мы рассмотрим лишь первый случай.
Варьирование
лексических компонентов коммуникем-единств может носить различный характер.
Сразу следует отметить, что оно носит несколько иной характер, чем у
коммуникем-сращений, что обусловлено немотивированностью последних. Так,
например, для коммуникем-единств не характерно варьирование лексических
компонентов, которые представляют собой неполнознаменательные лексемы.
Основную массу варьируемых коммуникем-единств
составляют единицы, допускающие лексическую (Батюшки !, Пресвятая богородица [троица]! и др.), морфологическую (Вот
ещё выдумал(-а, -и)!, Куда тебе [нам, ему, ей, им]!, Мама [мать, мамочка]
дорогая! и др.), синтаксическую (Вот ещё новости! - Новости!, Вот это номер! -
Номер! и др.) или стилистическую (Ты вообще [ваще]!, Вот тебе [те] клюква!, Вот
уже [уж, ужо]!, Ещё [ишо] чего! и др.) вариантность отдельных лексических
компонентов, например: −Батюшки
мои! −ахнул дед, разглядевши хорошенько: что за чудища! рожи на роже,
как говорится, не видно. /Н. Гоголь. Пропавшая грамота/; −Батюшкисветы!
Граф молодой! –вскрикнул он [Порфирий], узнав молодого барина. /Л. Толстой.
Война и мир/.
В целом вариантность
коммуникем-единств обусловлена системными свой- ствами лексических компонентов
и синтаксических структур, образующих соот- ветствующие коммуникемы. Это
отличает их от коммуникем-сращений, где данные признаки имеют лишь косвенное
отношение к явлению варьирования в связи с их немотивированностью, а также
большим количеством неполнознаменательных частей речи, участвующих в
формировании коммуникем, которые характеризуются неизменяемостью.
Необратимость порядка
следования структурных компонентов большинства коммуникем-единств также
свидетельствует об их высокой устойчивости. Однако следует отметить, что,
несмотря на малое количество коммуникем-единств, характеризующихся обратимостью
порядка следования структурных компонентов, среди них все же обнаружено в два
раза больше подобных языковых единиц, чем среди коммуникем-сращений. Это вполне
соответствует общему представлению о коммуникемах-единствах как разряде,
который характеризуется наличием меньшей степени нечленимости по сравнению с
разрядом коммуникем-сращений. Например, Ещё
как! –Как ещё!, Ещё какой! –Какой еще!, Значит так! –Так значит!, Скажешь тоже!
–Тоже скажешь! И некоторые другие: –Что-о? Это, по-твоему, жулик? Тоже скажешь!
Пьяный офицеришка какой-то. /А.
Куприн. Река жизни/; –А по переправе-то бьют, –заметил один из бойцов,
показывая на воронки у берега. –Скажешь
тоже, далече же, –ответил другой. /В. Кондратьев. Сашка/.
Стабильность плана
содержания коммуникем-единств также заключается в наличии стандартного
фразеосинтаксического значения, которое в целом не зависит от их лексического
наполнения, например: Вот тебе на!; Вот
тебе [те (прост.)] на!; Вот на! Прост. 1. Выражение удивления, изумления,
недоумения. –Где ты родился? –На пароме, во время переправы через Роанок. –Вот тебе и на! На пароме! Странно. /Г.
Мелвилл. Моби Дик, или Белый Кит/. 2. Выражение
удивления, неудовольствия, разочарования, досады и т.п. А на месте старого
зимовья лежала груда обгорелых брёвен, исхлёстанных давно пронёсшейся метелью.
−Вот тебе на! −сказал
Васенин. −А я рассчитывал отдохнём, попьём чайку. /С. Сартаков.
Философский камень/. 3. Выражение
удивления, одобрения, восхищения и т.п. −А сколько тебе годов, Луша?
−Двадцать четвёртый с масляной недели пошёл. −Вот тебе и на! Мы с тобой ровесники. /Г. Марков. Отец и сын/.
Однако, как уже было
отмечено, в некоторой степени влияние лексико-грамматического оформления имеет
место даже у коммуникем-сращений. У коммуникемединств как единиц мотивированных
такое влияние ощущается в большей степени. Оно проявляется в том, что,
во-первых, их категориальные свойства детерминируются в значительной степени их
внутренней формой и, во-вторых, варьирование компонентного состава чаще всего
носит смыслоразличительный характер.
Коммуникемам-единствам
также присуща структурная целостность, связанная с отсутствием у них
определяемой синтаксической схемы, а также в лексической непроницаемости и
нераспространяемости. Следует отметить, что коммуникемыединства обладают
бóльшими возможностями в плане расширения (варьирования) своей структуры
за счет факультативных компонентов, что свидетельствует о чуть меньшей степени
их нечленимости по сравнению с коммуникемами-сращениями. Подобные компоненты,
как правило, способствуют усилению значения коммуникемы или уточнению отдельных
аспектов конситуации и т.п., например,
<Ну,> А как же <иначе>!, Вот так фунт
<с походом>!, <Ну и [вот <так>, во <так>, ох
<и>]> Дела(-о)!, Ещё бы <нет>!, Матушки <мои>!, <И>
Никаких <гвоздей>!, <Вот ещё> Новое дело!, Ну, батенька(,) <вы [ты]
мой>!,
<О [ах, ох, ух, эх]> <ты> Чёрт! и
др.: − Церковь есть? − А как же, есть.
/М. Шолохов.
Тихий Дон/; − Вы обижаетесь на него и осуждаете его. − Конечно, а как же иначе, ведь он же ничего не хочет
делать. /С. Лазарев. Диагностика кармы. Книга вторая. Чистая карма/.
Семантическая
целостность коммуникем-единств также проявляется в наличии обобщенного
фразеосинтаксического значения, представляющего собой не сумму значений
отдельных лексико-синтаксических компонентов, а присуще всей языковой единице в
целом, несмотря на ее мотивированность (коммуникемы-единства переосмыслены в
целом). Например: −Мать родная, да ведь это парнишка!.. − Неужто
ухлопали?... («выражение удивления, испуга, неодобрения и т.п.») /М. Шо- лохов.
Нахалёнок/.
Их значение в меньшей
степени (чем у коммуникем-сращений) является независимым от варьирования
отдельных структурных элементов коммуникемы.
Коммуникемы-единства
обладают свойством идиоматичности. Их значение мотивировано соответствующей
производящей единицей, однако не представляет собой суммы значений отдельных
лексических компонентов, входящих в структуру коммуникемы. Например: [Фоменко:]
Да, брат... Совсем старики стали... [Полина:] А сам всё на молоденьких
заглядывается. [Фоменко:] Где уж нам...
Это вы всё с молодыми соревнуетесь. («отрицание + разочарование, сожаление,
неодобрение…») /А. Симонов. Девушки-красавицы/; Ср.: −Сапоги шьёшь, а сам
в опорках. −Уж где нам сапоги
носить! («нам сапоги не носить + сожаление, досада, разочарование...») /И.
Бунин. Деревня/. Коммуникема Где нам!
(«выражение отрицания, несогласия, сомнения, иногда в сочетании с
категоричностью, иронией, досадой, сожалением и т.п.».) образована на основе
фразеосинтаксической схемы «Где + <уж>+ там [мне, тебе, ему, ей, нам,
вам, им] + V!», выражающей общее ское значение «категорического отрицания в
сочетании с разнообразными эмоциями». Сравните: А сам всё на молоденьких
заглядывается. [Фоменко:] Где уж нам на молоденьких заглядываться!.. («я не
заглядываюсь на молоденьких + разочарование, сожаление, неодобрение…»). В
результате «обобщения» (редукции) под воздействием принципа экономии, активно
действующего в устно-разговорной диалогической речи, формы и содержания данной
фразеосхемы образуется соответствующая коммуникема. Последняя уже не способна
выражать диктумную составляющую фразеосхемы («я не заглядываюсь на
молоденьких…»), однако сохраняет за собой способность выражать модусную
пропозицию своей производящей синтаксической конструкции «отрицание,
разочарование, сожаление, неодобрение…» (диктумное значение редуцируется до
одной семы «отрицания»). Однако данное значение коммуникемы, как уже было
отмечено, не выводится из суммы значений лексических компонентов где и нам,
входящих в ее структуру (значение отрицания, а также эмоционально-экспрессивные
семы отсутствуют в первичном лексическом значении данных слов). Таким образом, идиоматичным
в содержании коммуникемединств является, прежде всего, их категориальное
(основное) значение, а также дополнительное, эмоционально-оценочное.
Идиоматичным компонентом в
содержании коммуникем-единств может являться и функциональное значение, что
существенно отличает их от коммуникем-сращений, например, А как же!, Что <ещё> за новости(-ь)!, Ещё
[ишо] чего <не хватало [не доставало, недоставало]>!, Какое(-ая, -ой,
-ие) там [тут] <ещё>!, Какой [кой] чёрт [бес, дьявол, пёс, шут, хрен,
...]!, Куда [какой] к чёрту!, Куда
там!, Что за чёрт [чертовщина, дьявол, хрен, шут, ...]!:
−
Может я схожу к директору-то, попрошу?.. − заговорила мать. Иван брился. − Ещё чего! В ноги упади − он
доволен будет. /В. Шукшин. В профиль и анфас/; Ср.: − Может я схожу к
директору-то, попрошу?.. − ...
− Ещё
чего ты можешь сделать?! В ноги упади − он
доволен будет («не делай подобных глупостей…»); Ср.: − Может я схожу к
директору-то, попрошу?.. − ... − Ещё чего ты можешь
сделать? −
Ну, еще могу отца попросить сходить.
Формирование подобных
коммуникем происходит, как правило, в два этапа: на первом этапе образуется
фразеосхема на основе простого вопросительного предложения, на втором
–коммуникема. В связи многоэтапностью образования коммуникемы вопросительная
интонация меняется на повествовательную (восклицательную). Это существенно
отличает коммуникемы-единства от коммуникемсочетаний, сформированных на основе
вопросительных предложений, так как у последних вопросительная интонация
сохраняется.
Стилистическое
значение у коммуникем-единств также является идиоматичным (как и у
коммуникем-сращений). Оно мотивировано производящей языковой единицей, однако
формально не выражено в составе коммуникемы, например: Бим попробовал
подпрыгнуть, но упал. Куда там! /Г.
Троепольский. Белый Бим Чёрное ухо/; –Подумаешь,
станция! Прицепили на курятник спасательный круг и вообразили, что станция! /А.
Рыбаков. Бронзовая птица/.
Свойство
идиоматичности традиционно подтверждается наличием фактов формальной или
смысловой алогичности (ненормативности). Чаще всего явления аграмматизма
встречаются у коммуникем-единств, сформированных на основе фразеосхем,
некоторые из которых уже сами по себе имеют признаки нарушения правил
грамматического оформления высказывания в связи со своим нечленимым статусом, например: Какое(-ая, -ой, -ие) там [тут] <ещё>!, Когда же нет!, Куда [какой]
к чёрту!, Куда(-ы) там <ни> на фиг!, <Вот> Тоже мне <,
понимаешь>! и
др.
В других случаях это бывает связано с повышением
степени нечленимости отдельных коммуникем, в которых одна из лексем с
конкретным первичным смысловым наполнением замещается лексемой, имеющей в
системе языка более абстрактное (обобщенное) значение, например: Вот так
кáк!, Вот так кáк!, Вот так вóт!, Вот так
ну!, Вот так [тебе, те] раз!, Вот так тáк!, Вот тебе на!, Вот это [так]
да!, Да и ну!; Ср.: Вот так история <с географией>!, Вот так [тебе, те] клюква!, Вот
так [тебе, те] <и> петрушка!; Ср.: «Вот [от (прост.)] + так [это, уж, ведь] + N [V, Adj, Adv, ...]!»; «Вот [от (прост.)] + <так [это, уж, ведь]> + N [V, Adj, Adv, ...]!» 1. Выражает положит.
оценку предмета речи в сочет. с удивлением, восхищением, одобрением и т.п. –
Ребята, вот
так пушка! – Да!... – Уж оченно, сейчас
умереть, большая!... /И. Горбунов. У пушки/; 2. Выражает негат. Оценку
предмета речи, его оценку как несоответствующего
реальному положению дел в сочет. с удивлением, возмущением, неодобрением и т.п.
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не
прошли. Вот
так распоряжения! /Л. Толстой. Война и мир/.
Другая причина
появления аграмматичных явлений в составе коммуникемединств связана с
существенными структурными трансформациями, которые претерпевает коммуникема в
процессе своего формирования, например: Куда
ни шло!, Право на борт!, Чёрта ли!, Что так то так! и др.
Отмечены и случаи
нарушения логики смысловой организации коммуникемединств, которые
обнаруживаются при попытке их первичного прочтения, например: Здрасьте до свидания(-ья)!, Твой [его] черт
[шут] старше!, Сукин сын камаринский мужик! и др.
В отличие от
коммуникем-сращений среди коммуникем-единств отмечено большее количество
случаев нарушения правил грамматики при их организации, чем логики и семантики.
Это обусловлено тем, что, во-первых, как уже было отмечено, некоторые из этих
нарушений унаследованы коммуникемами от производящей основы, представляющей
собой нечленимое синтаксическое построение, во-вторых (и это главная причина)
−наличием внутренней формы, которая чаще всего организована в
соответствии с традиционными правилами грамматики и семантики. Наличие внутренней
формы не позволяет вносить большие корректировки в содержание производящей
основы в связи с его неактуальностью. А существенные структурные трансформации,
которые, как правило, сопровождают процесс формирования коммуникем-единств,
приводят к появлению нарушений их плана выражения.
Итак,
коммуникемы-единства обладают чуть меньшей степенью нечленимости, чем
коммуникемы-сращения. Это обусловлено, прежде всего, их мотивированностью
(наличием внутренней формы). Именно внутренняя форма (а точнее системные
свойства языковых единиц, структурирующих и мотивирующих коммуникему)
предопределяет чуть бóльшую степень варьируемости (лексической,
грамматической и структурной) коммуникем-единств. Благодаря внутренней форме
набор идиоматичных признаков у коммуникем-единств шире, чем у
коммуникем-сращений (хотя степень идиоматичности ниже). У них, кроме
категориального, эмоциональноэкспрессивного и стилистического значений,
невыводимым оказывается и значение функциональное (вопросительные по форме
предложения выражают повествовательное (восклицательное) значение и оформляются
невопросительной интонацией).
Коммуникемы-единства
обладают более высоким потенциалом экспрессивности, чем коммуникемы-сращения.
Это также обусловлено наличием у них внутренней формы, которая часто связана с
экспрессивными синтаксическими конструкциями, выступающими в качестве
производящей базы коммуникем. Этот факт коррелирует со спецификой разговорной
речи, в которой абсолютно преобладают устойчивые обороты с активной внутренней
формой. Внутренняя форма неотступно следует за высказыванием, обеспечивая его
дополнительными смысловыми оттенками и наслоениями, возникающими в результате
ассоциаций и контраста между первичным и вторичным значениями.
Высокая
экспрессивность коммуникем-единств также детерминирована и другими факторами,
которые присущи и коммуникемам-сращениям: лексическими (собственно
лексическими, собственно семантическими, лексико-семантическими),
грамматическими (морфологические, словообразовательные, синтаксические),
стилистическими, а также их комбинациями. При этом доминируют здесь лексические
и грамматические средства и отсутствуют фонетические, что также дифференцирует
данные два разряда коммуникем.
ДИАХРОНИЧЕСКОЕ ОПИСАНИЕ ЛЕКСИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РУССКОГО
ЯЗЫКА ЧЕРЕЗ ВЫЯВЛЕНИЕ И АНАЛИЗ ГЕНЕТИЧЕСКИХ ПАРАДИГМ
Н.В. ПЯТАЕВА
Diachronic description of lexical system of Russian
through revealing and analysis of genetic paradigms
N.V. Pjataeva
В статье предлагается
в качестве новой единицы исторической лексикологии рассматривать генетическую
парадигму, состоящую из нескольких этимологических гнёзд, вершины которых имеют
общие семы в значении. Семантическое пересечение этих лексем обусловлено
синкретизмом значений древних корней, к которым они восходят.
Ключевые слова:
синхрония, диахрония, лексическое гнездо, словообразовательное гнездо, корневое
гнездо, этимологическое гнездо, генетическая парадигма.
In clause it is offered as new unit historical lexicology to consider a
genetic paradigm which consists from several etymological jacks which tops have
the general seme’s in value. Semantic crossing of these lexemes is caused of
syncretism values of ancient roots to which they ascend.
Keywords: synchrony, diachrony, a lexical jack, a family of words, a
root jack, an etymological jack, a genetic paradigm.
Одним из способов
группировки лексики является лексическое
гнездо (ЛГ) – общность однокоренных слов, в составе которой слова связаны
по значению, грамматическим свойствам, морфемной и словообразовательной
структуре. При гнездовании слов, включающем операции определения синхронных
границ гнезда и установления состава однокоренных слов, возникает необходимость
в разграничении синхронического и диахронического подходов к словообразованию в
силу того, что словообразование является своего рода диахронией в синхронии на
всех этапах развития языка.
В синхронном плане ЛГ
представляет собой совокупность слов с тождественным корнем, упорядоченную в
соответствии с отношениями словообразовательной мотивации, т.е. является
гнездом словообразовательным (СГ). Однако не все однокоренные слова составляют
СГ. Нельзя не признать правомерным предлагаемое А.Н. Тихоновым разграничение
словообразовательных и корневых гнёзд (КГ) [3]. См., например,
словообразовательные гнёзда с вершинами изъять, отнять, поднять, принять, приятный,
образующие в современном русском языке КГ, организованное вокруг связанного
корня -Я-/ -НЯ- в результате выхода из употребления глагола имати/няти ‘брать’,
который до начала XIX века возглавлял это распавшееся СГ.
КГ определяется нами
как общность однокоренных слов, состоящая из двух и более словообразовательных
гнёзд, вершинами которых являются слова со связанными корнями, сохранившими в
своей глубинной структуре определённую семантическую близость, но утратившие на
данном (синхронном) уровне развития языка словообразовательные отношения друг с
другом в результате процесса деэтимологизации, то есть фонетического
расподобления и/или семантических изменений в морфемной структуре некогда
однокоренных слов, приводящих к их расподоблению и вследствие этого к распаду
некогда единого СГ на несколько самостоятельных гнёзд, ср. такие
деэтимологизированные пары, как грусть
–груда, лопасть – лопата, свеча –свет, роща –расти, горе –гореть.
Изучение
лингвистических и экстралингвистических факторов, определяющих формирование,
развитие и распад лексических гнёзд –важнейшая задача диахронической
дериватологии, объектом которой является этимологическое гнездо (ЭГ). Ж.Ж.
Варбот, в работах которой впервые в отечественной лингвистике разрабатываются
теоретические проблемы реконструкции состава этимологических гнёзд на материале
русского и славянских языков, определяет ЭГ как группу генетически родственных
слов, включающую все когда-либо существовавшие на протяжении истории данного
языка рефлексы определённого корня, реконструированного для праязыка-основы [1,
2].
Наблюдения за
развитием ЭГ с общеславянскими корнями *em- ‘брать, иметь’ и *ber- ‘брать’ в
истории русского языка позволили дополнить на конкретном материале методику
реконструкции состава ЭГ приёмами сравнительно-сопоставительного изучения
тождественных по структуре СГ, принадлежащих синонимичным корневым группам.
Динамическое рассмотрение этих синонимичных ЭГ в разные периоды развития
русского языка (праславянский уровень, русский язык XI–VII вв., русский язык
конца XVII –начала XIX вв., современный русский язык с привле- чением лексики
современных говоров) показало, что: 1) определяющая роль в их формировании
принадлежала семантическим процессам, которые характеризовались двумя основными
тенденциями: активным обогащением смысловых структур слов, развитием различных
переносных значений, связанных в большинстве своём с формированием
разнообразных сфер отвлечённой лексики; усилением тенденции к семантической
специализации слов, к уточнению и дифференциации их значений; 2) на всём
протяжении функционирования синонимичных ЭГ в них осуществлялись количественные
(рост лексических единиц, усложнение словообразовательной системы за счёт
увеличения числа СГ) и качественные (обогащение семантической структуры в
результате действия процессов концентрации и филиации значений вокруг
определённых смысловых центров) изменения.
В смысловой структуре
лексического гнезда *em- оформилась система отвлечённых понятий мыслительной и
духовной деятельности человека: ‘остановить внимание на чём-либо, подвергнуть
рассмотрению’ (взять), ‘осмыслять,
постигать содержание, смысл чего-либо’ (понимать,
понятие), ‘охватить в полном объёме содержание, сущность чего-либо’ (объять), ‘оказывать дружеское
расположение’ (приятствовать, приятель),
‘обладать, располагать кем-, чем-либо’ (иметь)
и др.
Напротив, семантика
лексического гнезда *ber- сосредоточилась на обозна- чении конкретных
физических действий приобщения объекта и производных от них понятий: ‘принимать
в руки’ (брать), ‘взять кое-что из множества’
(выбрать), ‘взять, собрать
дополнительно’ (добрать), ‘взять, собрать какое-либо количество чего-либо или,
собирая, составить’ (набрать),
‘аппарат для производства какой-либо работы, регулирования, контроля и т.п.’ (прибор) и др. Об общности и пересечении
значений в развитии этих двух корней свидетельствует также наличие в
современном русском языке супплетивного видообразования между их глагольными
рефлексами: брать (НСВ) и взять (СВ).
Более того, в процессе
исследования праславянской и древнерусской семантики указанных ЛГ была
обнаружена логическая связь их значений с семантикой лексических гнёзд *dō
(давать, дать) и *nesti (нести). Семантический ряд, образуемый вершинами этих
ЛГ, мы назвали генетической парадигмой, опорные слова которой (давать →
дать → брать → взять → иметь → нести → давать)
объединены последовательностью выражаемых ими значений, содержащих общие семы:
‘приобщаемый объект’ и ‘действие субъекта, направленное на приобщаемый объект’.
Семантическое пересечение этих лексем обусловлено синкретизмом значений древних
корней, к которым они восходят: и.-е. *dō имел значения ‘дать/давать’,
‘брать’, ‘нести’ (ср. проявление связи значений ‘давать’ и ‘брать/взять’ в
болгарском идиоматическом сочетании имам вземане –даване ‘иметь общие дела с кем-либо’);
и.-е. *bher- ‘нести’ в праславянском развивает значение ‘брать’, становясь
синонимичным и.-е. *em- ‘брать/взять’, который позднее приобретает значение
‘иметь’, существующее параллельно с изначальным на всём протяжении истории
русского и родственных славянских языков.
Пересечение значений в
рефлексах опорных слов этой генетической парадигмы можно наблюдать в
современных славянских языках. Так, наличие дополнительной семы ‘нести’
отмечено в значениях глаголов корневой группы *em-: сняться ‘покинуть какое-либо место, отправляясь в путь’, разг.
‘поехать, пойти в каком-либо направлении’ (МАС IV, 235); донять ‘дойти, доехать, добраться до кого-либо’ (Даль I, 455), а
также в семантике глаголов, принадлежащих лексическим гнёздам *em- и *ber- в
родственных славянских языках: болг. добера
се ‘добраться, дойти, доехать’, емна, поема ‘отправиться куда-либо’;
польск. dobračsię‘добраться’,
przebračsię ‘пробраться’, zabračsię‘собраться, уйти,
отправиться, убраться’. Ср. проявление семантики ‘перемещение в пространстве’ в
современном СГ с вершиной НЕСТИ: вознестись ‘подняться вверх, ввысь’ (МАС I,
259), донестись ‘быстро доехать,
добежать, домчаться’ (МАС I, 580), нестись ‘очень быстро двигаться,
перемещаться, мчаться’ (МАС II, 663), перенестись ‘стремительно перебежать,
переехать, перелететь через что-либо, куда-либо; примчаться’; пронестись
‘быстро пройти’ (МАС III, 681), унестись ‘быстро удалиться, умчаться’ (МАС IV,
678), а также в невозвратных формах донести ‘быстро донести, доставить,
домчать’ (МАС I, 579), нести ‘быстро,
стремительно передвигать, мчать’ (МАС II, 662).
Итак, следует
признать, что слово возникает на скрещении, пересечении различных структур
языка, поэтому определение лексики любого языка как системы, то есть как
упорядоченного и целостного единства, означает, что нет и не может быть таких
изменений в ней, которые произошли бы помимо системы и которые так или иначе не
затронули бы общей системной организации словарного состава языка. Из этого
следует, что исследование лексических гнёзд и более крупных их объединений (в
частности, генетических парадигм) актуально и в синхронном, и в диахроническом
планах. Если на синхронном уровне лексическая система русского языка уже
достаточно изучена, то создание полного и систематического очерка русской исторической
лексикологии –одна из самых существенных и весьма сложных задач русистики наших
дней. Можно надеяться, что намеченные пути динамического
(синхронно-диахронического) описания групп лексических гнёзд будут
способствовать обнаружению ещё непознанных закономерностей развития и
функционирования лексики русского языка в составе генетических парадигм,
помогут объяснить утрату в языке тех или иных слов и наметить возможные
перспективы пополнения лексической системы новыми компонентами.
Литература
1. Варбот Ж.Ж. О
возможностях реконструкции этимологического гнезда на семантических основаниях
// Этимология, 1984. –М.: Наука, 1986. –С. 33–0.
2. Варбот Ж.Ж. История
славянского этимологического гнезда в праславянском языке // Славянское
языкознание. XI Международный съезд славистов: Доклады российской делегации.
–М.: Наука, 1993. –С. 23–5.
3. Тихонов А.Н.
Словообразовательные и корневые гнёзда слов // Восточнославянское и общее
языкознание. –М.: Наука, 1978. –С. 270–73.
ЯЗЫКОВАЯ ИГРА С ИНОЯЗЫЧНЫМИ АББРЕВИАТУРАМИ КАК ОДНА
ИЗ РАЗНОВИДНОСТЕЙ ИГРЫ С ИНОЯЗЫЧНОСТЬЮ
(на
материале языка современных СМИ )
О.Ю. РУДЕНКО
Language game with the foreign language abbreviations
as a form of playing with the foreign
(based on the language of contemporary media)
O.Y. Rudenko
В статье представлены
как разнообразные по функциональной направленности возможности ЯИ: освоение
иноязычной аббревиатуры, показатель ее важности (ключевое слово), так и
разнообразные способы и приемы ЯИ (графогибридизация, каламбурное словообразование,
контаминация).
Ключевые слова:
заимствование, аббревиатура, языковая игра.
The article presents a variety of functional orientation opportunities
of language game such as: mastering a foreign language abbreviations, the
indicator of its importance (key word), and also various methods and ways of
language game (graph-hybridization, punning word-formation, contamination).
Keywords: borrowing, abbreviation, language game.
Язык современных СМИ,
ставший самым притягательным объектом исследования на рубеже XX–XI вв., в силу
динамичного характера происходящих в нем языковых процессов, до сих пор не
утратил этого качества, хотя можно говорить и об определенной конкуренции со
стороны таких речевых сфер, как рекламная и Интернет-коммуникация.
Для языка современных
СМИ по-прежнему характерен целый ряд явлений, составляющих его стилевое
своеобразие. Так, язык СМИ называют основным проводником заимствований, причем
эту роль он выполняет на протяжении достаточно длительного времени. Необходимо
отметить, что «внешнее влияние на язык почти никогда не оставляет общество
равнодушным и нередко воспринимается носителями языка-реципиента (во всяком
случае, частью из них) болезненно и нервно» [7:167]. Приведенное положение в
полной мере отражает отношение к иноязычной лексике в языке современных СМИ.
Так, в неуместном употреблении иноязычных слов некоторые исследователи
усматривают одну из причин коммуникативных неудач [13]. В не оправданном с
позиций коммуникации употреблении иноязычных слов видят проявление феномена речевой
агрессии [10].
Несмотря на
неоднозначную трактовку роли заимствованных слов в языке современных СМИ, все
исследователи признают, что сам процесс заимствования является естественным и
закономерным, во многом определяющимся тенденцией к «интернационализации как
словаря, так и способов образования слов» [7:172]. Указанную тенденцию с полным
правом можно проиллюстрировать на примере заимствованных аббревиатур.
Применительно к
иноязычным аббревиатурам в можно выделить следующие процессы:
1. Активное вхождение
в современный русский язык, что нашло отражение, например, в «Приложении» к
«Толковому словарю русского языка начала XXI века», ср.: BBS, CD, DVD, GPRS и
др. [13].
2. Разнообразие
способов передачи: транскрипция (напр., пиар, сиди), транслитерация: буквенная
(напр., эсэмэс), звуковая (напр., ВИП), смешанный способ – «чтение
транслитерированной аббревиатуры с ориентацией на ее произношение в
языке-источнике. Например, ПР –транслитерация англ. PR, но читается как [пиар],
а не * [пээр] [9: 106].
3. Варьирование – передача
на письме как латиницей, так и кириллицей, напр.: IBM–ИБМ, CD – СД,
Internet–Интернет, а также как прописными, так и строчными буквами, напр.: SMS
(sms), ВИП (вип), пиар (Пи-Ар).
4. Образование
производных, напр.: интернетовский, интернетомания, интернетчик;
интернет-агентство, интернет-адрес и т.д. и т.п. Особый интерес у
исследователей вызывают так называемые слова-кентавры –«сравнительно новое
явление в процессе иноязычного заимствования и освоения заимствованной лексики»
[7:173], напр.: WWW-сервер, WWW-страница,
Internet-карта и др. Вопрос о статусе этих единиц, об их месте в словаре
русского языка в настоящее время находится в стадии разработки.
4. Участие в языковой
игре, что и будет предметом нашего рассмотрения.
Сам факт того, что
аббревиатуры перестали быть «скучными» словами, малопонятными или даже совсем
непонятными носителями языка» [4:120] и стали источником экспрессии, уже не
вызывает сомнения, т.к. их роль в языковой игре (далее – ЯИ) с убедительностью
показана в целом ряде исследований. Мы рассматриваем ЯИ с иноязычными
аббревиатурами в общем контексте игры с иноязычностью, представленной в языке
современных СМИ разнообразными средствами, что мы и показали в одной из наших
работ [12].
Перспективным
представляется понимание ЯИ как способа освоения новой аббревиатуры в языке СМИ
и через него – в современном русском языке. Богатейшие возможности ЯИ,
использованные при освоении аббревиатуры PR, показаны в работах С.В.Ильясовой
[5:318-320, 6: 85-87].
В одной из наших работ
мы показали, как с помощью разнообразных приемов ЯИ происходит освоение
относительно недавно заимствованной аббревиатуры Интернет [11].
В данном исследовании
мы хотим уделить особое внимание аббревиатуре SPA, которая заслуживает
специального анализа с позиций прагмалингвистики. В авторитетном словаре,
внимание составителей которого было напрвлено «на те реальные языковые факты и
явления, которые наиболее характерны и существенны для данного периода» [14:5],
содержатся две словарные статьи с интересующей нас аббревиатурой: Спа-салон и
СПА-салон, а, м [<SPA – сокр. лат. sanitas pro aqua, «здоровье через воду].
Салон оздоровительных услуг, предлагающий лечебный комплекс с
гидротерапевтическими процедурами, лечебными травами, массажем, ароматерапией и
т.п. [14:940]. Во второй словарной статье заглавным словом вы- ступает также
сложное слово (и его вариант) Спа-процедура и СПА-процедура. В статье, помимо
уже известных сведений, дается информация о том, что спа- процедура – это
«процедура, осуществляемая в спа-салоне» [там же]. Обратим внимание на
вариативное написание аббревиатуры, что соответствует общей тенден- ции,
отмеченной ранее.
Более полный, мы бы
даже сказали детальный анализ рассматриваемой аббревиатуры, дан в словаре
Л.А.Барановой. Позволим себе привести словарную статью почти полностью, ср.:
SPA [спа] изначально не является аббревиатурой. Spa – это название бельгийского
города в предгорьях Ардени – старейшего в Европе бальнеологического курорта
(известен с X–XI вв.), ставшее нарицательным для обозначения курорта с
целебными водами и вошедшее в этом значении в некоторые языки. Так, в
английском языке значение слова spa–“минеральный источник, курорт с минеральными
водами”. В американском английском в данном значении слово не по- лучило
широкого распространения (вероятно, в силу отсутствия традиции поездок «на
воды» за неимением таковых), там оно уже в наше время приобрело новое, расширительное
значение: “комплекс оздоровительных процедур, связанных с использованием
термальных, морских, минеральных вод, лечебных грязей, водорослей, солей и
т.п.” Именно в этом значении слово, вернувшись в Европу, вошло в ряд языков (в
том числе и в русский), подверглось псевдорасшифровке и стало толковаться как
инициальная аббревиатура – акроним (с соответствующим аббревиатуре графическим
оформлением) от латинского Sanitas per
aquam» (грамматически более правильный вариант; встречаются также варианты
: «Sanitas pro aqua», «Sanus per aquam»,
«Sanitas per aquas») – “Здоровье
через воду” , являющееся, в свою очередь, перифразой второй части
известного латинского выражения: «In vino
– veritas, in aqua – sanitas» – “В вине – истина, в воде – здоровье”.
Наличие вариантов расшифровки квазиаббревиатуры также указывает на ее
вторичность по отношению к уже имеющемуся в языке слову» [1:280].
Таким образом,
рассматриваемое заимствование на сегодняшний день не имеет ни однозначной
трактовки (хотя мы склонны согласиться с трактовкой Л.А. Барановой, т.к. в
латинском языке значение «через» имеет предлог per), ни единообразия в
написании, ср.: SPA, Спа, СПА. Мы также согласны с Л.А. Барановой в том, что
эта аббревиатура приобретает все более широкое значение, т.к. в комплекс
СПА-услуг включаются не только процедуры, связанные с водой.
Все перечисленные
факты (графическое варьирование, семантическая транс- формация) свидетельствуют
об адаптации аббревиатуры. Одним из путей адаптации в языке современных СМИ
является, как уже было сказано, ЯИ,что можно увидеть на следующих примерах:
SPAСИБО ВОДЕ (КП.11.2008); SPAсемся от
недугов привычными средствами (КП.18-25.06.2009). В обоих примерах
представлена такая активно функционирующая в языке СМИ (и отчасти рекламы)
разновидность ЯИ, как графогибридизация – сочетание букв разных алфавитов.
Приведенные примеры можно дополнить примерами из работ других исследователй,
ср.: SPAсемся от спазмов и боли (реклама таблеток «НО-ШПА», латинское написание
«NO-SPA») [6:111]. Веришь, что красота
SPAсет мир? – Воплощай план SPAсения с Braun Silkepil ; «Здесь СПАсают от
усталости (название раздела статьи об известном укра- инском SPA-курорте
Трускавец (КП в Укр. , 21.03.2008) [1: 281, 116]. Анализируя примеры ЯИ с
данной аббревиатурой, можно увидеть следующее: во-первых, понятие SPA-процедур
становится все более широким, связанным уже не только с водой, травами,
массажем, но и с лекарственными препаратами. Во-вторых, SPA (СПА)-процедуры
устойчиво ассоциируются со спасением, что уже позволяет говорить о
манипулятивном характере ЯИ.
Как показывает анализ
материала, в ЯИ оказываются «задействованными» как новые, так и давно известные
аббревиатуры, оказавшиеся в фокусе общественного внимания, ставшие на какой-то
момент так называемыми «ключевыми словами текущего момента» [8:243.]. Так,
отношения России с ОПЕК – организацией стран- экспортеров нефти – с
определенной периодичностью приводят к так называемому лавинообразному
словотворчеству. Первый период приходится на 2000-2001 годы, ср.: Нефть под ОПЕКой США (КП.30.03.2000); Без ОПЕКи (Известия.27.06.2000); Не хотим
под ОПЕКу (КП.14.09.2000); ОПЕКуны (!3.11.2001)].
Второй – на 2008 год, ср.: Нефти нужна ОПЕКа (Известия.27.10.2008); ОПЕКунство (Итоги.29.12.2008).
Сосредоточим наше внимание на характере ЯИ, а не на оценке общественно-
политических событий. Совершенно очевидно, что имеет место тиражирование удачно
найденного приема – столкновение созвучных слов и рождение так называемого
каламбурного окказионализма [2:198], который, в свою очередь, дает начало
цепочке производных, ср.: ОПЕКа – ОПЕКун
– ОПЕКунство.
Продолжением
рассмотрения отмеченной тенденции к лавинообразному словотворчеству при
попадании аббревиатуры в фокус общественного внимания могут служить примеры
игры с аббревиатурой ДОВСЕ, являющейся калькой «с измененной структурой словосочетания
<англ. СAT – сокр.
[<
Conventional Arms Treaty (усеченная форма наименования). Полная его форма:
Paris Treaty on Conventional Armed Forces in Europe –Договор об обычных
вооруженных силах в Европе. Заключен в
Как показывает анализ
материала ЯИ, тиражирование удачно найденного приема является весьма
распространенным явлением в языке СМИ. Применительно к аббревиатурам это можно
продемонстрировать следующим образом: ОПЕК
–ОПЕКа, ПАСЕ–ПАСЕешь (ПАСЕют), ПАСЕв, ЦИК – цикнул, СМИ –СМИшные (гонки), ПРО
–ПРОтив, ПРОтивостояние и др. [см. 6].
Поэтому примеры
оригинальной, неповторяющейся игры выглядят особенно удачно. Покажем это на
примерах игры с аббревиатурой НАТО, поводами для которой послужили самые
разнообразные события: назначение Д.Рогозина послом в НАТО, ср.: ТермиНАТОр (Итоги.29.10.2007); предполагаемый отказ Киеву и Тбилиси во
вступлении в НАТО, ср.: Из Брюсселя НАТОщак (АиФ, 2008,, №49); встреча Россия –НАТО, ср.: ПодНАТОрели в
Лиссабоне? (АиФ, 2010, №47). Анализируя приведенные примеры, можно сделать
вывод о том, что ЯИ основана на переосмыслении словообразовательной структуры
слова, на псевдочленении путем капитализации. Этот же прием, причем весьма
удачно, реализован и в игре с аббревиатурой ВТО: Юлия ВТОрая
(Итоги.04.02.2008): ВТОросортные отношения (Известия.07.12.2010).
Давая общую оценку ЯИ
с иноязычными аббревиатурами с позиций прагмалингвистики стоит отметить, что
эффективность ЯИ связана не только с такими показателями, как необычность,
неожиданность, броскость, т.е с собственно языковыми, но и с внеязыковыми
факторами. Обоснуем наше мнение с помощью следующих примеров: ЦРУЗНИКИ СОВЕСТИ (Версия. 2009. №35).
Окказионализм ЦРУЗНИКИ создан путем междусловного наложения –конец первого
слова является началом второго, т.е. оба слова присутствуют в окказионализме.
Вместе с тем в заголовке использован и такой распространенный в языке СМИ
прием, как игра с прецедентным феноменом, ср.: УЗНИКИ СОВЕСТИ. В самиздатовской
литературе СССР эпохи застоя так называли борющихся с тоталитарным режимом
право защитников, которые оказывались за тюремной решеткой или в
психиатрических клиниках [2:510]. Считаем сочетание игровых приемов очень
удачным, позволяющим не только привлечь внимание к публикации (на что, собственно,
и направлена ЯИ), но и не обмануть ожидания читателя –в предлагаемом далее
материале рассказывается о секретных тюрьмах ЦРУ, расположенных на территории
бывших республик СССР.
В
Закончить обзор ЯИ с
иноязычными аббревиатурами считаем целесообразным анализом следующего примера,
дающего представление о разнообразии языковых игр, ср.: ИНТЕРПОЛовое преступление (КП.26.01.2001). Представим
прагмалингвистический анализ ЯИ. Перед нами так называемый графический
окказионализм, где в роли графического сегмента выступает аббревиатура Интерпол
–транслитерация < англ. Interpol –сокр. International Criminal Police
Organization –сокращенное (с
Таким образом,
материал, представленный в статье, позволяет увидеть разнообразие способов и
приемов игры с иноязычностью.
Литература
1. Баранов Л.А.
Словарь аббревиатур иноязычного происхождения. –М., 2009. – 320 с.
2. Берков В.П. Большой
словарь крылатых слов русского языка. –М.: АСТ: Апрель: Русские словари, 2005.
–623 с.
3. Земская Е.А.
Словообразование как деятельность.–М.: Наука, 1992.–221 с.
4. Земская Е.А.
Активные процессы современного словопроизводства // Русский язык конца ХХ
столетия (1985–995). –М.: Языки славянской культуры, 1996. – С. 90-141.
5. Ильясова С.В.
Словообразовательная игра как феномен языка современных СМИ. –Ростов н/Д, 2002.
–360 с.
6. Ильясова С.В.,
Амири Л.П. Языковая игра в коммуникативном пространстве СМИ и рекламы. –М.:
Флинта, 2009. –296 с.
7. Крысин Л.П.
Лексическое заимствование и калькирование // Современный русский язык: Активные
процессы на рубеже XX–XI веков. –М.: Языки славянских культур, 2008. –С.
167-184.
8. Культура русской
речи. Энциклопедический словарь справочник. –М.: Флинта: Наука, 2003. –840 с.
9. Маринова Е.В.
Иноязычные слова в русской речи конца XX –начала XXI в. Проблема освоения и
функционирования. –М., 2008. –495 с.
10. Петрова Н.Е.,
Рацибурская Л.В. Язык современных СМИ: средства речевой агрессии. –М.: Флинта:
Наука, 2011. –160 с.
11. Руденко О.Ю. И-NET
денег, или языковая игра с аббревиатурой Интернет как пример освоения
иноязычных аббревиатур в языке современных СМИ//Язык как система и
деятельность-2. Материалы Междунар. науч. конф., посвященной 85-летию со дня
рождения проф. Ю.А.Гвоздарева. –Ростов н/Д, 2010. –С. 223-225.
12. Руденко О.Ю.
Батькономика, или к вопросу о многофункциональности иноязычности (на материале
языка современных СМИ)//Коммуникативная парадигматика в гуманитарных науках.
Материалы Междунар. науч.-практич. конф. – Ростов н/Д, 2010. –С. 285-296.
13. Сиротинина О.Б. О
стилистических приемах современной публицистики, которые могут приводить к
коммуникативной неудаче // Жизнь языка: Сб. ст. к 80-летию М.В.Панова.–М.:
Языки славянской культуры, 2001. –С. 280-286.
14. Толковый словарь
русского языка начала XXI века: Актуальная лексика. –М.: Эксмо, 2006. –1136 с.
ЧАСТИЦА «ДАЖЕ» КАК СРЕДСТВО ОРГАНИЗАЦИИ
ЭКСПРЕССИВНОГО ПОВТОРА
Г.Е. ЩЕРБАНЬ
The particle «even» in the creative process of
expressive repetitions
G.E. Scherban
В статье на материале
произведений В.В. Пикуля рассмотрены коммуникативнопрагматические особенности
частицы «даже», ее семантико-синтаксические функции и роль в организации
экспрессивных синтаксических конструкций с лексическим повтором.
Ключевые
слова:
частицы, экспрессия, лексический повтор, парцелляция, актуализирующая проза.
In this article the
communicative-progmatic peculiaritics of the particle «even», its
semantic-sintactical functions and its role in the creative process of
expressive syntactical constructions with lexical repetition are analysed based
on the works by V.V. Pikul.
Keywords: particles, expressiveness, lexical repetition, parcilation, actualized
prose.
Частица даже, будучи морфологическим средством интенсификации
высказывания, осуществляет свои функции при поддержке конструкций, нарушающих целостность
синтагматической цепи. Одним из таких средств является лексический повтор,
одновременно служит средством межфразовой связи, а частица даже, выступая в
роли «скрепы», с одной стороны, объединяет высказывание содержательно, с другой
–выполняет монтажную функцию разъединения, подавая информацию как бы отдельными
кадрами. Помещенная в эмотивный контекст, она является сильным средством
экспрессивного, непредсказуемого выдвижения коммуникативно значимой информации,
которая помещается обычно в конце фразы, что усиливает перлокутивное
воздействие на реципиента. Частица даже главным образом ориентирована на
предикат, эксплицируя различные смысловые отношения. В конструкциях с
соположенным или дистантным повтором предикативного наречия она располагается
на стыке двух рем и оформляет между ними градационные отношения: Июнь выдался жарким, даже слишком
жарким для Сахалина (В. Пикуль. Каторга); Очень она хороша, господа…
даже очень (В. Пикуль. Три
возраста Окини-Сан).
По наблюдениям
И.М.Богуславского, главная семантическая задача, решаемая частицей даже,
заключается в маркировке противоречия между ожидаемым положением дел и действительным
[3]. Модель «даже+предикатив», вынесенная в парцеллят, утрачивает подобную
логическую семантику, выполняя функцию усиления оценки, подчеркивает позицию
автора, который таким образом концентрирует внимание читателя на наиболее
существенном фрагменте из потока информации: Ученые допили вино до конца и (пьяные, шумные, огорченные) разъехались,
чтоб навсегда затеряться в безбрежии мира человеческого. Нехорошо
поступили с ними. Даже очень нехорошо (В.Пикуль. Слово и дело); Полынов
выглядел хорошо. Даже слишком хорошо (В.Пикуль. Каторга).
Парцеллят с
лексическим повтором компонента из базовой части, находящейся в сфере действия
частицы даже, способствует формированию у адресата определенной точки зрения.
Расчлененный способ подачи информации посредством той или иной
пропозициональной частицы воздействует на одну из когнитивных способностей
человека –возможность сосредоточиться, сконцентрировать внимание на поступающей
информации, принять или отвергнуть авторскую аксиологическую точку зрения:
«Такая возможность ввести в анализ действительности в качестве его специального
объекта нечто, выделяемое мыслью, ограничить область или определенный аспект
его рассмотрения, поместить в центр внимания из всего потока информации его
определенный компонент или элемент –все это составляет предпосылки активации
знаний в человеческом мозгу, делает ее обработку зависимой от воли и эмоций
человека, от его установок и предыдущего опыта, зафиксированного как в его
эпизодической, так и в его семантической памяти» [4: 16].
Частица даже в специальной литературе трактуется
как частица, подчеркивающая неожиданность, исключительность, необычность факта,
события, показывает крайнюю степень проявления признака, обозначенного в
предикате. В рассматриваемых нами случаях частица даже лексически опустошенна,
выполняет чисто выделительную функцию. Синтаксическая позиция частицы даже фиксируется на стыке базовой части
и парцеллята. Оформляя лексический повтор, она не способствует продвижению
повествования вперед, а, напротив, как бы совершает виток назад, фокусируя
внимание реципиента на тех или иных деталях, возвращая его к тому, что важно: Хорошо полковнику. Даже очень
хорошо. Ведь он не кто-нибудь, а полковник. И его должны слушаться. И
уважать (В.Пикуль. Баязет); … и так,
в духоте, пропитанным обостренным напряжением, поручик сидел долго. Даже
слишком долго, как показалось ему (В.Пикуль. Баязет).
Соположенный повтор
частицы даже, поданный через многоточие, свидетельствует об исключительности,
неожиданности текстового отрезка, оказавшегося в сфере действия частицы. По
меткому замечанию А.Б.Шапиро, частица даже сообщает о том, что «в предложении
высказывается то, что можно было бы и не предполагать» [5: 278]: а) Почему-то все испугались его
(Роммеля)усердия не только в Каире и Лондоне, но даже… даже в Берлине! (В.Пикуль.
Барбаросса); б) Но премьера, кажется,
больше встревожил Кавказ, за горами которого вермахт мог открыть ворота не
только в нефтеносный Иран, но даже… даже в Индию (В.Пикуль. Барбаросса); в) весь перешеек-то в
Подобные случаи
достаточно хорошо описаны в современных работах по лексической и синтаксической
семантике. Так, Ю.Д.Апресян трактует значение даже посредством метаязыка как
модальную рамку: «Даже Х сделал У = Х сделал У; говорящий считал вероятным, что
другие сделают У; говорящий считал вероятным, что Х не сделает У» [1: 48].
Сходное толкование находим у И.М.Богуславского и других авторов, описывающих
логические частицы через пресуппозиции, которые играют важную роль в понимании
смысла высказывания, являются средством экспликации подтекста.
Таким образом, частица
даже в (а) не только дает
пресуппозицию ‘Берлин то место, где меньше всего ожидалось, что там будут
напуганы усердием Роммеля’, но и осуществляет ассоциативную когезию, отсылая к
содержательно-фактуальной информации в предтексте, где о Берлине должны
содержаться сведения, на основании которых можно сделать вывод, что Берлин не должен
быть напуган усердием Роммеля. В (б) частица даже придает Индии статус необычного объекта. В (в) даже сообщает о том, что если Мехлис
завел на фронте курсы по ускоренному обучению командного состава, то, возможно,
и многое другое, менее абсурдное с точки зрения автора.
Высокий экспрессивный
эффект достигается здесь путем комплексного взаимодействия нескольких типов
выдвижения. Эксплицитными типами выдвижения служат соположенный повтор частицы
даже и контрастивное противопоставление правого контекста, маркированного
частицей, левому Ср.:
<…>не
только в Каире и Лондоне, но даже… даже в Берлине; <…>не только в Иран,
но даже… даже в Индию; <…>громоздкие канцелярии – курсы по ускоренному
обучению командного состава. Частица даже оформляет аналогическое сопоставление,
где относительной нормой является левый контекст, а правый, заполняющий
валентность частицы, свидетельствует о нарушении этой нормы, в результате чего
обеспечивается эффект обманутого ожидания, под которым понимается «внезапное
нарушение упорядоченности, т.е. появление элементов низкой предсказуемости на
фоне предшествующего увеличения предсказуемости других элементов» [2: 196].
Дублирование частицы даже эксплицирует особый вид повтора, выполняющего чисто
экспрессивную функцию. Подобный повтор частицы даже выглядит подчас плеонастическим, граничащим с «пороком стиля».
Использование
перечисленных стилистических приемов включает подтекст, в который осознанно или
неосознанно уходит читатель, чтобы найти объяснение имеющему место положению
дел, а также распознать оценочные намерения автора текста.
Можно сказать, что,
помимо создания модальной рамки, оценки описываемой ситуации, частица даже
является экспрессивным средством выделения ремы, поддержки когерентности
дискурса. Разделение информации на тему и рему способствует активизации знаний
реципиента, к которому адресована новая информация, следовательно, можно
говорить о двойной функции частицы даже
–когнитивной и аффективной.
Анализ материала
свидетельствует о том, что коммуникативные функции частицы даже непосредственно
связаны с ее семантикой. Наряду с такими средствами, как актуализированный
словопорядок, логическое (или фразовое) ударение, повторы, частица является
сильным средством коммуникативной расчлененности высказывания, маркировки второй
ремы при наличии одной темы, общей для R1 и R2. Одним из условий актуализации
R2 является неполнота структуры, в которую входит акцентируемый частицей
компонент. Являясь дополнительным средством связи, эллипсис при поддержке
частицы способствует экспрессивной реализации коммуникативного задания
высказывания. Что касается частицы даже,
то ее функция в рассматриваемых построениях двунаправлена: с одной стороны, она
акцентирует вторую рему (коммуникативная функция), с другой –оформляет между R1
и R2 градационные смысловые отношения (грамматическая функция). Функция
акцентного выделения является для частицы даже
первичной, доминирующей; связующая, напротив, вторична, вопреки союзному
происхождению даже.
Способность частицы
даже проявлять релятивные свойства позволила авторам «Русской грамматики»
рассмотреть ее в одном ряду с союзами. Союзные свойства даже проявляются в возможности устанавливать между компонентами
предложения или отдельными предикативными единицами различные
семантикосинтаксические отношения, которые во многом эквивалентны отношениям
между предикативными частями сложного предложения.
Таким образом, функции
частицы даже в современной актуализирующей прозе непосредственно связаны с
выдвижением на передний план информации, представляющей, по замыслу автора,
наибольшую ценность. Являясь средством интенсификации высказывания, частица
даже подчеркивает информативно-семантическую значимость компонента, входящего в
сферу ее действия. Не нарушая естественной закономерности актуального членения
–выноса рематического компонента в конец предложения, –даже несет
дополнительную композиционно-смысловую нагрузку в тексте.
Среди основных функций
лексического повтора, кроме эмфатической или экспрессивной, выделяют функцию
элемента, на котором строится последующее сообщение или с которым связано
последующее сообщение. Однако такая закономерность в современной
актуализирующей прозе часто нарушается. В рассмотренных нами случаях повтор,
оформляемый частицей даже, не
является основой для последующего сообщения. Частица выдвигает повторяющийся
компонент на передний план, фокусирует внимание реципиента на ближайшем левом
контексте, подчеркивая его особую значимость. Однако, несмотря на достаточно
рематичную семантику, частица даже в конструкциях с лексическим повтором не
может вводить в высказывание «полноценную» рему, поскольку особенности
лексического повтора таковы, что он всегда сопряжен с известной информацией.
Рассматриваемые нами конструкции достаточно противоречивы в коммуникативном и
прагматическом плане: с позиций коммуникативной перспективы высказывания
дополнительные смыслы, вводимые частицей даже, в высшей степени рематичны, а с
позиций прагматики наблюдается нарушение одной из максим П. Грайса –принцип
релевантности, так как релевантная информация содержится в тематической части
высказывания или в R1, а значит, уже известна. Тем не менее, воздействуя на
такую когнитивную способность, как внимание, частица вносит значительный вклад
в процессы обработки информации, позволяя реципиенту сосредоточиться на наиболее
существенной.
Литература
1. Апресян Ю.Д.
Интегральное описание языка и системная лексикография. Избр. труды. –М.: школа
«Языки русской культуры», 1995. –Т. 2. –767 с.
2. Арнольд И.В.
Семантика. Стилистика. Интертекстуальность. –СПб., 1999. – 444 с.
3. Богуславский И.М.
Исследования по синтаксической семантике: сферы действия. –М., 1985. –175 с.
4. Кубрякова Е.С.,
Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов
/ Под общей редакцией Е.С. Кубряковой. –М., 1996. – 245 с.
5. Шапиро А.Б. Очерки
по синтаксису русских народных говоров. –М., 1953.
IХ. ПРОБЛЕМЫ РОМАНСКИХ ЯЗЫКОВ
ИМЕНА КВАНТОРНОГО ЗНАЧЕНИЯ В АСПЕКТЕ СИНТАКСИЧЕСКОЙ
КОНВЕРСИИ
Т.Д. ГРИНШТЕЙН
Names of Quantifier Meanings
in the Aspect of Syntactic Conversion
T.D. GRINSTEIN
Французский язык,
подчиняясь системному закону частеречных соответствий, существующих между
словом и суммой его синтаксических реализаций, располагает вместе с тем и
широким спектром функциональных конверсий, в общее пространство которых включаются
имена кванторной природы.
Ключевые
слова:
конверсия, объект, опрó щение, релятор, синтагматика, сирконстант.
The French language submits the system law of parts of speech conformity
is between the word and the sum of its syntactic realizations possesses a wide
range of functional conversions which comprise the names of quantifier nature.
Keywords: conversion, object, de-etymologisation, relator, syntagmatics,
sirconstant.
Если исходить из
безусловного знания о том, что в естественных языках, отвечающих общему
принципу семиотического устройства и назначения, синтаксис являет собой
отношение одних знаков к другим, тогда следует отвергнуть несколько упрощенное
представление о якобы инертной роли семантики в структурной организации
предложения. Уже тот факт, что структурные элементы любой синтаксической
единицы имплицируют многообразные отношения с внешними объектами, позволяет
этим элементам стать носителями вполне реальных семантических значений. Роль
семантической составляющей в структурировании высказывания и оформлении его в
автономное предложение остается еще не совсем ясной и осмысляется достаточно
противоречиво даже на современном этапе развития общего и частного языкознания,
–тем более, когда приоритеты науки о языке (в частности, лингвистики)
сместились и ушли в иную парадигму. Между тем остаются еще дискуссионными такие
вопросы, как соотношение частей речи и членов предложения и дискурсивные
условия их функциональной филиации, что требует нахождения конкретных способов
снятия слагающейся в этих условиях их синтаксической диффузности.
Чтобы купировать столь
неудобную для дидактических процессов теоретическую неопределенность, падающую
на самые важные категории системной организации предложения как основной
единицы общения и сообщения, следует обратиться к рассмотрению предложенческой
референции, включающей в себя не только онтологически присущие ей ядерные
элементы (активный или пассивный деятель, средоточие процесса или состояния,
инструменталис, адресат, объект), но и естественно обусловленные символы
временнóй, локальной и признаковой характеризации процессов и действий,
протекающих в окружающей действительности между миром вещей во всей
совокупности присущих им свойств и отношений. Языковое воплощение реальных
участников ситуации в члены предложения неизбежно пересекается с фактором
языковой асимметрии, функциональное разрешение которой берет на себя выявление
трехуровневой соотнесенности структурных элементов предикативной единицы и
прежде всего тех, которые занимают правую позицию сказуемого.
Цель предлагаемого
исследования, выполняемого на материале французского языка, состоит в
необходимости уточнить функциональную интенцию беспредложных имен временного
содержания в составе структурного трехчлена (N+V+N1), поскольку их
синтаксическое значение определяется, как это ни странно, лишь в аспекте
грамматической дилеммы (либо как сирконстанты, либо как объекты), хотя никто
ныне не сомневается в том, что подобный подход («либо-либо», а иного варианта
якобы не существует) никогда не был плодотворным. По всей вероятности, более
рациональным станет анализ упомянутых единиц, опирающийся на правила
инвариантной синтаксической схемы, но учитывающий также те конкретные значения,
которые заданы им каждой отдельно взятой речевой ситуацией.
Наиболее значимыми
факторами, влияющими на формирование в синтагме V+N1 дополнительных значений
(помимо тех, которые программируются уже на уровне языка), являются: а)
различная степень контактности, явленной в позиции именного элемента по
отношению к сказуемому и б) тот тип семантических трансформаций, которые
настигают этот элемент.
Например, в
предложении Je ne pouvais attendre demain постпредикатная позиция наречия
обеспечивает всей синтагме ее смысловую и синтаксическую целостность. Иная
позиция этого элемента (предположим, –досказуемостная), допускаемая его
частеречной склонностью к синтагматическим скольжениям, исказила бы
иерархическое расположение составных компонентов схемы «я-здесь-сейчас»,
сместив ее в план будущего, и общий временной фон предложения вступил бы в
явное противоречие с грамматическим значением формы Imparfait. Следовательно,
наречие demain в его непосредственно контактной позиции относительно сказуемого
обеспечивает всей синтагме тот тип отношений, которые, хотя и не свойственны a
priori частеречной природе наречия, формируют, тем не менее, ориентированное
действие как особый вид речевой ситуации, навязывая, таким образом, именному
члену функцию его непосредственной и необходимой характеризации и вводя в
пространство синтаксических отношений, воспринимаемых как объектные. Вместе с
тем слово demain, обретая вторичную для него функцию дополнения, не
подвергается субстантивации, сохраняя в себе истинный облик наречия, о чем
свидетельствует отсутствие при нем артикля.
На основании
приведенных фактов допустимо сделать два предварительных вывода: 1) система
языка, обогащая слово несвойственной ему синтаксической функцией (в сущности,
–вторичной), стремится, вместе с тем, оставить в целостности его другие
грамматические категории; 2) определение функциональной значимости слова лишь
по его частеречной включенности оказывается в известной мере ущербным. Вспомним
в этой связи всем памятное предостережение Л.В. Щербы о недопустимости
тавтологического приравнивания частей речи и членов предложения. Соглашаясь с
мнением Щербы и не оспаривая того безусловного факта, что каждая часть речи
имеет ближайшую ориентацию на предназначенную ей синтаксическую функцию,
необходимо учитывать также те ситуации, когда закон языковой асимметрии
разрушает эту системную запрограммированность. Это явление наблюдается во
многих синтетических языках, –например, в русском, в системе которого
функциональная двойственность именных элементов в правой дистрибуции сказуемого
становится еще более очевидной в силу (а точнее, –вопреки) его ярко выраженного
синтетического устройства. Так, в предложении «Ранним утром он пошел на
факультет» допустимо вычленить две пропозиции и, соответственно, два типа
отношений. В обеих пропозициях существительное «утро» выступает в периферийной
для него функции сирконстанта времени («Он пошел, когда наступило утро»).
Однако во второй пропозиции этот член предложения (из-за сочетающегося с ним
определения) отмечен дополнительным значением определенности, которая не
присуща подлинным единицам данного класса (точнее говоря, определители им
доступны, но иной кванторной и частеречной природы).
Размежеванию
синтаксических функций приглагольного имени способствуют также: а)
семантические признаки сказуемого как процессной/ акциональной лексемы и б)
факторы синтагматического порядка.
Например, в
предложении Elles devaient êre des nuits entièes àlancer
ainsi de drôes de cris функция сирконстанта в имени временного значения
(des nuits) предопределена его постпредикатной позицией, а также склонностью
французской си- стемы к разведению по разным функциональным рубрикам обеих
контактно расположенных единиц при одном сказуемом – разумеется, при условии,
если они не являются однородными членами предложения. Заметим, что в роли
синтаксического дифференциатора могут выступить также семантические признаки
приглагольного имени. В частности, если в составе правой дистрибуции сказуемого
появляются два беспредложных имени одновременно, –одно предметной денотации и
другое –временной, тогда на роль объекта будет претендовать то из них, которое
осмысляется как более предметное, даже в том случае, когда эта предметность
представляется явно условной: des hennissements troublèent un moment la
paix du salon. Дискурсивная стратегия французского синтаксиса располагает и
другими способами для снятия функциональной диффузности синтагмы V+N1
временного содержания. Так, в предложении Elle passa un instant devant la
fenêre ouverte именной элемент в позиции N1 имеет все основания
восприниматься: 1) как объект, будучи проверен на корректность этого допущения
приемом местоименной замены (Cet instant elle le passa), но в равной мере и 2)
как сирконстант. Реальная возможность второй функ- ции подкрепляется: 1)
симметричным характером глагола passer (провести/пройти) и 2) приемлемым для
французского синтаксиса перемещением именного элемента временного содержания в
начальную позицию предложения, предваряя, таким образом, построение
предикативной синтагмы.
Вполне естественно,
что даже французский язык, развивший разветвленную систему аналитических
средств, в том числе и реляционных, не всегда достигает точного размежевания
объектных и сирконстантных отношений в рамках глагольноименной синтагмы правой
синтаксической позиции. Но такова природа любого естественного языка. Явления
синтаксической двойственности реальны и частотны даже в русском языке с его
ярко выраженным флективным строем. В предложении «Хозяин пса ревновал» трудно
было бы с необходимой точностью определить, какую синтаксическую функцию
выполняет в нем слово «пёс», и как следует членить его структурно-смысловую
схему. Их может быть две: 1) хозяин пса → ревновал и 2) хозяин →
пса ревновал. Синкретизм синтаксических отношений в этом предложении –то ли
объектных, то ли атрибутивных –обусловлен двумя факторами: 1) свободным
порядком слов, присущим русскому языку и 2) совпадением флексий родительного и
винительного падежей одушевленных имен существительных.
Вместе с тем следует
помнить, что синтаксический синкретизм как тяжелое бремя для практической
дидактики –это все-таки редкое явление, поддающееся, к тому же, снятию многими
способами, которые предлагает нам языковая система и дискурсивная стратегия.
Упомянутые способы снятия функциональной недифференцированности имен с
отсутствующим релятором в составе правой дистрибуции сказуемого реально
доказывают, что во французском языке область сирконстантов необоснованно
расширяется.
Рассмотрение
синтаксического потенциала имен со значением временной про- тяженности,
занимающих в предложении позицию N1, позволяет сделать ряд вы- водов частного
грамматического порядка.
1. Французский язык,
подчиняясь системному закону частеречных соответствий, существующих между
словом и суммой его синтаксических реализаций, располагает вместе с тем и
широким спектром функциональных конверсий.
2. Семантический класс
имен временного значения в непосредственно контактной позиции по отношению к
сказуемому располагается в промежуточной зоне, заполненной диффузными
отношениями, имеющими равную возможность получить осмысление как объектных, так
и сирконстантных. Однако ряд факторов семантического и структурного порядка,
характеризующих: а) глагол-сказуемое (его возможная симметрия, степень
акциональности, общее количество управляемых им имен) и б) имена в функции N1
(степень предметности их денотаций, наличие при них атрибутивных элементов,
допустимая их замена дейктическими словами и возможность их синтагматических
перемещений в составе предложения), способствует устранению функционального
синкретизма глагольно-именной синтагмы V+N1. Перечисленные приемы обеспечивают
реальную возможность сообщить N1 со значением временной протяженности объектную
функцию, которая становится подчас для этого класса имен единственно
приемлемой.
3. Общеизвестная и,
главное, общепризнанная точка зрения, согласно которой синтаксические
перемещения сирконстантов не подчиняются каким-либо строгим правилам, нуждается
в некотором уточнении. Есть основание полагать, что позиционная гибкость этих
членов предложения, создающая иллюзию их синтаксической независимости,
обусловлена общекатегориальными характеристиками глагола как части речи
признаковой природы.
4. В отличие от
объектов, выступающих необходимой и непосредственной характеризацией
глагольного действия и программируемых его лексическим смыслом, сирконстанты
обусловлены признаками не отдельных классов слов, а глагольной системой в
целом.
5. Имена временного
значения во вторичной для них функции объекта отвергают реляторы, подобно тому,
как их не приемлют регулярно воспроизводимые модели объектного семантического
содержания.
6. Французский язык,
сформировавший обширную систему средств опрóщения, экстраполировал
опущение реляторов не только на кванторные имена в функции объекта, но и
распространил эту тенденцию на те речевые ситуации, когда имена данного класса
обретают первичную для них функцию сирконстантов, создавая, таким образом,
условия для возникновения синтаксической омонимии.
Х. ПРОБЛЕМЫ МИНОРИТАРНЫХ ЯЗЫКОВ
ОТ ВЫНУЖДЕННОГО МНОГОЯЗЫЧИЯ К ДОБРОВОЛЬНОМУ ДВУЯЗЫЧИЮ
Х.А. ТАКАЗОВ
From induced multilingualism to voluntary bilingualism
Kh.A. Takazov
Данная статья
посвящена проблеме исчезновения языков малых народов, которая остается
актуальной, несмотря на все предпринимаемые меры по их сохранению.
Положительную динамику в преодолении данной проблемы вызвало бы решение,
обязывающее все народы изучать два языка –свой национальный и общемировой,
созданный искусственным путем.
Ключевые
слова:
язык, единый, искусственный, эсперанто, международный.
This article is devoted a problem of disappearance of languages of the
small people. In spite of all taken measures to keep them it doesn’t decrease.
The decision to bind all people to study only two languages –national language
and universal one making by an artificial way will cause the positive dynamics
in overcoming of this problem.
Keywords: language, uniform (common, single), artificial, Esperanto,
international.
Тема настоящей статьи
продиктована тревогой о судьбе языков малых народов, в частности, об осетинском
языке. Как известно, ЮНЕСКО занесло осетинский язык в список исчезающих языков.
На это в Осетии отреагировали адекватно, тем более, что мы и сами видим
постоянное падение престижа нашего языка в жизни республики. И для поддержания
общественной значимости осетинского языка в республике его в Конституции
РСО-Алания объявили, наряду с русским, государственным языком нашей республики.
Кроме того, при Правительстве РСО-Алания создана Комиссия по сохранению и
развитию осетинского языка, провозглашено в республике полилингвальное
обучение, утвержден Закон Республики Северная Осетия-Алания «О республиканской
целевой программе «Осетинский язык на 2008–012 годы», создан при Правительстве
РСО-Алания Научноэкспертный совет по осетинскому языку, разработан проект
закона РСО-Алания «О государственных языках в Республике РСО-Алания» и т.д.
Однако положение осетинского языка, его престиж, вес в жизни республики не
улучшаются, скорее наоборот.
Так, например, за
последние два года на очное отделение факультета осетинской филологии СОГУ были
приняты только по 10 человек, а в СОГПИ уже три года на осетинский лингвистический
факультет ни одного поступающего нет, осетинских учебников в школах не хватает,
в союз осетинских писателей республики за последние три года не принят ни один
писатель моложе 50 лет и т.д. и т.п. И такое же положение, видимо, не только с
осетинским языком, а со всеми теми языками, которые занесены ЮНЕСКО в список
исчезающих языков.
Так что же делать?
Может быть, так и положено, это закономерно? В вузовских учебниках общего
языкознания отмечается, что, если в прошлом на Земле было приблизительно 7 тысяч
живых языков, то ныне на земном шаре насчитывается около 3 тысяч живых языков
[1]. Но со временем, говорится в учебнике, в далеком-далеком будущем по мере
развития человеческого общества произойдет полное слияние всех народов в единое
человеческое общество с единым общим языком [2]. Судьбу такого
общечеловеческого языка-избранника одни ученые предрекали французскому, другие
–английскому, третьи в роли будущего единого мирового общечеловеческого языка
видели искусственно созданный язык. И, начиная с ХVII века, было выдвинуто
около 600 проектов искусственных языков. Такое стремление к созданию единого
общечеловеческого языка можно понять, так как существование на земле около 3
тысяч различных языков действительно является серьезным препятствием к
взаимопониманию людей. И из всех созданных искусственных языков наибольший
успех сопутствовал языку эсперанто (в переводе с латинского «надеющийся»),
созданному в 1887 году польским врачом-окулистом Лазарем (Людвигом) Марковичем
Заменогофом (1859–917), учившимся в Московском, затем в Варшавском университете
и знавшим много языков. Когда известного французского лингвиста А. Мейе
спросили, возможен ли искусственный язык, он ответил: «Спор по этому вопросу
беспредметен, потому что эсперанто уже существует» [3]. Высокую оценку
эсперанто давали также крупнейшие писатели и ученые –Л. Толстой, М. Горький, А.
Барбюс, А. Энштейн и другие. Учебники и словари эсперанто изданы более чем на
50 языках, в том числе и «Учебник языка эсперанто» на русском языке,
составленный и изданный в 1984 году нашим земляком М. Исаевым в соавторстве с
З. Семеновой. На эсперанто издана также большая переводная и оригинальная
художественная, политическая и научная литература. На эсперанто издается свыше
120 журналов. Существуют международные ассоциации эсперантистов. В настоящее
время в мире насчитывается свыше 7 миллионов эсперантистов. Сессия ЮНЕСКО ООН
1954 года подчеркнула важную роль эсперанто как средства развития международных
культурных связей [4]. Однако язык эсперанто при всей своей легкости и при всем
своем успехе, как мы знаем, не стал единым межнациональным мировым языком. Он
остался лишь подсобным языком. В будущем он, может быть, окажется обойденным
каким-нибудь другим более современным искусственно созданным международным,
интернациональным языком. Но он, как и эсперанто, при всем своем возможном
успехе может не стать единым языком межнационального общения. И для этого,
думается, существуют, по крайней мере, две причины. Во-первых, каждый народ
хочет сохранить свою национальную самобытность, самостоятельность, а для этого
ему нужно сохранить, в первую очередь, свой национальный язык, и он, как и
осетины, будет всячески добиваться этого. А во-вторых, для признания всем
миром, всеми народами определенного единого языка общим мировым языком необходимо,
чтобы такое решение было принято определенной всемирной организацией, которая
бы состояла из представителей всех государств, всех народов. И решение этих
двух как бы противоречащих друг другу мировых проблем вполне, думается,
возможно, если когда-нибудь определенная компетентная всемирная организация
существующих государств и народов примет решение, обязывающее все народы
изучать всего два языка –общемировой и свой национальный. Тогда бы они,
сохранив свои языки и самих себя, зная кроме своего родного языка еще лишь
второй международный, могли бы общаться между собой на этом одном едином
международном языке, и вместо вынужденного полилингвального обучения мы бы
перешли на куда более легкое билингвальное обучение, мы бы перешли, так
сказать, от вынужденного ныне многоязычия к добровольному двуязычию.
Спрашивается, возможен
ли такой, так сказать, переход от современного вынужденного многоязычия к
добровольному в будущем двуязычию? В современных международных отношениях,
когда такие международные, межгосударственные организации, как, скажем, ООН,
НАТО и другие заняты выяснением межгосударственных отношений, в ближайшем
обозримом будущем едва ли это будет возможно, и едва ли это произойдет. Но если
научная общественность стран объединится в своем стремлении к добровольному
двуязычию, и международные организации перейдут от выяснения межгосударственных
отношений и распрей к заботе об общем благе человечества на земле, то почему бы
этому не произойти? Впрочем, подводя итог своим рассуждениям по поводу перехода
от вынужденного многоязычия к добровольному двуязычию, хочется вспомнить
русский афоризм: «Мечты, мечты, где ваша сладость?».
Литература
1. Перетрухин В.Н.
Введение в языкознание. –Воронеж, 1973. –С. 289.
2. Там же. –С. 79, 80.
3. Кондратов Н.А. История
лингвистических учений. –М., 1979. –С. 27.
4. Перетрухин В.Н.
Введение в языкознание. –Воронеж, 1973. –С. 80.
XI. ПРОБЛЕМЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ
ОТ ДРЕВНЕГЕРМАНСКОГО АЛЛИТЕРАЦИОННОГО СТИХА К
НЕМЕЦКОМУ РИФМОВАННОМУ СТИХУ С АЛЬТЕРНИРУЮЩИМ РИТМОМ
(к
предыстории немецких свободных ритмов)
Дж.M. ДРЕЕВА
From old Germanic alliterative verse of the German
rhyme with alternating rhythm
(the
prehistory of the German free-rhythm)
J.M. Dreeva
В статье, посвященной
рассмотрению предпосылок появления в немецкой поэзии феномена свободных ритмов,
дается анализ и оценка реформы Отфрида (IX век), обусловившей появление в
немецкой поэзии конечной рифмы и регулярного ритма, пришедших на смену
древнегерманскому аллитерационному принципу организации стиха.
Ключевые
слова:
аллитерационный стих, свободные ритмы, рифма, регулярный ритм.
The article, dedicated to the consideration of the prerequisites for the
appearance of the phenomenon of free rhythm in German poetry, gives the
analysis and assessment of Otfried’s reform (IX century). This reform brought
about the appearance in German poetry of the end rhyme and regular rhythm,
which came to replace the old Germanic alliterative principle of verse
formation.
Keywords: аlliterative verse, free rhythms, rhyme, regular rhythml.
Открытие патриархом
немецкой литературы Ф.Г. Клопштоком в 1754 году немецких свободных ритмов
оценивается как величайшее творческое достижение в области языка и стиховой
формы, без которого в принципе «не мыслима история развития немецкой поэзии»
[6:31]. По мысли М. Коммереля, свободные ритмы, знаменуя собой «вершины
немецкоязычной поэзии» и указывая на «широчайшие возможности» немецкого языка,
представляют собой нечто совершенно особенное и отсутствуют в подобном,
присущем им «естественном величии» в литературах других стран [4:431]. К.
Хениг, представляющий молодое поколение немецких ученых-стиховедов,
квалифицирует немецкие свободные ритмы как единственное новшество в области
«уходящего корнями в глубокую древность искусства стихосложения», изменившее и
обогатившее мировую поэзию с середины XVIII века [3:113].
Необходимо
подчеркнуть, что появление свободных ритмов в немецкоязычной словесности было
обусловлено рядом исторических, лингвистических и мировоззренческих,
предпосылок. В настоящей статье, целью которой является рассмотрение
предыстории феномена немецкого верлибра, предпринимается попытка анализа и
оценки события, изменившего в свое время траекторию развития немецкого стиха.
Речь идет о введении в
IX веке в немецкую поэзию конечной рифмы и регулярного ритма. Инициатором
нововведения был ученый монах, преподаватель Вайсенбургского монастыря (Эльзас)
Отфрид, считающийся первым немецким поэтом, известным нам по имени. Безусловная
заслуга Отфрида состоит в том, что он, в частности, перевел Евангелие на родной
рейнскофранкский диалект немецкого языка, привнеся в него конечную рифму,
заимствованную из латинской церковной поэзии, и подняв тем самым родное наречие
на более высокий художественный уровень. Однако, с другой стороны, нововведение
монаха продемонстрировало со всей очевидностью, насколько неорганично новая
форма сочетается с языком, ориентированным на смысловое ударение первого слога
в слове. Согласно новым требованиям, писать стихи надлежало с использованием
регулярной конечной рифмы, что казалось едва разрешимой задачей.
Следует заметить, что
нововведение Отфрида вызывает в современной науке о стихе неоднозначную
реакцию: оценка «вклада» просвещенного монаха из Вайсенбурга в теорию стиха
варьируется от сдержанно положительной (А. Хойслер, Э. Арндт) до резко
отрицательной (Б. Нагель).
Так, А. Хойслер, один
из корифеев теории немецкого стихосложения, репрезентирующий поколение ученых
первой половины ХХ века, полагает, что «импорт» конечной рифмы и метра положил
конец «аутентичному» периоду в развитии немецкого стиха, т.е. периоду
господства германской аллитерационной поэзии. Анализируя главные этапы и
направления развития немецкого стихосложения [2], ученый замечает в этой связи,
что за все время «противоположения родного и чужеземного» («des Widerspieles
von Heimisch und Fremd»), характеризующего немецкий стих на всем протяжении его
истории, немецкое стихосложение лишь однажды было целиком и полностью
аутентичным, то есть «абсолютно родным» («ganz und gar heimisch») [2:1]. При
этом ученый имеет в виду именно период распространения аллитерационного стиха:
«Здесь даже при желании не увидишь чужеземных образцов. Германская семья
[языков –Дж. Д.] создала себе эту художественную форму без содействия
кельтского или римского соседа» [2:1].
Что касается остальной
истории развития немецкого стиха, то она, по мысли А. Хойслера, делится на
отдельные периоды именно в соответствии с тем, «какое чувство формы, родное или
чужеземное, стоит у “стихового руля”» [2:1]. Даже в современной ему немецкой поэзии
(т. е. в первой четверти XX века) можно, по его мнению, проследить « контраст и
смешение этих сил» [2:1].
Говоря об особенностях
аллитерационного стиха, А. Хойслер отмечает его несомненные преимущества,
заключающиеся, с его точки зрения, в «богатстве ритмов и неограниченной
выразительной силе» [2:5]. Отсутствие строфического деления и незнание
стихотворных размеров позволяют, по мысли ученого, данному типу стиха избегать
однообразия формы и обеспечивают возможность ее (формы) чередования от стиха к
стиху. Аллитерационный стих подчеркивает контраст между легкими и тяжелыми с
точки зрения смысла, а также между короткими и долгими слогами и тем самым
являет собой «совершенный антипод нашим ямбам и хореям» [2:2]. Движение стиха
не выравнивается и не сглаживается. Напротив, расстояния между слогами по силе
и продолжительности увеличиваются, и звуковая форма естественного языка
становится благодаря этому более энергичной и мощной. Этот метрический стиль,
как считает немецкий ученый, суть «абсолютное выразительное искусство»
(entschiedene Ausdruckskunst) [2: 4], и этому не в последнюю очередь
способствует аллитерация, выделяющая самые выразительные места в стихе.
Пафос дальнейших
рассуждений А. Хойслера относительно германского аллитерационного стиха можно
свести к доминантной идее об исключительном соответствии данной поэтической
формы «духу и букве» немецкого языка, что в принципе, по его мнению,
элиминировало возможность столкновения стихового и словесного ударений. А
именно этот конфликт между стихотворным размером и языковой системой, согласно
его точке зрения, принес позже, после введения в немецкую поэзию конечной рифмы
и альтернирующего ритма, столько неприятностей немецкому поэтическому искусству
[2: 5].
В целом же, считая
перевод Евангелия Отфридом важной вехой в истории немецкого стихосложения,
А.Хойслер дает нововведению монаха весьма сдержанную оценку. Внедрение рифмы и,
как следствие, переход к новому ощущению формы произошли, согласно А. Хойслеру,
не путем постепенного перерастания, а в виде резкого, ярко выраженного перелома
[2: 5]. Поэты с готовностью подчинились чужеземному образцу, ревностно
«присягая на верность» новому чувству формы. Эмфатический эффект, возникавший
благодаря аллитерации, был заменен мелодическим, создаваемым конечной рифмой [2:5].
Таким образом, по мысли А. Хойслера, немецкий язык с его экспираторным
ударением «волюнтаристски», т. е. по воле художников слова, превращался в язык
с музыкальным ударением.
Введение альтернирующего ритма ученый также
рассматривает как нечто привнесенное, навязанное извне, а потому чуждое,
противоречащее правилам языка. Для немецкого языка с его непреложным законом
смыслового ударения введение нового ритма превратилось в трудновыполнимое
правило. Многие слоговые группы не могли вместиться во введенный стиховой
шаблон, требовавший чередования в строгой последовательности сильных и слабых
слогов. Парадокс полного игнорирования особенностей языка и последовавшей
реакции сопротивления со стороны языковой системы привел к возникновению некой
средней формы (ein Mittelding), представлявшей собой, как видится А. Хойслеру,
своего рода синтез «чужеземного образца и отечественной привычки» (eine
Abfindung zwischen dem fremden Muster und der heimischen Gewönung) [2:6].
В результате немецкий
рифмованный стих в течение первых трехсот лет являл собой вольную имитацию
латинского ямба. Отсутствие в нем жестко фиксированной суммы слогов, черты,
характерной для латинской поэзии, свидетельствовало о верности родной «стиховой
привычке», допускавшей колебание от четырех до двенадцати слогов в строке. Но
четырехстопный стихотворный размер, в соответствии с заграничным образцом,
позволял старому стиху стать более гибким и подвижным, инициируя, подспудно или
явно, приближение к «желанной цели» –альтернированному стиху.
В связи с этим нельзя
не согласиться с дальнейшими рассуждениями А. Хойслера, лейтмотивом которых
является мысль о постепенно увеличивающемся влиянии лирического, музыкального
тона на немецкую поэзию: «У нового стиха другая душа, нежели у
аллитерационного. Его движение гораздо спокойнее, равномернее… Изобилие
ритмических фигур резко снижено. Сами фигуры стали менее выразительными… в
целом скорее более уравновешенными, более похожими друг на друга. Основное
движение стиха … улавливается все четче» [2:7]. Поэтому процесс развития
немецкого стихосложения А. Хойслер характеризует лаконичной формулой: «Чем
новее, тем ровнее» [2: 9]. Считается, что к началу XI века в рамках изысканной
придворной лирики была достигнута цель точного учета слогов (Silbenzälung)
и соразмерного наполнения стоп (Taktfülung). Что касается парно
рифмующихся строк эпической поэзии, то здесь цель строго выдержанного,
регулярного движения стиха была достигнута позже и то не в полной мере[2: 9].
Таким образом, потеря
аутентичности (т.е. аллитерационного принципа организации стиха), последовавшая
за нововведением Отфрида, явилась, согласно А. Хойслеру, платой немецкого стиха
за приобретенную мелодичность.
Э. Арндт в своем часто
цитируемом и многократно переизданном труде «Теория немецкого стихосложения»
(„eutsche Verslehre“) [1] также весьма осторожно высказывается по поводу
приобретения немецким стихом конечной рифмы и регулярного метра. Исходя из
постулата о том, что возникновение и развитие той или иной стиховой формы
связано с происходящими в обществе историческими процессами, он склонен
объяснять обращение Отфрида к рифмованному стиху типичным конфликтом между
новым содержанием и старой формой [1: 234]. По мнению Э. Арндта, Отфрид не мог
«облечь» новое христианское содержание в старые «языческие» формы
аллитерационного стиха, поэтому при переводе Евангелия на родной диалект
немецкого языка более подходящим образцом для подражания ему казался
христианско-латинский гимнический стих [1: 234]. В этом процессе, когда одна
стиховая форма приходит на смену другой, ученый усматривает действие принципа
взаимосвязи и взаимообусловленности поэтической формы и литературного
содержания, зависящего, в свою очередь, от уровня развития культуры [1: 234].
Примечательно также, что Э. Арндт высказывает в этой связи предположение, что
стихи подобного типа, возможно, имелись в немецкой поэзии и до Отфрида [1:
234].
Что касается
представителей более молодого поколения исследователей стихотворной формы речи,
т.е. немецких ученых-стиховедов конца ХХ века, то здесь наблюдаются более
резкие и категоричные оценки.
Так, Б. Нагель,
рассуждая об исторических предпосылках появления свободных ритмов в немецкой
поэзии, указывает на чувство неудовлетворенности, возникавшее у поэтов при
сочинении рифмованных стихов. Неудобство ощущалось, прежде всего, на языковом
уровне и дополнялось «эстетическим дискомфортом» [5:8]. По мысли исследователя,
сочинение стихов в рифму на немецком языке до сих пор представляет собой, за
редким исключением, весьма «тяжкий, балансирующий на грани фрустрации труд»
(„rustrierende Müsal“) [5:8]. Сравнивая рифмованный стих, «механически
отбивающий такт», с «утомительной шарманкой», более тысячи лет «напевающей
однообразные песни», Б. Нагель пишет о случаях откровенного пренебрежения
языком („prachmißandlung“) и приводит в качестве иллюстрации хорошо
известные стихи, демонстрирующие игнорирование языковых законов в угоду рифме:
Sein Vater Sophroniskus, der
War von Beruf ein Bildhauer.
или
Hans Sachs war ein Schuh-
macher und Poet dazu. [5:8].
При этом он указывает,
что не только рядовые поэты, но даже Гете огорчал читателей, обладающих тонким
языковым чутьем, стихами с банальными рифмами. Самым ярким случаем «языковой
погрешности» Гете ради рифмы является, по мнению Б. Нагеля, 4-я строфа его
баллады «Певец» („er Säger“), в которой вставкадополнение „den du hast“
является откровенным реверансом в сторону рифмы: Die goldene Kette gib mir
nicht,
Die Kette gib den
Rittern,
Vor deren künem
Angesicht
Der Feinde Lanzen
splittern!
Gib sie dem Kanzler, den du hast,
Und laßihn noch
die goldene Last
Zu anderen Lasten
tragen!
То, что великий поэт,
уступая давлению со стороны рифмы и метра, вынужден был прибегнуть к подобной
«фразе-заплате» [см.: 5:9], подтверждает мнение Б. Нагеля о разрушительном
воздействии указанных факторов на немецкую поэзию.
Подобные примеры,
когда из-за рифмованной стиховой формы высокие мысли и красивые чувства
превращаются в банальности, встречаются, согласно Б. Нагелю, и у других
талантливых поэтов. Утверждая, что в условиях, навязанных рифмованным стихом,
большая часть немецкой лирики потерпела художественное фиаско, Б. Нагель
основывается на выводах своего предшественника, У. Претцеля, по свидетельству
которого 90% всех немецких стихов в эстетическом отношении являются неудачными
[7:2327]. В качестве иллюстрации сам Нагель приводит результаты критического
обзора популярных поэтических сборников (в том числе последнего времени),
обнаруживающие негативное воздействие рифмы на немецкое поэтическое творчество,
и с неудовлетворением констатирует, что почти все известные и популярные
немецкие лирики с готовностью подчинились «гнету» рифмованного стихосложения и
« в меру своих сил содействовали бесперебойной работе “шарманки”, которую Арно
Хольц справедливо, с его точки зрения, охарактеризовал как «коренное зло
практически всей немецкой поэзии» [5 : 9].
При этом, как полагает
Б. Нагель, честолюбием художников слова в течение нескольких столетий
руководила мысль, что в преданности «гладким стихам и чистым рифмам» выражается
их верность «поэтическому долгу» [5: 10]. Стиховая форма с точной рифмой a
priori считалась безукоризненной с точки зрения поэтического качества и
художественного совершенства, несмотря на «вульгарный», по выражению Нагеля,
эффект « регулярного позвякивания рифмы» [5:10].
Подобное понимание
«поэтического долга» кажется Б. Нагелю противоестественным при ретроспективном
взгляде на историю развития немецкой стиховой формы, поскольку, как было
сказано выше, длительному и довольно проблематичному, с его точки зрения,
периоду господства рифмованного стиха в немецкой поэзии предшествовала эпоха
свободного стиха, а именно – эпоха германо-немецкой аллитерационной поэзии.
Приведенные аргументы служат Б. Нагелю основанием для крайне негативного
отношения к нововведению Отфрида.
Итак, основные положения
представленных концепций можно свести к следующему обобщающему тезису: конечная
рифма и альтернирующий ритм противоречат духу немецкого языка с характерным для
него «корневым» ударением.
Как же удалось
альтернированному рифмованному стиху латинского происхождения одержать победу
над свободным германским стихом –поэтической формой, существовавшей до этого
нововведения и уже успевшей зарекомендовать себя весьма положительно с
художественной точки зрения и с точки зрения соответствия языковой природе? В
контексте приведенных выше суждений немецких ученых правомерным оказывается и
другой вопрос, а именно –относительно оправданности усилий, направленных на
решение связанной с «импортом» метра и рифмы сверхзадачи по «выравниванию»
стиха.
По первому вопросу
следует напомнить, что рифмованный стих появился относительно поздно в
латинской церковной поэзии как специальная форма, оптимально подходящая для
сочинения гимнов. Поэтому не случайно возникновение рифмы в немецкой поэзии
связывается с именем монаха Отфрида, заимствовавшего эту поэтическую форму и
использовавшего ее в своем литературном творчестве. Однако, не отрицая заслуг
Отфрида, нашедшего многочисленных последователей и подражателей, перед немецким
рифмованным стихом, ученые считают, что «всеобщая тяга к рифмованному стиху»
[5: 14] уже существовала в то время и что монах лишь последовал имевшейся
тенденции, почувствовав ее своей поэтической интуицией. Таким образом, Отфрид
не был единственным инициатором этого процесса, однако именно ему принадлежит,
очевидно, заслуга по его ускорению [5:14].
Вполне понятно, что
подражание Отфридом рифмованному стиху латинской церковной поэзии объясняется
более чем одной причиной. Будучи важной составной частью монастырской жизни,
эта поэзия была ему хорошо знакома, к тому же она была еще и музыкальной, что
не могло не задевать крайне впечатлительного монаха. Не следует также забывать,
что Отфрид как теолог с ярко выраженными гуманистическими воззрениями был тесно
связан с латинской церковной культурой, неслучайно его называют «латинским
поэтом на немецком языке» [см.: 5:14].
Таким образом,
поэтическая картина мира Отфрида с самого начала была предопределена
приверженностью к латинской церковной поэзии и преданностью чужеземному идеалу
художественной формы. По его собственному признанию, он осознанно хотел писать
стихи на немецком языке, но при этом стремился сделать свой немецкий язык,
казавшийся ему в художественном отношении еще несколько неуклюжим и нескладным,
более литературным посредством точного подражания латинской поэтической форме.
Развить собственную
немецкую поэтическую форму не входило в намерения Отфрида. Художественное
честолюбие монаха было направлено на вполне определенную цель –максимально
приблизиться к латинской поэтической форме, поэтому он, порвав с традицией
свободного стиха аллитерационной поэзии, сконцентрировал свои усилия на
навязывании немецкому языку чуждой ему по духу формы – рифмованного
четырехстопного ямба. Поскольку, как замечает Б. Нагель, немецкий язык был не
просто не подготовлен для подобной акции, но в принципе непригоден, подражание
удавалось лишь в очень незначительной степени. В результате получался
«насильственный продукт», не вписывающийся в естественный ритм языка [5: 14].
Объяснение тому
поразительному факту, что Отфрид с завидным хладнокровием нарушал законы языка,
следует искать, очевидно, в основной сфере деятельности монаха: теолог Отфрид
превалировал над поэтом Отфридом. С точки зрения теологии вопрос эстетики был
для него практически предрешен: « Если Отфрид не страшился подобного
травмирования языка, а, напротив, с чрезмерным усердием стремился подражать
примеру поэзии церковных гимнов, то это потому, что он не был поэтом в прямом
смысле. Он был ангажированным теологом и, будучи таковым, считал своим
наивысшим предназначением писать стихи в той форме, в какой это было предписано
на одном из самых древних священных языков, а именно –на латинском» [5:15].
Именно эта форма рифмованных ямбических песнопений, канонизированная «священной
латынью», должна была, в соответствии с представлениями Отфрида, и в
художественном отношении стать тем «идеалом», к которому следовало стремиться.
Тем самым формально
была дана установка, согласно которой творческая энергия художников слова в
течение многих столетий ограничивалась рамками весьма спорного, как считает Б.
Нагель [5:15], направления развития художественной формы и таким образом
фактически обрекалась на гибель. Причем начало движению в этом «ошибочном
направлении» было положено, как явствует из вышеизложенного, не поэтами, а учеными.
Не разделяя излишней
категоричности оценки Б. Нагеля относительно «спорного пути» и «ошибочного
направления» развития немецкого стиха, мы, однако, абсолютно согласны с ним в
оценке причин, обусловивших заимствование конечной рифмы и внедрение в немецкое
стихосложение принципа строгого чередования слогов. Действительно, как
представляется, силой, принудившей немецкую поэзию надеть на себя «смирительную
рубашку» в виде рифмованного стиха, было, по сути, влияние авторитета
«Латинского средневековья» [5: 15]. При этом небезынтересно заметить, что,
несмотря на формальную установку и общую тенденцию, всегда находились поэты с
развитым языковым чутьем, которые противились альтернирующему рифмованному
стиху и пытались освободиться от него.
Что касается вопроса о
том, насколько успешно немецкий язык справился с «импортом» рифмованного стиха,
то ответом на него может служить меткое определение, данное немецкому языку в
этой связи А. Хойслером: «Скорбящий» (die Leidtragende) [2:10]. Как объясняет
сам А. Хойслер, немецкий язык «имеет бесчисленное количество групп слогов,
которые не чередуются по принципу: сильный –слабый – сильный –слабый; » [2:11],
поэтому такие слоги, не будучи в состоянии вписаться в строгий ямбический стих,
вынуждены самым нелепым образом деформироваться: «Альтернированный стих
проходит, словно рубанок по ритму предложения» [2: 11]. Развивая эту мысль, Б.
Нагель добавляет: «К схематически повторяющемуся созвучию рифм присоединяется
убаюкивающее однообразие регулярного ритма, но, прежде всего, –банальная
„рифмомания“ с ее принуждением к использованию уже существующих сочетаний,
таких, как Herz-Schmerz, Lust-Brust, Liebe-Triebe, Sterne-Ferne, leben-sterben,
sagen-klagen и еще более худших, равно как и вытекающее из этого неизбежное
следствие –сомнительный выбор слов и бесцеремонное обращение с языком, и все
это –ради рифмованного стиха» [2 :17].
Итак, одной из
предпосылок, постепенно подготавливающих платформу для «освобождения» немецкого
стиха и появления свободных ритмов, была лингвистическая. Она заключалась в
недостатке рифмующихся слов и слогов, что, в свою очередь, являлось следствием
динамического, падающего на начальный слог в слове ударения в немецком языке, в
противовес к романским языкам с их музыкальным ударением и, особенно, к
французскому языку с его ударением на конечном слоге.
Таким образом,
резюмируя вышеизложенное, можно сделать следующие выводы:
1. Заимствованный из
латинской церковной поэзии рифмованный стих с его непременным атрибутом – регулярным
метром – пришел на смену древнегерманскому аллитерационному стиху.
2. Введение
регулярного стиха с конечной рифмой и строгим принципом чередования слогов было
связано с игнорированием имманентных законов немецкой языковой системы с ее
экспираторным ударением.
3. Фактически
безоговорочная готовность немецких поэтов подчиняться правилам рифмованного
стиха с его строгим принципом чередования слогов объясняется, очевидно,
безусловным влиянием могущественного «авторитета» Латинского средневековья.
4. Возникавшие в связи
с введением альтернирующего ритма искажения в звучании слов компенсировались
приобретенной за счет музыкального ударения мелодичностью. Таким образом,
потеря немецким стихом аутентичности была платой за приобретенную музыкальность
и мелодичность.
5. Чувство
неудовлетворенности, возникающее у поэтов из-за дефицита рифмы, дополнялось
эстетическим дискомфортом, поэтому в качестве одной из предпосылок появления
немецких свободных ритмов следует рассматривать лингвистическую.
Литература
1. Arndt E. Deutsche Verslehre. Ein Abriss. Berlin, 1990.
2. Heusler A. Deutsche
Verskunst. Berlin, 1951.
3. Höig Ch. Neue
Versschule. Paderborn, 2008.
4. Kommerell M.
Gedanken üer Gedichte. Frankfurt a.M., 1943.
5. Nagel B. Der freie
Vers in der modernen Dichtung. Göpingen, 1989.
6. Newald R. Geschichte
der deutschen Literatur. VI. Band. Müchen, 1957.
7. Pretzel U. Deutsche
Verskunst. In: Deutsche Philologie im AbrißIII. Berlin, 1957.
РЕАЛИЗАЦИЯ ТОПОСА «ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДОЛГ ПРЕВЫШЕ ЛИЧНЫХ ИНТЕРЕСОВ» В
ЛИТЕРАТУРЕ СОЦРЕАЛИЗМА
С.Б. КОЗИНЕЦ
Realization of the topos «public debt above personal interests»
in t he literature of the socialistic realism
S.B. Kozinets
В статье
рассматривается один из важ нейших топосов литературы соцреализма – «общественный
долг превыше личных интересов». Топос в работе понимается как язы ковая
реализация идеологического постулата, который формирует идеологические и
этические рамки содержания произведения.
Ключевые
слова:
топос, литература соцреализма, конфликт, долг, личный интерес.
The article is devoted to the topos in the literature of the socialistic
realism –«the public debt above personal interests». In the work the topos is
understood as language realisation of an ideological postulate which forms
ideological and ethical frameworks of the product maintenance.
Keywords: topos, literature of the socialistic realism, conflict, debt, personal
interest.
Будучи феноменом
риторики, литература социалистического реализма строилась по определенным
схемам, готовым образцам, которые должны были отражать события государственной
значимости –война, строительство крупных объектов, уборка урожая и под.,
ведущая роль партии в жизни страны и общества. Вся эта строгая заданность
находила свое отражение прежде всего в топике –совокупности смысловых моделей
(топов), использование которых было обязательным условием метода соцреализма.
Некоторые
исследователи отрицали возможность использования определенного набора «общих
мест» в реалистической литературе. П.Е. Бухаркин, в частности, отмечает, что
«вопрос о продуктивности топики в реалистическом дискурсе, более того –о
принципиальной возможности ее появления в постриторической словесности,
остается еще в какой-то мере открытым» [4: 230]. Однако, во-первых,
«декларированный отказ от топики, как и вообще от риторических моделей, оставался
не отказом, а всего лишь декларацией» [4: 231], поскольку реализм, несмотря на
то, что «внешне отвергает риторическую модель», «все же неизбежно обращается к
ним, в частности к топике» [4: 232]. Во-вторых, исследуемая нами литература
соцреализма во главу угла ставила не эстетическую функцию произведения, а
идеологическую, пропагандистскую –требование «изображать жизнь с точки зрения
“должного”» [2: 48].
Любая идеология, как
известно, строится на определенном наборе готовых формул, идеологических
штампов. Эти формулы преломлялись в художественной литературе в топосы –общие
места. И в отличие от литературы критического реализма, произведения
соцреализма, чья эстетика «изначально носила нормативный характер» [7: 301], не
только не отвергали топику, но, напротив, в основном на ней и строились.
Выполняя соцзаказ, писатели создавали произведения, отвечающие определенным
идеологическим установкам, призванные «доводить до сознания то, что на языке
постановлений доводилось до сведения оформлять и приводить в некую систему
разрозненные идеологические акции, внедряя их в сознание, переводя на язык
ситуаций, диалогов, речей» [5: 323], а это невозможно было сделать без
использования готового набора смысловых моделей, т.е. топосов.
При всем многообразии
используемых в литературе соцреализма топосов, которые носили идеологический
характер, можно выделить несколько основных, являющихся приметой данного
метода: общественный долг превыше личных
интересов; счастье советского человека –в труде; молодость (новое) ценнее
старости (старого); человек есть винтик государственной машины; все граждане
советской страны –одна большая семья.
Реализация некоторых
топосов обусловливается прежде всего идейнотематическим содержанием
произведения, например, топос «счастье советского человека –в труде» характерен
для производственных и колхозных романов; топос «патриотизм и единение
советского народа» – для романов о войне. Но в большинстве случаев в
произведениях присутствует весь стандартный набор топики. В на- стоящей статье
рассматривается реализация в произведениях соцреализма топоса «общественный
долг превыше личных интересов».
Основа данного топоса
–конфликт между долгом и чувством, личными интересами, при этом долг неизменно
берет верх.
Попадая в ситуацию,
когда нужно выбирать между долгом и чувством, герои ведут себя по-разному: одни
изначально сориентированы на то, что долг превыше всего –это «готовые рупоры
идей» [9: 21], к этой группе относятся прежде всего коммунисты; другие
некоторое время колеблются, выбирая между долгом и чувством, и в конце концов
выбирают долг; третьи однозначно отдают предпочтение своим личным интересам
–такие персонажи квалифицируются как единоличники или –чаще всего –как враги.
Таким образом, идейная канва топоса создает некую шкалу, в которой среднее звено
(колеблющиеся) изначально сдвинуто в сторону со знаком плюс, в результате шкала
выпрямляется до двух противоположных оценок.
Выполнение долга
понимается как нечто само собой разумеющееся:
–У
нас, молодых людей, воспитанных Советской властью, должна быть сейчас очень
высокая требовательность к себе.
–В
чем? В смысле сознания своего долга?
–Нет,
это само собой, это лежит в основе всего –преданность Родине и партии,
готовность поступиться личным, даже жизнью, если требует долг (В. Ажаев).
Отношение человека к
долгу есть критерий его социальной оценки: –Мы
установили главную истину: у нас нет ничего важнее наших обязанностей перед
Родиной. Труд ради нее есть то, чем надо мерить каждого (В. Ажаев).
Выполняя долг перед
партией и правительством, герои постоянно берут на себя повышенные
обязательства, работают сверхурочно на других объектах: Голубовцы решили
строить завод своими силами. Проект был заказан в городе и утвержден
Главрыбводом. Он не представлял собой ничего сложного, и рыбаки приняли решение
отработать на строительстве по сто часов (В. Закруткин).
Наиболее яркими
представителями людей долга являются, естественно, коммунисты, и прежде всего
партийные руководители и политработники. Так, комиссар Яхно от зари до зари
бродил по разным подразделениям полка, всюду находя себе дело (М.Бубеннов.).
Какие именно дела находил комиссар, автор не говорит, но вполне ясно, что все
они сводились к пропаганде, «поднятию боевого духа» и «укреплению моральной
стойкости».
Такие люди бегут от
теплых мест, специально ищут трудности. Например, первый секретарь Угренского
райкома партии Андрей Стрельцов («Жатва») «упорно отказывался от работы в
аппарате обкома и рвался в район. Угренский район с его плохими почвами и
суровым климатом привлекал его, как привлекает сильного борца достойный
соперник» (Г. Николаева).
Чувство долга
фактически разрушает семью Стрельцова –с женой они видятся несколько раз в
месяц и даже когда представился случай больше не расставаться, Стрельцов сам
заставляет жену ехать в Первомайский колхоз, поскольку там требуется агроном и
еще один коммунист, для того, «чтобы была партийная организация». Главный
аргумент, который он выдвигает, –это ее партийность: –Валенька, пойми, иначе
нельзя. Ты коммунистка, ты агроном, ты родилась и выросла в тех местах –все
говорит за то, чтобы направить тебя туда.
Осознание первичности
общественного долга является как бы мерилом совестливости человека: не выполнив
его, он будет мучиться и терзаться, раздираемый противоречиями. Такие терзания
испытывает Василий Бортников, перед котором стоит выбор: рассказать о
махинациях с мукой на мельнице, где работал его отец, или скрыть это: Василий так и не решился говорить начистоту,
и теперь его томило и это молчание, и осознание половинчатости своих действий,
и жалость к отцу (Г. Николаева). Как видим, «жалость к отцу» стоит у героя
на последнем месте. В конце концов чувство долга побеждает, и Василий
фактически предает отца, заявляя во всеуслышание, что он ему не доверяет, при
этом он «понимал, что поступить иначе не
может и не смет».
Также жестко, даже
жестоко поступает с агрономом Высоцким его бывшая ученица Валентина: за
«старорежимные методы хозяйствования» она подвергает его на собрании резкой,
обличительной критике и даже остракизму, навешивая на него опасные политические
ярлыки: –Все, что вы говорили здесь, было
правильно по форме и ложно по существу. Это была очень вредная ложь, потому что
она подавалась под видом борьбы за правду. На мгновение в ней
проскальзывает человеческое, она задумывается о том, к чему может привести ее
обличительная речь: «Что я делаю?
–подумала Валентина. –Он же старенький! Зачем я с ним так?», но эта
минутная слабость быстро проходит –чувство долга берет верх: «Но я не могу
иначе». Убежденная в своей правоте Валентина выносит безапелляционный приговор
учителю: –И вот сейчас вам приходится перешагнуть через самого себя. Но это
придется сделать!. Характерно то, что Высоцкого не пожалел никто (кроме самой
Валентины, когда у нее «прошел полемический азарт, когда победа была
безоговорочной и полной»), –ни во время собрания: Она видела, что многие
смотрят на нее с одобрением, а после выступления ее проводили «ее под шум и аплодисменты», ни после: –Где тут горе? –нахмурившись, сказал Андрей?
Вызовем его в райком, поговорим и отправим месяца на два в командировку.
Поездит, подумает –и снова за дело! Где же тут горе? Тяжело, конечно, сознаться
в ошибке, а до горя еще далеко!. Поражение взглядов человека, составлявших
основу его жизни, не воспринимается в советском государстве как трагедия
–человеку необходимо лишь приобщиться к большинству и тем самым обрести
душевное равновесие.
В произведениях
военной тематики топос «общественный долг
превыше личных интересов» реализуется прежде всего через пафос героики,
создающийся не только изображением подвигов бойцов, но и противопоставлением
образов героев и предателей. Герои –это люди, не ведающие сомнений выбора: они
однозначно выбирают долг, т.е. готовы в любую минуту идти в бой, выполнить
любой (даже самый нелепый) приказ командира, пожертвовать собой не только ради
товарищей, но и ради высокой идеи. Типичными героями являются Андрей Лопухов,
Иван Умрихин, Матвей Юргин, майор Озеров, Марийка –персонажи романа М.
Бубенного «Белая береза». Все они обладают такими качествами, как упорство,
терпение, храбрость, готовность к самопожертвованию во имя Родины.
Стремление выполнить
долг во что бы то ни стало заложено в них самой природой, оно такое же
естественное, как чувство голода или жажды: За
пять лет службы в армии Матвей Юргин хорошо понял, что значит быть воином. Он давно
приучил себя к мысли: служить так служить! Всегда и во всем он старался
показать бойцам образец мужественного несения тяжелой воинской службы. Ему
никогда не нужно было понукать себя быть во всем примерным, –это стремление
было у него естественным и жило само собой (М.Бубеннов).
Командиры в бою не
думают ни об опасности, о смерти, которая
грозила каждое мгновение, ни даже о том, чтобы на виду у подчиненных показать
свое бесстрашие и презрение к смерти. Каждая минута боя заставляла делать
множество разных дел, и все дела, которые требовали немедленного выполнения,
поглощали без остатка напряженное внимание капитана Озерова, все силы его души.
В романах на
производственную тему долг раскрывается через необходимость жертвовать личным
ради общего дела: Кроме личных
переживаний и чувств, у нас есть еще наше дело –оно важней и дороже всего…
(В. Ажаев).
Осознание того, что
долг превыше всего, создает идеалистические, иллюзорные представления о том,
что хозяйство может хорошо работать и на одной сознательности масс, без
руководства: –Вот, –думал Василий, уходя
с фермы. –Там, где люди не потеряли своего колхозного сознания и совести своей,
там и плохой председатель не погубит дела! Ну председатели плохие, ну в
правлении беспорядок, а вы-то, вы куда глядели? –мысленно обращался он к
колхозникам (Г. Николаева).
Чувство долга
формируется у некоторых героев даже вопреки обстоятельствам. Например, отец
Андрея Лопухова, Ерофей Кузьмич, трудился только на благо своей семьи, т.е. был
единоличником. Все его заботы были направлены только на сохранение и
приумножение накопленного добра. Андрей Лопухов –примерный сын – вырос полной
противоположностью отцу, однако в романе этот психологический казус никак не
мотивирован –он дается как нечто само собой разумеющееся.
Чувство долга может
оцениваться как ложно понятое, в этом случае оно приравнивается к личным
эгоистическим устремлениям человека и резко осуждается. Яркая иллюстрация ложно
понятого чувства долга –желание Алексея Ковшова (героя романа «Далеко от
Москвы») пойти на фронт, а не ехать на Дальний Восток для строительства
нефтепровода: –Немцы зашли далеко,
катятся бронированной лавиной на Москву, судьба войны решается днями. Кому
нужен нефтепровод, если даже он будет готов не через три года, а через год? Или
скоро будет решительное сражение, и мы разобьем их (В. Ажаев). Это вполне
понятное (и оправданное) для патриота желание расценивается не иначе как
политическая близорукость, поскольку «раз правительство решило продолжать
стройку нефтепровода –значит, он нужен до зарезу». Логика рассуждений героя
оценивается как «позорная», «гнусная» и даже «антипатриотичная». Таким образом,
чувство долга для советского человека –это необходимость делать то, что нужно в
данный момент государству, так как «только
наши большие руководители в Москве все знают. Они и решают» (В. Ажаев),
«Воевать надо там, где тебя поставили старшие товарищи». Главным аргументом
оказывается необходимость подчинения жесткой дисциплине, указаниям «старших
товарищей»: Только после того как Архип
Иванович отдельно поговорил с Груней, она согласилась с тем, что ее
комсомольский долг –выполнить решение партийного собрания и выйти в поле
(В. Закруткин). Таким образом, происходит подмена понятий: чувство долга как
сознание необходимости дела приравнивается к подчинению приказам, т.е.
становится фактически навязанным.
Таким образом, топос
«общественный долг превыше личных интересов» вписывается в общую систему
топосов, которые задают тип содержания литературы соцреализма, формируют
идеологические и этические рамки этого содержания.
Литература
1. Ажаев В.Н. Далеко от Москвы:
Роман. –М., 1985. –701 с.
2. Белая Г.А. Угрожающая
реальность // Избавление от миражей: соцреализм сегодня. –М., 1990. –С. 28-48.
3. Бубеннов М.С. Белая береза:
Роман. –М., 1978. –572 с.
4. Бухаркин П.Е. Элен и «ожившая
статуя» (к вопросу о роли топики в реалистическом дискурсе) // Риторическая
традиция и русская литература. –СПб., 2003. – С. 221-235.
5. Добренко Е.А. Не по словам, но
по делам его // Избавление от миражей: соцреализм сегодня. –М., 1990. –С.
309-334.
6. Закруткин В.А. Плавучая станица:
Роман. –М., 1974. –288 с.
7. Лейдерман Н.Л. Живые традиции и
мертвые догмы // Избавление от миражей:
соцреализм
сегодня. –М., 1990. –С. 295-308.
8. Николаева Г.Е. Жатва: Роман. –М.,
1950. –496 с.
9. Сергеев Е. Несколько
застарелых вопросов // Избавление от миражей: соцреализм сегодня. –М., 1990.
–С. 6-27.
ОБ ОДНОМ ИЗ АСПЕКТОВ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПОЭТИКИ: ГЕНЕЗИС И ЭВОЛЮЦИЯ
АВТОРСКОГО НАЧАЛА В РАННЕЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Н.В. ПОКАТИЛОВА
On one of the aspects of historical poetics: Origin
and evolution of authorship in the early literature
N.V. Pokatilova
На материале
творчества первого якутского поэта –А.Е. Кулаковского прослеживается
становление индивидуального, авторского начала, тесно связанного с осмыслением
понятий «слово» и «поэтическое слово». При этом ранняя литература
рассматривается как модель формирования кардинально нового типа авторства, по
сравнению с устной традицией, что приобретает типологическую значимость при
разработке определенных аспектов исторической поэтики.
Ключевые
слова:
устная традиция, поэтический язык, авторство, лирическое начало, историческая
поэтика.
The creative work of A.Ye. Kulakovsky, the first Yakut
poet, serves as a material to trace back the formation of authorship, which is
closely connected with understanding the notions of “a word” and “a poetic
word”. The early literature is considered a model of establishing an absolutely
new type of authorship, in comparison with the oral tradition, which becomes
typologically significant when developing certain aspects of historical
poetics.
Keywords: oral tradition, poetic diction, authorship, lyrics
tradition, historical poetics.
Одним из аспектов
разработки исторической поэтики является проблема генезиса поэтических форм.
Особая роль среди поэтических форм древней словесности отводится зарождению
лирического начала, становлению собственно авторской лирики, в корне
отличающейся от архаических форм словесности. Возникновение лирического начала,
синонимически понимаемого как авторское, индивидуальное начало, напрямую
связано с формированием категории авторства. Принципиальное отличие устной
традиции от позднейшей письменной (литературной, в частности) традиции как раз
упирается в сложный, неоднозначный процесс становления индивидуального,
авторского начала, или «осознанного типа» авторства, по определению М.И.
Стеблин-Каменского [1: 128].
Теоретические
результаты исследований в этой области исторической поэтики, представленные в
работах А.Н. Веселовского, Е.М. Мелетинского, П.А. Гринцера, А.В. Михайлова
[2], позволяют вплотную приблизиться к постановке этой проблемы фактически на
любом материале. О предпочтении «частного материала, по тем или иным
соображениям, наиболее подходящего для выведения общих закономерностей», –писал
в свое время М.И. Стеблин-Каменский [1:128-129]. Сознательное ограничение в
этом случае рамками одной национальной традиции имеет определенный
методологический смысл. Только в пределах одной, имманентно обозначенной
традиции, представляется возможным проследить конкретный путь становления
данной литературы, тем более, если учесть, что генезис, в отличие от общего
характера эволюции, является, по определению Ю.Н. Тынянова, «изучением
индивидуальной изменчивости» [3: 526].
В разработке
проблемы генезиса поэтических форм особую значимость приобретает материал
литератур, имеющих сравнительно недавнюю хронологию развития. Генезис так
называемых «младописьменных» литератур, возникших в ХХ веке и не имевших
предшествующего опыта формирования книжных традиций, –это особая исследовательская
плоскость, недостаточно изученная и вместе с тем вполне научно обоснованная.
Особенность и общность младописьменных литератур, основана, по крайней мере, на
двух моментах. Во-первых, в силу «ускоренного» (по Г.Д. Гачеву) развития многие
фазы эволюции оказываются редуцированными, что позволяет более отчетливо
проследить общие закономерности перехода от фольклора к литературе и
становления собственно литературы. Во-вторых, установлено, что в
младописьменных литературах даже в результате обретения письменности устная
традиция не теряет своей актуальности и сохраняет свою продуктивность как в
период их становления, так и в процессе последующей эволюции. В этом случае
понятие «ранней литературы» или «раннелитературной» традиции применительно к младописьменным
литературам приобретает типологический смысл и подключается к представлению об
общей типологии литературного процесса, о стадиальном различии его этапов, а
также служит основанием для широкой типологии в соотношении устной и письменной
традиций.
В качестве объекта
исследования рассматривается одна из «младописьменных» традиций –якутская
литература, возникшая в первые два десятилетия ХХ века. Выбор этого материала
обусловлен тем, что процесс генезиса прослеживается на конкретных текстах.
Достаточная степень документированности материала «младописьменной» литературы,
причем ее раннелитературного этапа, позволяет проследить, как конкретно
происходит переход, по определению А.Н. Веселовского, «от певца к поэту», от
предания к личному творчеству, по своей насыщенности составляющий целую эпоху в
истории словесности. Этот этап типологически осмысляется как синхронный аспект
перехода от устной традиции к письменной, от одного типа трансляции культуры к
другому. Однако типологически в ранней литературе «осознание авторства» могло
проявиться совершенно неожиданным образом, а именно: как вариант, генетически
связанный со становлением индивидуального, ярко выраженного поэтического языка.
Формирование
индивидуального поэтического языка в якутской традиции связано с именем первого
поэта –А.Е. Кулаковского. Уже первые критики (К. Леонтьев, Н.М. Заболоцкий)
отмечали присущее поэзии А.Е. Кулаковского стилевое единство, наличие
определенного стилевого качества, характерного только для него и ведущего к
понятию индивидуального поэтического языка. Своеобразная типология авторского
повествования в поэзии А.Е. Кулаковского связана с формированием в его
творчестве собственно литературных представлений о слове, а также
индивидуального поэтического языка. В этой связи следует выявить разные этапы
художественного осмысления поэтом «слова» вообще (тыл в значении «язык, речь»)
и «поэтического слова» (уус тыл) в особенности.
В самых ранних
сочинениях поэта «слово» предстает нерасчлененным, не выделенным из общих
ритуально-мифологических представлений, оно еще сохраняет многозначность
породившего его магического и мифологического контекста. Именно с такой моделью
мифопоэтического слова сталкиваемся мы в переработках и имитациях фольклорных
текстов («Алгыс Байанаю», «Клятва-андагар древнего якута»), а также в песнях,
восходящих к традиционному фольклору. Слово здесь –творящее, как бы
одушевленное, приобретающее иногда даже черты живого существа. Не случайно к
нему обычно применяется выражение айа-кэрдэ («творясозидая», букв.: «делая»).
На этом этапе происходит своего рода онтологизация слова как творческого,
изначального, созидающего, первотворящего начала.
На следующем этапе
в поэзии Кулаковского происходит своего рода спецификация слова, оно становится
чьим-то, принадлежащим кому-то. Связано это было со стремлением автора охватить
в своем поэтическом творчестве разнородный материал действительности,
отраженный в языке. Отсюда возникает момент осознания условности языка вообще и
слова, в частности. Процесс этого осознания прослеживается как в интерпретации
Кулаковским фольклорного материала («Песня столетней старухи», «Скупой богач»,
«Портреты якутских женщин» и др.), так и в творческой переработке
заимствованного литературного материала, в том числе материала русской
литературы («Клятва Демона», «Дары Реки»). Этот тип осмысления слова
характеризуется его выделенностью из общего ритуально-мифологического контекста
и соответствующей функции текста. Осознание принадлежности слова позволяет
вводить в текст чужую речь, хотя на первых порах это может осуществляться лишь
в виде включения в речь героя малых жанров (паремий, загадок, элементов
чабыргаха-скороговорки), причем соответствующим образом акцентированных
ироническим или сатирическим отношением к слову героя. Тем самым для этого этапа
в целом показательно переключение внимания на «слово героя». Героем может стать
и своего рода «повествователь», тот, от лица которого ведется рассказ («Танец
по-вилюйски»). Именно в этом случае уделяется особое внимание различным
вариациям и комбинациям слова как такового: сплетению слов, игре словами,
обыгрыванию метафорического и прямого значения слова, синонимическому, иногда
омонимическому варьированию подбираемых слов, основанному в большинстве случаев
на их аллитерационном созвучии.
Новое обращение к
традиции с иных повествовательных позиций, впервые обозначенное в стихотворении
«Пароход», а затем синтезированное в поэме «Сон шамана», приводит еще к одному
решительному шагу в поэтике Кулаковского –к осознанию условности изображаемого
слова и поэтического языка всей традиции в целом. В поэме «Сон шамана»
динамичность точки зрения героя, вначале сфокусированной в исходном «взгляде»,
то сужающемся до субъективно выраженной позиции («Если говорить о моем мнении,
то оно таково…»), то расширяющемся до вселенского масштаба шаманского
предвидения, создает «отчужденный» от автора образ героя. Точка зрения, видение
(как сно-видение) героя становится той литературной условностью, через которую
осуществляется авторское постижение мира и создается пространство текста.
На авторские
представления о слове проецируется понимание поэтического языка как широких
возможностей, так как слову доступно всё, включая возможность охватить любую
внетекстовую реальность (тому пример –драматизация повествования от первого
лица в «Песне пьяного буржуя»). В этом плане показательны эксперименты
Кулаковского 20-х годов. С одной стороны, в произведениях, не связанных с
устной традицией, они приводят к условности самой стихотворной техники
(«Рассказ старика», «Самолет» и др.), с другой, в произведениях, болееменее
(иногда только сюжетно или в тематическом плане) связанных с фольклором, на
новом уровне обыгрываются мифологические представления о слове.
Быть певцом в
устной традиции означало владеть словом, стихотворной формой, уметь слагать
слово (тыл хосооно), обладать им (тыл ос мааны), т.е. обладать умением,
подобным умению что-либо делать. Певец, у которого есть «язык», «слово»,
обладает даром, «имеет слово» (тыллаах). Более высокая степень обладания этим
даром означала, что у Певца «есть песня» («свой тойук»). Обращения к нему
строятся в этом случае не иначе, как «обладающий песней» (в другом варианте – тойуком)
или просто «имеющий песню», «имеющий тойук» (ырыалаах, тойуктаах) по аналогии с
выражением «имеющий слово». Обладавший «своей песней» мог уже воздействовать на
окружающее, «очищать песней».
В устной традиции
выстраивалась определенная система представлений о божественной
предначертанности судьбы Певца. Эта система предстает как принципиально
двуплановая: с одной стороны, божественное сотворение Певца было «творением» в
высоком значении (сотворил, говорят) по аналогии с созданием всего в мире, а с
другой, сам процесс творения отличался «ремесленным» подходом и описывался
понятиями «делания», «изготовления». Божественное вмешательство в судьбу Певца
проявлялось в том, что в него «вкладывали» тыл («слово», «язык») или даже тыл
иччитэ («дух-иччи слова»).
В поэзии же
Кулаковского мифологическая семантика предстает в достаточно сложном,
опосредованном виде –в сочетании с целой системой переходных форм,
промежуточных вариаций, не всегда отчетливо выражающих мифологические мотивы в
«чистом» виде.
Новая жанровая
форма, появившаяся в литературе, хосоон (стихотворное произведение, полностью
отделенное от мелоса, напева), во многом стимулировавшая разработку перволичной
формы речи героя и автора-повествователя в качестве лирического героя
повествования, дает неизвестный устной традиции тип трансформации
мифологической семантики.
В поэтической
системе Кулаковского свернутый вариант мифологического мотива первотворения
видоизменяется в двух аспектах: (1) в мотив «творения словом» и (2) в мотив
творения кем-то («мое», «его» творение). Первая из этих модификаций
представляет собой вариацию достаточно устойчивого в устной традиции мотива
«творения песней» (творение тойуком). Вторая, пожалуй, самая значительная
модификация, представляет собой литературную переакцентуацию традиционного
мотива рождения человека. В поэзии Кулаковского он преобразуется в мотив
«рождения поэта (певца)» и творения им поэтического мира. Рождение Певца
(стихотворение «Певец») традиционно осмысливается как сотворение человека,
способного «творить песней», по аналогии с сотворением мира и созданием любой
вещи.
В одной из поздних
поэм А.Кулаковского «Наступление лета» семантически расширяется мотив «творения
словом», в повествовательном плане его углубление связано с мотивом творения не
только песней (или ее разновидностью –тойуком), что известно и по устной
традиции, но и творения стихом (хосоон), рассказом, историей (кэпсээн,
остуоруйа), то есть своего рода нарративным текстом, понятиями,
характеризующими уже литературное осознание жанров.
Более того, в
поэзии Кулаковского постепенно формируется несколько иное, по сравнению с
традиционным, отношение к Певцу. Прежде всего, подчеркивается мотив
избранничества певца, предопределенности его судьбы, что постепенно
трансформируется в представление об индивидуальном «пути» в судьбе поэта. Этот
комплекс мотивов впервые реализуется в стихотворном послании «В.Ф. Артамонову»,
как специфически преломленная «точка зрения» особого типа героя –Поэта,
имеющего «свою биографию». Биография поэта литературно переосмысляется как
особая тема в «мифологической» интерпретации своего поэтического пути, как
«дороги страданий, лишений» поэта, в «страннические» мотивы творчества, во
включении элементов родословной в литературный текст.
Как закономерный
итог всего этого для позднего Кулаковского характерен круг раздумий о Певце
традиции. В поэме «Наступление лета» впервые в якутской литературе появляется
образ Певца как творца особой поэтической реальности, а объектом изображения
становится процесс творения словом особого мира. Обозначенный семантический
слой мотивов стал возможен благодаря разработке в литературном тексте позиции
«стороннего наблюдателя». Формирование этой повествовательной позиции связано с
появлением у Кулаковского дополнительных авторских интенций в слове героя, с
разрастанием системы мотивировок, принимающих характер авторских отступлений, с
появлением двуплановой смысловой перспективы в «я»-форме лирического героя.
Возвращение к
устной традиции с новых позиций выражения авторского «я» совпадает с началом
перехода в якутской поэзии к лирическому типу повествования.
Таким образом,
внутрисистемная перестройка существующего поэтического языка традиции в
начальный период творчества (1905-1910 гг.) сменяется этапом создания «своего»
поэтического языка (1912-1917). Его формирование самым тесным образом было
связано с осознанием условности языка поэзии вообще. Если на первом этапе
условность поэтического осмысления выражалась преимущественно в специфической
организации речи героя («Песня столетней старухи») или лирического
«повествователя» («Танец по-вилюйски»), то дальнейшее развитие языка поэта
связано с осознанием условности поэтического языка традиции в целом.
Результатом этого явились литературные имитации архаических жанров традиции
(«Алгыс по-старинному», 1916; «Клятва древнего якута», 1921), художественное
осмысление синтезирующих возможностей самой поэтической речи («Пароход», поэма
«Сон шамана»).
Новый тип
авторского повествования был связан с последовательным развитием лирического
«я», представлявшего собой такой тип объективации героя, который реализовывался
не только через позицию героя, но и через «я»-поэта, как новый тип выражения
авторского «я». Это привело к осознанию условности языка самого поэта, который
осмысляется как возможность охватить словом любую внелитературную реальность
(«Песня пьяного буржуя» и другие «авторские» стихотворения 1917-1921 годов).
Именно к этому времени поэтическую манеру Кулаковского можно считать вполне
сложившейся.
Значение
Кулаковского в том, что он впервые в ранней литературе придал самостоятельный
статус поэтической форме как таковой. В его представлении эта форма
ассоциировалась прежде всего с аллитерационным стихом традиции. Примечательно,
что осознание авторства в ранней якутской литературе происходит не в прозе, а в
поэзии. В унаследованной традиции ранней литературой сознательно отбирается
наиболее действенный арсенал поэтических средств. Именно «поэтическая» (т.е.
«песенная» –от ырыа-песня) форма в устной традиции, а впоследствии
«песенностихотворная» (от ырыа-хосоон, песня-стих) в раннелитературной традиции
была намного ощутимее, чем «прозаическая», что восходит к глубинным
мифологическим истокам поэтической традиции и основывается на представлении о
ритуальномагической действенности поэтического слова. (Статья выполнена в
рамках АВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы 2009-2011», проект
№2.1.3/5451).
Литература
1. Стеблин-Каменский М.И.
Историческая
поэтика. –Л.: Наука, 1978.
2. Веселовский А.Н. Историческая
поэтика. –М.: УРСС, 2007. –648; Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы
художественного сознания / Отв. ред. П.А. Гринцер. –М.: Наследие, 1994. –511 с.
3. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История
литературы. Кино. –М., 1977.
ПАРАДОКСЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ ГЕОГРАФИИ В РОМАНЕ СТЕНДАЛЯ
«ПАРМСКИЙ МОНАСТЫРЬ»
Д.В.
ХАРЛАМОВА
Paradoxes of literary geography in Stendhal’s novel “The
C harterhouse of Parma”
D.V. Kharlamova
Статья посвящена
рассмотрению специфики творческого метода Стендаля, в частности, его способа
организации художественной реальности в романе «Пармский монастырь». Автор
статьи, привлекая исследования ведущих французских стендалеведов XX века,
проводит последовательный анализ текста, направленный на выявление основных
особенностей метода.
Ключевые
слова:
Стендаль, Италия, художественная реальность, иллюзия правдоподобия, пейзаж.
The article is devoted to the specifics of Stendhal’s
manner of writing, for instance, to the way he organised the fictional reality
in his novel “The Charterhouse of Parma”. The author of the article, with
respect to the researches of the leading French specialists of the 20th
century, provides a profound analysis of the text of the abovementioned novel,
aiming to discover the main peculiarities of the Stendhal’s creative method.
Keywords:
Известно, что Стендаль
начал писать «Пармский монастырь» 4 ноября, а закончил 26 декабря 1838 года –пятьдесят
три дня для создания шедевра. По собственному признанию автора, работа над
романом была сплошной импровизацией: сам он, диктуя секретарю одну главу, не
знал, что произойдёт в следующей.
Естественно,
многие исследователи заинтересованы и, можно сказать, изрядно озадачены
подобными темпами письма и отчасти объясняют их тем, что Стендаль использовал
для своих произведений готовые сюжеты, коими изобиловали старые итальянские
хроники XVI–VII веков. В связи с этим современники часто обвиняли Стендаля в
бедности воображения: дескать, он, не будучи в состоянии изобрести приемлемый
сюжет самостоятельно, «сотрудничал» с авторами многочисленных хроник,
фиксирующими на бумаге перипетии придворных интриг.
Стендаль
действительно обращался к разнообразным источникам, включая не только старые
хроники, но и происшествия из современной ему светской жизни, личные
воспоминания своих друзей и пр., но только не при непосредственной диктовке.
Тогда он весь отдавался процессу сочинения. Б.Г. Реизов, известный русский
стендалевед, убеждён, что обращение к источникам во время импровизации было для
Стендаля «несовместимо с литературным творчеством», поскольку «грубое упрямство
материала нарушило бы работу художественной деформации» [1: 337]. Эта «художественная
деформация» и есть создание оригинального художественного пространства, а по
сути –художнический сплав прочувствованного ранее материала. Так, Жан Прево
отмечает, что Стендаль в «Пармском монастыре» описывает не одну Италию, но
объединяет их несколько, наслаивая на увиденную им страну впечатления от
мемуаров Челлини и поэзии Ариосто [8: 442]. Иногда Стендалю было достаточно
лишь нескольких строк из «Жизни Бенвенуто Челлини» или «Моих тюрем» Сильвио
Пеллико, чтобы придать очертания тюремной камере Фабрицио и заставить его
спускаться с башни по верёвочной лестнице. Конечно, подобный синтез не
способствует зеркальному отражению реалий. Вернее, он не имеет таковое своей
целью, так как художественное произведение всегда есть не сама
действительность, но её отражение, а, по словам Жоржа Блена, «сущность тени и
отражения заключается в том, что сами они не являются оттеняемым либо
отражаемым объектом» [4: 6].
Создаётся, однако,
впечатление, что Стендалю особенно нравится именно это свойство искусства
–преломлять действительность, и он намеренно, даже с какимто озорством
пользуется им, жонглируя более или менее известными именами, названиями,
датами.
К примеру,
описывая башню Фарнезе, в которой был заточён главный герой романа, автор
устраивает краткий экскурс в «историю»:
«Au sud-est, et àdix minutes de la ville,
s’éèe cette fameuse citadelle si renommé en Italie, et
dont la grosse tour a cent quatre-vingts pied de haut et s’aperçit de si
loin. Cette tour, bâie sur le modèe d’Adrien, àRome, par
les Farnèe, petits-fils de Paul III, vers le commencement du XVI
sièle, est tellement éaisse, que sur l’esplanade qui la termine
on a pu bâir un palais pour le gouverneur de la citadelle et une nouvelle
prison appelé la tour Farnèe. Cette prison, construite en
l’honneur du fils aîéde Ranuce-Ernest II, lequel éait
devenu l’amant aiméde sa belle-mèe, passe pour belle et
singulièe dans le pays» [9: 136].
[На расстоянии
десяти минут езды от города, к юго-востоку, вздымается пресловутая, столь
известная в Италии, крепость –ее огромная башня высотой в сто восемьдесят футов
видна издалека. Объем этой башни, воздвигнутой в начале XVI века герцогами
Фарнезе, внуками Павла III, по образцу мавзолея Адриана [mausolé
d’Adrien] в Риме, так велик, что на верхней ее площадке даже построи- ли дворец
для коменданта крепости и новую тюрьму, названную башней Фарнезе. Тюрьма эта
была сооружена для старшего сына Ранунцио-Эрнесто II, вступившего в любовную
связь со своей мачехой, и славилась по всей стране своеобразной красотой] [2:
108].
На первый взгляд,
текст содержит ценную –подлинную –историческую информацию. И действительно,
наведя некоторые справки, можно выяснить, что Пармская крепость была построена
по приказу Алессандро Фарнезе, итальянского герцога, потомка папы Павла III
–что совпадает со словами Стендаля. Но вдруг оказывается, что упомянутый
Алессандро, причастный к строительству, имел неосторожность родиться в 1545
году, а ведь крепость, согласно Стендалю, была уже закончена к началу XVI века.
Стендаль намеренно дезориентирует читателя. С одной стороны, это создаёт
иллюзию правдоподобия, а с другой, утверждает автора в его собственном
пространстве как единственного творца истории. Историческое событие Стендалю не
помеха, ибо он с непринуждённостью гения способен отодвинуть его в прошлое или
будущее на пару-тройку десятилетий – для чистоты замысла. И, к слову сказать, у
Алессандро Фарнезе не было сына по имени Ранунцио-Эрнесто, который мог бы
заслужить заключение в тюремную башню, став любовником своей мачехи.
Но не только жизнь
и деятельность исторических лиц преломляется, проходя сквозь призму авторской
воли. О каком именно мавзолее идёт речь в представленном пассаже текста?
Исторический римский памятник носит название «mausolé d’Hadrien», по
имени императора, жившего во II веке н.э. Стендаль лишает это имя заглавной
буквы –и читатель уже не может отыскать достопримечательность на карте Рима
(Рима ли?). Подобным образом он поступает со многими другими названиями,
фигурирующими в тексте: вместо существующей в провинции Комо Griante он помещает
действие в Grianta, вместо «Cadenabbia» мы читаем у него «Cadenabia», а
«Menaggio» становится «Menagio». Однако вместе с тем он оставляет без изменения
Belgirate, Bellagio, Ferrare, Melzi и пр., перемежая таким образом правду и
вымысел. При этом, конечно, мы должны учитывать, что Стендаль прекрасно владел
итальянским языком, а потому допущенные им вольности в названиях были вполне
обдуманными. Небезынтересно проследить, с какой точностью Стендаль определяет
местоположение воображаемого замка дель Донго, в тесном соприкосновении с
реалиями:
«La comtesse se mit
àrevoir, avec Fabrice, tous ces lieux enchanteurs voisins de Grianta, et
si céères par les voyageurs: la villa Melzi de l’autre
côédu lac, vis-àvis le chateau, et qui lui sert de point de
vue ; au-dessus le bois sacrédes Sfondrata...» [9:
42]
[Графиня
вместе с Фабрицио вновь посетила все прелестные уголки вокруг Грианты,
излюбленные путешественниками: виллу Мельци на другом берегу озера, как раз
напротив замка, из окон которого открывается вид на нее, священную рощу
Сфондрата, расположенную выше по горному склону…] [2: 31].
Стендаль
живописует восход над горой Резегоне провинции Лекко или Resegone di Lecco –так
это должно было бы звучать по-итальянски:
«Fabrice n’avait pas fait
une lieue, qu’une bande élatante de blancheur dessinait à
l’orient les pics du Resegon di Lek, montagne céère dans le pays»
[9: 190].
[Едва
Фабрицио прошел одно лье, на востоке ослепительно белая полоса обрисовала
острые вершины «Резегон ди Лек» –горного кряжа, знаменитого в этих краях] [2: 148].
Действительное
название горы угадывается, но не обозначается напрямую. Остаётся неясным, на
какой именно язык «Resegone di Lecco» (либо «Resegone de Lecco») транслируется
как «Resegon di Lek»?
В конце концов,
даже самый пытливый, скрупулёзный читатель утрачивает ори- ентиры реального
мира и оказывается в ситуации вынужденного доверия. У. Эко, рассматривавший эту
проблему в Нортоновских лекциях, замечает, что автор и чи- татель, приступая к
сотрудничеству, заключают негласный договор: автор как будто говорит правду, а
читатель как будто верит автору [3: 139]. Ему приходится верить, поскольку
единственным возможным источником истины в рамках какого-либо романного
универсума может быть только голос писателя –другого не дано.
Итак, забирая из
рук читателя компас (а точнее постоянно обозначая инаковость магнитных полей
своей реальности и, следственно, абсолютную непригодность для их определения
всяческих сторонних механизмов), Стендаль параллельно развёртывает иллюстрации
вымышленного пространства, в котором день сменяется ночью не по прихоти
бездушных часов, а по справедливому усмотрению автора. Кстати, как пишет
Жильбер Дюран в своей монографии «Le déor mythique de la Chartreuse de
Parme» –и мы солидаризируемся с его мнением, –именно к ночному пейзажу
обращается Стендаль, когда ему необходимо, чтобы читатель уловил так называемую
торжественность ключевых моментов повествования. Примером может служить
пребывание Фабрицио в башне аббата Бланеса незадолго до заключения под стражу,
бегство из тюрьмы, свидание с Клелией у входа в оранжерею [5: 182].
Так же
безапелляционно, как в случае с определением места действия, Стендаль поступает
с пейзажем. Он целиком подчиняет его настроениям героев, чьи чувства
представляют собой некий «первичный» пейзаж –линии, по которым впоследствии
прочерчивается натура. Вслед за Пьером Журда, автором статьи «Le paysage dans
la Chartreuse de Parme» [6: 32], Анри Мартино отмечает, что стендалевский
пейзаж не самоценен, а существует только во взаимодействии с героем. Природа
влияет на человека и посредством вызываемых у него реакций объясняет его
внутреннее состояние [7: 476].
Таким образом, мы
приходим к выводу, что Стендаль делает пластичный слепок с реальности, а затем
формирует его по своему усмотрению, внося коррективы в географический и
исторический ландшафты до тех пор, пока они не покажутся ему
удовлетворительными для того, чтобы стать частью его творения. Таков его способ
создания художественного пространства.
Литература
1. Реизов Б.Г.
Стендаль. Художественное творчество. –Л.: Худож. лит., 1978. – 408 с.
2. Стендаль. Пармская
обитель / Пер. с фр. Н. Немчиновой. –М.: Художественная литература, 1982. –421
с.
3. Эко У. Шесть
прогулок в литературных лесах / Пер. с англ. А. Глебовской. – СПб.: Симпозиум,
2007. –283 с.
4. Blin G. Stendhal et
les problèes du roman. –P.: JoséCorti, 1998. –339 p.
5. Durand G. Le
déor mythique de la Chartreuse de Parme. –P.: JoséCorti, 1990. –
251 p.
6. Jourda P. Le
paysage dans la Chartreuse de Parme. –Ausonia, 1941. –122 p.
7. Martineau H.
L’oeuvre de Stendhal. Histoire de ses livres et de
sa pensé. –Alençn: Le Divan, 1945. –546 p.
8. Préost J. La
crétion chez Stendhal. Essai sur le méier
d’érire et la psychologie de l’érivain. –P.: Gallimard, 1996.
–523 p.
9. Stendhal. La Chartreuse
de Parme. –Paris : Pocket Classiques, 1998. –569 p.
ХII. ПРОБЛЕМЫ ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ
ТЕХНОЛОГИЯ ФОРМИРОВАНИЯ КРИТИЧЕСКОГО МЫШЛЕНИЯ В
СОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ ОБУЧЕНИЯ ИНОСТРАННЫМ
ЯЗЫКАМ
Л.Ч. АЛАГОВА
Technique of Critical
Thinking Formation in the Theory of Teaching Foreign Languages
L.Ch. Alagova
В статье
рассматриваются методические аспекты развития способностей к критическому
мышлению (КМ) студентов, которое понимается как мышление социальное и
самостоятельное. Технология формирования КМ включает цели, задачи, принципы,
методы, формы организации учебной деятельности и способы оценивания
результатов.
Ключевые
слова:
критическое мышление, рефлексия, цели, задачи, принципы формирования,
дидактическая модель формирования КМ.
The article includes some aspects of critical thinking formation
techniques. Critical thinking is regarded as social, independent thinking. The
technology involves aims, principles, methods and forms of organizing teaching
activity, ways of evaluating the results.
Keywords: critical thinking, reflection, aims, purposes, principles of
formation, didactic model of critical thinking formation.
Процесс
педагогического образования в современной России рассматривается как время
целенаправленного поиска, принятия решений, конструктивных переориентаций.
Общество требует от образования формирования свободной, самостоятельной,
ответственной личности, способной максимально и полно раскрыться в жизни,
привнося в нее творчество и своеобразие индивидуальности, а это невозможно без сформированного
у нее высокого уровня критического мышления (далее КМ). Такая тенденция ставит
перед вузами соответствующие задачи и накладывает ответственность за их
решение.
Лаконичное определение
КМ как особого вида умственной деятельности, позволяющего человеку вынести
здравое суждение о предложенной ему точке зрения или модели поведения, которое
приводится в работе Р. Джонсон, представляется несколько обобщенным, лишенным
конкретности [7].
Определение
философской ориентации, акцентирующее внимание на теоретических аспектах,
представляет КМ как последовательность умственных действий, направленных на
проверку высказываний с целью выяснения их несоответствия принимаемым фактам,
нормам или ценностям [1:30]. Основной чертой КМ признается непременное наличие
«трансцендентальной рефлексии, требующей от мыслящего субъекта самоотчета в
том, для какой из функций сознания мышление используется: для ценностной
ориентации, для познания или поиска достижения цели»[1: 43].
Психологический аспект
определения КМ акцентирует внимание на мотивационных предпосылках развития
способностей к умению критически мыслить. «КМ носит рефлексивный характер и
имеет отношение к общению, к психологии личности. Оно связано не только с
познавательной, но и с мотивационной сферой, с самосознанием»[5:32].
В педагогической
практике внимание больше акцентируется на методических и практических аспектах
развития способностей к КМ. Здесь оно понимается как мышление социальное и
самостоятельное. Информация является отправным, а отнюдь не конечным пунктом
КМ. КМ начинается с постановки вопросов и уяснения проблем, которые нужно
решить. Оно стремится к убедительной аргументации. При этом аргументация
выигрывает, если учитывает существование возможных контраргументов, которые
либо оспариваются, либо признаются допустимыми. Всякая аргументация содержит в
себе три основных элемента. Центром аргументации, ее главным содержанием
является утверждение (тезис, основная идея, положение). Утверждение
поддерживается рядом доводов. Каждый из доводов подкрепляется доказательствами,
в качестве которых могут использоваться статистические данные, выдержки из
текста, личный опыт и пр. Под всеми названными элементами аргументации –
утверждением, доводами и доказательствами – лежит четвертый элемент: основание.
Основание – это некая общая посылка, точка отсчета, которая является общей для
оратора или писателя и его аудитории. Она дает обоснование всей
аргументации[3].
Педагоги, развивающие
КМ на занятиях в аудитории, предлагают рассмотреть различные суждения, точки зрения
на проблему, создают условия для выработки студентом самостоятельного мнения,
решения , вывода, используют разнообразные вида парной и групповой работы,
включая проведение дебатов, дискуссий, круглых столов. При этом большое
внимание уделяется выработке качеств, необходимых для продуктивного обмена
мнениями –терпимости, умению слушать других, ответственности за собственную
точку зрения.
Успешность решения
данной задачи определяется выбором оптимальной технологии обучения. Технология
формирования КМ включает цели, задачи, принципы построения, этапы и условия
формирования, методы, приемы и способы обучения мышлению, формы организации
учебной деятельности и способы оценивания результатов.
Непременным условием
критичности мышления является знание правил логики. Для учащегося школы или
студента учиться мыслить критически означает следовать правилам логики.
Основной целью формирования КМ старших школьников и студентов является
расширение мыслительных компетенций для эффективного решения социальных,
научных и практических проблем. Задачи формирования КМ отличаются в зависимости
от возраста обучаемых, уровня знаний и предшествующего опыта.
Студенты старших
курсов, имея разносторонний запас знаний и некоторый социальный опыт, способны
усваивать интегративные знания и умения, которые трансформируются в компетенции
при наличии мотивационных установок и положительного отношения к активной
трудовой деятельности. Преподаватели могут ставить задачи формирования
интегративных мыслительных компетенций на основе логического, проблемного, КМ.
Технология
формирования КМ, как и любая технология обучения, имеет свои принципы
построения, которые основаны на отличных от других видов умственной
деятельности, особенностях мыслить критически. Данные принципы включают как
общедидактические, так и характерные для КМ:
1. Принцип
информационной насыщенности учебного и практического материала для
использования аргументов, доказательств или опровержений, основанных на
конкретных фактах, источниках, данных.
2. Принцип социальной
обусловленности предмета осмысления. Ввиду социальной направленности КМ, подбор
проблем, задач и тем для обсуждения следует осуществлять с учетом этого
принципа. 3. Принцип коммуникативности при осмыслении и обсуждении проблемы. КМ
–мышление индивидуальное и самостоятельное, но проявляется оно в спорах,
дискуссиях, при обсуждениях и публичных выступлениях, поэтому коммуникативные
навыки участников играют решающую роль. 4. Принцип проблемности содержания
материала. Проблемное и КМ связаны общими свойствами, методами и приемами
обучения. 5. Принцип мотивации и потребности в знании. Отправным пунктом
мыслительной деятельности вообще и проявления критичности ума, в особенности,
является рефлексия. Она возможна только в том случае, если человек мотивирован
на то, чтобы узнать, понять, осмыслить, установить истину или получить
результат, в противном случае, ни о какой критичности ума не может быть и речи.
Данное положение нашло свое экспериментальное подтверждение.
6. Принцип научности,
достоверности и доступности информации.
7. Принцип
преемственности обучения мышлению. Развивать КМ образованных людей можно в
любом возрасте и без специального предварительного обучения, т.к. многие навыки
формируются при традиционном обучении. Однако эффективность этого процесса и
его результата повышаются при системном, последовательном обучении данному типу
мыслительной деятельности, начиная со школы и продолжая в вузе.
Эффективность
формирования критического мышления с опорой на вышеиз- ложенные принципы
зависит от педагогических, дидактических и методических условий, в которых
осуществляется обучение. Одним из основных является наличие такового у
преподавателей. К сожалению, в настоящее время делаются попытки определить
место КМ в структуре профессионального мышления педагога. В исследованиях Ю.Н.
Кулюткина рассматриваются условия формирования профессионально-педагогического
мышления, в которое вплетено и критическое[3], а в работе Дж. Вилькеева описаны
семь функций профессионального мышления учителя, пять из которых могут быть
эффективно реализованы при наличии у учителя навыков мыслить критически[2].
К педагогическим
условиям формирования КМ можно отнести следующие: - включение в образовательные
стандарты и программы целей формирования КМ и содержания, способствующего
развитию критичности ума;
- выделение
профессиональных компетенций и системы умений и навыков логически и критически
мыслить;
- подготовка
преподавательского состава, обладающего профессиональными компетенциями в
области логического и КМ и знаниями о методах и способах их формирования;
- координация
исследований в области развития мышления и обмен опытом ис- следователей и
преподавателей об ииновациях в технологиях формирования КМ через публикации,
конференции, семинары, мастер-классы и специальные проекты.
К дидактическим
условиям относятся:
- разработка
специального курса и/или включение в содержание других дисциплин заданий,
проблем, упражнений, направленных на отработку мыслительных умений и
критичности ума;
- наличие
диагностических методик определения уровня КМ с учетом возрастных особенностей,
способностей и жизненного опыта обучаемых;
- разработка междисциплинарной технологии
формирования КМ;
- преемственность
технологий формирования КМ у учащихся и студентов.
Наиболее эффективным
является курс, который сочетает в себе первые три условия, т.е. специально
отобранное содержание, соответствующее уровню сформированности КМ с учетом
возрастных особенностей и контекста деятельности учащихся, построенный на
основе межпредметных связей. Таковым можно считать курс, разработанный Е.А.
Ходос, А.В. Бутенко, который является межпредметным и построен как основа для
овладения социальными компетенциями, необходимыми члену гражданского
общества[6]. Будучи предназначен для обучения педагогов, он носит сугубо
социально-гуманитарный характер. Интересной является та часть курса, которая
представляет собой систему ситуаций (кейсов), проблем, упражнений, игр,
передаваемых с использованием «техник» КМ. В рамках данного курса автор,
отрабатывая методологические аспекты аргументации, доказательства,
опровержения, вводит понятия критики и самокритики и использует классические
приемы формирования КМ (диспут, рецензирование и оппонирование).
Обзор курсов,
предназначенных для развития умений и навыков КМ, подтверждает положение о том,
что при разработке авторы исходят из необходимости интегрировать заявленные
цели в общий процесс обучения.
Выбор методов обучения
при использовании технологии формирования КМ зависит от того, к какой системе
обучения близка данная технология. Теории, связанные с развитием проблемного,
творческого мышления, деятельностного подхода, организации и самоорганизации
являются базовыми для данной концепции. Наиболее оптимальными считаются методы
проблемного обучения –исследовательский, эвристический, диалогический, т.е. те
методы, где возможен «исследовательский рефлекс», где есть вопрос: «А если…?»,
«Что такое…?» и т.д.
По данным исследований
результатов обучения мыслительным навыкам наиболее эффективными представляются
следующие приемы и способы формирования КМ:
- изучение понятий
«критичность ума», «самокритичность ума», «критика» и «самокритика», а также
опыта их применения в жизни (в быту, на производстве, в процессе обучения, в
научных исследованиях, в политике и т.д.);
- учебный критический
анализ и оценка политической, экономической, социальной ситуации в регионе,
стране, в мире;
- обсуждение ошибок в
решении задач и проблем путем организации дискуссий, споров;
- рецензирование своих
и чужих литературных произведений, сочинений, рефератов, курсовых и дипломных
работ(критический анализ текста);
- обсуждение научных и
публицистических статей, обзоров из Интернета, сравнительный анализ теорий из
конкретных областей знаний;
- написание эссе,
аналитических обзоров, рефератов аналитической направленности с последующим
поиском своих и чужих алогизмов, ошибочных суждений и др.
Важной составной
частью дидактической модели формирования КМ является обобщение форм организации
деятельности обучаемых. Возможны практически все известные в дидактике формы
организации учебной деятельности: индивидуальная, индивидуально-групповая,
парная, групповая и коллективная. Однако наиболее предпочтительны при
формировании интегративных компетенций групповая и коллективная, т.к. КМ –это
мышление социальное и проявляется в максимальной степени публично. Вторая
составляющая дидактической модели охватывает характеристику деятельности
обучаемого, которая включает методику работы с информацией, формы учения,
методы и приемы учения и самооценки. К ним относятся:
- самоанализ и
самооценка уровня собственной готовности к критическому усвоению материала и
анализ критического потенциала проблемы;
- сочетание исполнительского и
частично-поискового методов учения при выполнении учебных заданий и различных
видов критики (критика –аналогия, критика –похвала, критика –озабоченность и
т.п.);
- поисковые методы
учения применяются при выполнении творческих работ;
- перенос методов и
приемов критического анализа в новые ситуации, применение мыслительных
компетенций при выполнении самостоятельных работ (рецензирование, разрешение
критических ситуаций, анализ данных Интернет-источников, книг, публичных
выступлений).
Оценивание тесно
связано с определением уровня критичности, который в свою очередь является
важным условием выбора педагогических технологий, методов формирования и
развития мышления обучающихся.
Психологические
проблемы оценивания КМ описаны Р. Эннисом и С. Норрисом в работе “Evaluating
Critical Thinking”[7], а мы ограничимся лишь упоминанием педагогического
инструментария процесса оценивания. К частным методам оценки можно отнести
тесты с готовыми вариантами ответов; тесты с альтернативными ответами; ведение
протокола наблюдений за процессом дискуссии; индивидуальные протоколы
самоанализа обучаемого по предложенному алгоритму. Общее оценивание включает
частные методы, применяемые к заданиям разного типа и в различных предметных
областях. При этом окончательная оценка должна быть накопительной и
количественно выражаться в виде рейтинга умений за весь курс обучения. Причем
высший уровень критичности оценивается в процессе практической деятельности и
иногда может быть отсроченным, т.е. оценивание проводится после окончания вуза
в профессиональной ситуации.
Литература
1. Брюшинкин В.Н.
Критическое мышление и аргументация // Критическое мышление, логика,
аргументация / Под ред В.Н. Брюшинкина, В.И. Маркина. –Калининград: Изд-во
Калининград. госуниверситета, 2003.
2. Вилькеев Дж.
Сущность, функции и структура профессионального мышления учителя //
Педагогическое мышление и его формирование у студентов. –Казань, 1997.
3. Клустер Д. Что
такое критическое мышление? // Критическое мышление и новые виды грамотности.
–М.: ЦГЛ, 2005.
4. Колюткина Ю.Б.,
Сухобской Г.С. Мышление учителя. –М.: Высшая школа, 1990.
5. Ноэль-Цигульская
Т.Ф. О критическом мышлении. –Режим доступа:
//http://zhurnal.lib.ru/c/cigulskaja t fcriticalthink.shtml 7
6. Ходос Е.А., Бутенко
А.В. Критическое мышление: метод, теория, практика: Учебно-метод. пособие.
–Красноярск, 2002.
7. Ennis R.H., Norris
S.P. Evaluating Critical Thinking. –Midwest, 1989.
8. Selman M. Critical
Thinking as Social Practice. –Calgary, Canada, 1993.
KУЛЬТУРА НАРОДОВ СЕВЕРА В ПРЕПОДАВАНИИ ИНОСТРАННЫХ
ЯЗЫКОВ
В.В. ГРИГОРЬЕВА
Culture of the Northern
Peoples in Teaching Foreign Languages
V.V. Grigorieva
В статье раскрывается
использование сведений культуры народов Севера в преподавании иностранных
языков. Развитие концепции межкультурной коммуникации позволяет интегрировать
лингвострановедческий материал, сведения о российской культуре и специфику
региона в обучении иностранным языкам.
Ключевые
слова:
национально-региональный материал, обучение и преподавание иностранных языков,
культура народов Севера, родной язык.
The article is about the usage of culture of the Northern people in
teaching foreign languages. Development of the theory of inter-communication
helps to integrate lingual cultural materials, Russian culture information and
peculiarity of the region in teaching foreign languages. There are some
examples of greetings of the Northern people and riddles in the article.
Keywords: ethno-regional material, learning and teaching foreign languages,
culture of the Northern peoples, native language.
Национально-региональный
материал активно используется преподавателями, учителями в обучении иностранным
языкам. Чтобы знать и владеть иностранным языком, необходимо понимать свой
родной язык и культуру. Н.Н. Иванова, А.И. Чудина подчеркивают, что истинное
понимание чужой культуры возможно только при достаточно глубоком знании
истории, культуры своей страны, своего края, своей малой родины. Россия
–огромная страна и каждая ее часть имеет свою специфику, особенности и в
соответствии с государственным стандартом образования в учебные планы введен
национально-региональный компонент.
Именно опора на
сведения национально-регионального характера содействует реализации нового
основополагающего принципа межкультурной коммуникации. Этот компонент
приближает иноязычную коммуникацию к личному опыту человека. Он позволяет им
опираться на факты и сведения, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни
в учебных беседах, ситуациях на иностранном языке.
Как отмечает А.А.
Миролюбов, при работе над социокультурным компонентом следует привлекать для
сравнения элементы родной культуры. Поэтому чем обширнее знания о своей родине,
культуре, тем продуктивнее работа по ознакомлению с иной культурой. Это
позволяет нам с полным правом утверждать, что национальнорегиональный компонент
является частью межкультурной коммуникации.
Опираясь на
государственный стандарт, творчески работающие учителя иностранных языков
разрабатывают разнообразные учебные пособия с национальнорегиональным
компонентом. Так, например, для младшего школьного возраста существует «Ранний
английский» А.Н. Борисовой, Н.В. Ситниковой, в котором собран разнообразный дидактический
материал для обучения английскому языку в якутских классах. М.И. Корякина
выпустила английские сказки на трех языках с яркими иллюстрациями для понимания
текстов. «Первые шаги в чтении» В.В. Григорьевой, А.Н. Борисовой, Н.В.
Ситниковой подготовлены для учащихся начальных классов якутских школ.
Для среднего звена
общеобразовательных школ С.Ф. Габышева, А.Я. Босикова, С.Е. Нафанаилова и др.
опубликовали пособие по французскому языку «По родной Якутии» для учащихся 7–1
классов. Основная цель данного пособия заключается в развитии умений, навыков
чтения и разговорной речи. На немецком языке вышло пособие для учащихся 5–
классов «Как говоришь, такой ты есть» Л.М. Неворотовой, Д.Ф. Лукиной, Р.П.
Захаровой, предусматривающее организацию речевого взаимодействия школьников,
направленного на развитие межкультурной коммуникации. В пособии даны конкретные
ситуации общения, основанные на национально-региональном материале, побуждающие
к решению коммуникативных задач. Большим спросом пользуются хрестоматия по чтению
на английском языке для 5–1 классов М.М. Фомина, Л.К. Бяковой, Н.С. Плотниковой
и других, а также грамматические упражнения К.И. Федоровой, Н.В. Ситниковой для
10–1 классов национальной школы.
Для старших классов
вышел учебник «На девяти небесах» В.Д. Семеновой на основе принципов
интенсивной методики обучения. В ней автор представил культуру народа Саха, его
обычаи, традиции, литературу, искусство. «Языковые игры» по немецкому языку,
созданные Д.Ф. Лукиной, Р.П. Захаровой, основаны на национальных играх народов
Севера. Во время игр учитель проверяет усвоение учащимися лексики по таким
темам, как животные, растения, национальная одежда, посуда и т.д. Положительные
отзывы получили учебно-тренировочные упражнения на немецком языке для
подготовки к письменной части ЕГЭ, разработанные Н.Д. Макаровой, Д.Ф. Лукиной,
Р.П. Захаровой. Они представили образцы личного письма, открытки и эссе на базе
национально-регионального компонента.
В 2008 году появилось
издание книги для чтения “This is Sakha”, выпущенной в сотрудничестве с
издательством MacMillan авторами Борисовой А.Н., Федоровой К.И., Ситниковой
Н.В. Это учебное пособие для учащихся старших классов общеобразовательных
учреждений, гуманитарных гимназий и лицеев с углубленным изучением английского
языка, а также для всех, кто хочет усовершенствовать свои знания в области
английского языка. Пособие знакомит учащихся с историей, культурой, географией,
системой образования, общественно-политической и экономической деятельностью
республики Саха (Якутия), с ее крупнейшими городами, а также с традициями,
обычаями и национальными видами спорта республики. Учебное пособие содержит 10
разделов, пять текстов для чтения в каждом из разделов. В каждом разделе даны
упражнения на проверку понимания прочитанного, а также задания, направленные на
совершенствование лексических и речевых навыков. Англо-русский глоссарий
помогает школьникам понимать незнакомые слова и специфические термины в
текстах. Новизной данного пособия является то, что к учебному пособию
прилагается аудиодиск.
Как видим из
вышеизложенного, именно включение и практическое внедрение
национально-регионального компонента в учебные планы и в содержание обучения
способствует формированию межкультурной коммуникации.
Литература
1. Амзаракова И.П.
Языковая политика и языковое образование: что может филолог. Из сборника И.В.
Пекарская. Актуальные проблемы изучения языка и литературы: языковая политика в
межкультурной среде –Абакан: Изд-во Хакасского госуниверситета, 2006.
2. Полат Е.С. Новые
педагогические и информационные технологии в системе образования –М.: Академия.
2000. –272 с.
ПОДКАСТЫ: ПРЕИМУЩЕСТВА И СЛОЖНОСТИ ПРИМЕНЕНИЯ В
ОБУЧЕНИИ ИНОСТРАННОМУ ЯЗЫКУ
Е.Ю. МАЛУШКО
Podcasts: advantages and difficulties while teaching the
foreign language
E.Y. Malushko
Статья посвящена
рассмотрению преимуществ использования инновационных интернет-средств (в
частности подкастов) в процессе обучения иностранному языку. Автор также
затрагивает вопрос возникновения при этом трудностей лингвистического и
экстралингвистического характеров. В качестве иллюстрации положений данной
статьи автор использует примеры из собственного преподавательского опыта.
Ключевые
слова:
инновационные технологии, интернет, аутентичность, актуальность,
лингвистические и экстралингвистические трудности, подкаст, аудитивная
компетенция.
The article is devoted to the consideration of the advantages of using
the innovative internet-resources (in particular podcasts) for teaching foreign
language. The author also covers the question of the linguistic and
extralinguistic difficulties emerging in the meanwhile. To illustrate the
theoretical tips of the article the author uses examples from his own teaching
experience.
Keywords: innovative technology, internet, authenticity, actuality, linguistic
and extralinguistic difficulties, podcast, auditive competence.
В современном мире
особенно актуальным становится вопрос использования инновационных технологий в
образовательном пространстве. Не так давно считалось, что инновационные
технологии, в том числе средства интернет, оказывают только негативное влияние
на обучаемых и ослабляют их возможности в результате снижения уровня контроля.
Такие опасения вполне обоснованы, чрезмерное употребление каким-либо одним,
даже самым продуктивным методом может привести к снижению результативности. Тем
не менее, данному вопросу посвящены многие труды ученых. Согласно исследованиям
А.Н. Богомолова [1:209-216], Meena Singhal [4], Lew Barnett [2:295-304], Diana
Oblinger [3:11-30], инновационные технологии способствуют расширению пространства
для деятельности студентов и преподавателей, создают предпосылки для их
творческой активности.
Решающим фактором в
пользу применения интернет-технологий в образовательной среде выступают
следующие факты. Во-первых, интернет-ресурсы распространяются в сети интернет в
режиме реального времени, происходит постоянное обновление ресурсов и баз
данных, что немаловажно в преподавании иностранных языков. Во-вторых,
аутентичность ресурсов позволяет преподавателям иностранных языков на их основе
обучать студентов грамотной и полноценной иноязычной коммуникации. Ярким
представителем данных ресурсов является всем известный BBC.COM, содержащий
информацию со всего мира не только в текстовом формате, но и в аудио- и
видео-формате, причем информацию, качественно озвученную и наглядно
демонстрирующую исследуемую ситуацию.
Доступность
таких ресурсов, что является третьей составляющей, заключается в том, что любой
из подкастов можно скачать с сайта и воспроизвести на простом медиаплейере или
посредством компьютера, особенно если необходим видеоряд. Не все, размещаемые в
сети интернет подкасты, обладают языковой, коммуникативной и культурной
ценностью. Все они должны проходить тщательный отбор, как и любой другой
образовательный ресурс. Преимущество уже отобранных аутентичных подкастов
заключается в том, что они содержат образцы речевой и языковой культуры,
актуальной современному поколению, и в основном соответствуют общественной
норме, несут в себе актуальную информацию, касающуюся разнообразного спектра
интересующих студентов вопросов, таких как: происходящие в современном обществе
реформы образования, вопросы безработицы и тонкости искусства устройства на
работу, разнообразные катаклизмы, происходящие в Европе и других частях света
(наводнение и глобальное потепление, аномальная жара лета 2010)
[http://news.bbc.co.uk/weather/hi/climate/newsid_8339000/8339033.stm]. Все эти
темы позволяют сформировать у студентов не только глобальную сознательность и
ответственность, но и способствовать развитию мотивации к изучению иностранных
языков и совершенствованию иноязычной коммуникативной компетенции.
Тем не менее,
коммуникативная ценность материала подкастов не отменяет возникновения ряда
сложностей, появляющихся при отборе и уже в процессе использования аудио- и
видеофрагментов, так как аутентичные ресурсы могут содержать различного рода
трудности.
К числу
лингвистических трудностей можно отнести собственно знание иностранного языка и
знания о нем, например, в области фонетики, грамматики, лексики. Мы можем
заметить, что артикуляция и произношение различных звуков у представителей
различных групп общества сильно отличаются друг от друга (произнесение звуков [α,ε,æ] вместо [ə] в
безударной позиции и наоборот), наблюдается изменение места постановки ударения
для создания рифмы, слияние звуков на границе слов в речевом потоке (cover|s|miles можно разделить двумя
способами, при чем смысл абсолютно меняется: 1) «скрывает улыбки», 2)
«преодолевает мили»). Иногда невозможно различить внешне непохожие
словосочетания: this course и discourse
могут звучать практически одинаково при произнесении межзубного [d] (dental d
[đ]) или при небольшом отодвигании языка назад при произнесении межзубного
звука: died forest или dried forest приобретают сходство в процессе быстрой
речи, когда сонорная r практически превращается в гласную или даже
проглатывается говорящим. Для многих слушателей проблемой является восприятие
ударения в речевом потоке, особенно на младших курсах вузов. Некоторые студенты
воспринимают objeсt и object одинаково. При предъявлении аудиофрагмента
(аутентичного) часто возникают лексические трудности. Это может быть связано со
сложностью восприятия различного рода лексики в процессе непрерывного
слововоспроизведения. Так, процесс слушания фрагмента можно представить в виде
следующей схемы: «слушать» –«фрагментировать» (расчленить на фрагменты,
смысловые части или даже слова) –«перевести» –«понять», но поскольку речевой
поток практически непрерывен, то звенья данной цепи начинают выпадать, в
результате его нарушается понимание текста. Сложность может представлять
восприятие на слух омофонов (they were
close friends –переводилось иногда как «они дружили взаперти», в результате
смешивания close –«близкий» и to close –«закрывать»), некоторых парных
понятий (смешение buy и sell, open и
close). Многозначные слова вводят в замешательство многих слушателей: для
них слова to run –«бежать» и business –«дела, бизнес» не могут сосуществовать в
одном предложении, хотя вместе они означают «вести дела, иметь собственный
бизнес, управлять компанией». Особенности построения английских предложений
также способны затруднить понимание на слух: the maid said to him not to open the door to anybody –в данном
предложении встречается только одно отрицание и, кроме того, сложное
дополнение; данное предложение неверно переводится как «служанка сказала ему не
открывать кому-то дверь» или «служанка сказала ему, что не открывала дверь».
Большой сложностью обладают трудности
экстралингвистического характера, к которым можно отнести понимание обстановки,
так называемых фреймов – набора фиксированных элементов, определяющих «рамки»
ситуации, без понимания которых сильно осложняется понимание ситуации в целом.
Например, при предъявлении подкаста на английском языке, описывающего сложную
ситуацию в Великобритании и Европе, связанную с Гольфстримом
[http://news.bbc.co.uk/weather/ hi/news/newsid_8895000/8895760. stm], студент,
незнакомый с важностью теплого течения, может просто не воспринять его
взаимосвязь с создавшейся неблагоприятной ситуацией.
Уровень как лингвистической,
так и экстралингвистической (социокультурной) компетенции влияет на качество
владения языком, и одной из основных задач обучения иностранному языку является
развитие речевого слуха, иными словами, аудитивной компетенции, так как
коммуникация связана в основном с двумя параллельными процессами –говорением и
аудированием, причем последнее является довольно сложным для формирования.
Литература
1. Богомолов А.Н. О
разработке виртуальной среды для дистанционного обучения иностранному языку//
Дистанционные образовательные технологии: проблемы, опыт, перспективы развития.
–М., 2008. –c. 209-216.
2. Barnett Lew.
Teacher Off: Computer Technology, Guidance and Self-Access. System, vol. 21, №
3, 1993. –Р. 295-304.
3. Oblinger Diana.
Growing up with Google. What it means to education.
// Emerging technologies for learning, vol. 3, 2008. –pp. 11-30.
4. Singhal Meena. The internet and the foreign language education: Benefits and
challenges. // The internet TESL journal, vol.3, № 6, June 1997.
КОНЦЕПТОЦЕНТРИЧЕСКОЕ ЭССЕ: ОБРЕТЕНИЕ СИСТЕМЫ
ЛИЧНОСТНЫХ СМЫСЛОВ
Н.Л. МИШАТИНА
Concept - centric essay: the acquisition of personal meanings
N.L. Mishatina
В статье разработано
понятие концептоцентрического эссе и обоснована приоритетность этого жанра в
системе творческих ученических работ в рамках методической лингвоконцептологии.
Ключевые
слова:
концептоцентрическое эссе, эссеистическая модель обучения речи, приемы
построения эссеистического текста.
In the article the notion of concept-centric essay is elaborated and the
priority of this genre in the system of pupils’ creative works within the
framework of tutorial linguistic conceptology.
Keywords: concept-centric essay, essay model of speech learning, essay text
construction devices.
В современных условиях гуманизации и
гуманитаризации образования, поиска личностно-ориентированных подходов возрос
интерес современных методистов к эссе как виду творческой деятельности ученика,
по своему характеру исключающей механическую компиляцию чужих мыслей,
конгломерат чужих формулировок и фраз [4:3]. Традиционно в школьной практике
под эссе понимаются размышления по поводу
услышанного, прочитанного или просмотренного и указывается на ряд особенностей
эссеистического стиля: образность, афористичность, парадоксальность, установка
на разговорную интонацию и лексику. Авторами учебников русского языка,
подготовленных по «Образовательной программе «Школа 2100» под научной редакцией
А.А. Леонтьева, уточняется построение эссеистического текста: 1) классическое
рассуждение (тезис –аргументы –вывод), где нужно высказать свое мнение и
аргументировать его; 2) рассуждение, где будет показано, до какой степени автор
согласен с тезисом, вынесенным в заглавие темы; 3) рассуждение, предполагающее
рассмотрение проблемы с разных сторон, где приводятся аргументы за и против,
возможно, противоположные точки зрения, и в заключение формулируется позиция
автора; 4) лирическая зарисовка с опорой на воображение, где автор выразит свои
эмоции, ассоциации, нарисует образы-картины [1:31].
Тем не менее нельзя не
признать, что в школьной методике развития речи проблемы теоретических основ
формирования умений создавать именно первичные тексты (к коим относится и
эссе), пусковым механизмом для которых является рефлексия [5:23-32],
разработаны недостаточно.
Созданная нами
эссеистическая модель обучения речи на основе освоения концептов русской
культуры прежде всего направлена на «укоренение» школьника в культуре, на
решение задач духовно-нравственного становления личности, преодоления
фрагментарности мышления современного ученика и «клиповости» его сознания,
разрыва между интеллектуальностью и эмоциональностью.
Рассмотрим основные
особенности жанра эссе в контексте изучения концептов русской культуры.
Эссе
–интегративный жанр,
включающий разные способы человеческого освоения мира (художественного,
научного, религиозного; образного и понятийного; абстрактного и конкретного).
Содержательная
структура концепта включает понятийную и образную составляющие. Кроме того,
концепт принадлежит разным типам дискурса, являясь «эффективным архиватором культурных смыслов» (С. Воркачев). Поэтому
жанр эссе, который «держится как целое именно энергией взаимных переходов… из
образного ряда в понятийный, из отвлечённого –в бытовой» [8:126], наиболее
органичен для изучения концепта как единицы мышления и культуры. Эссеистическое
сознание – это диалогическое сознание «концептоносителя».
Эссе – жанр объяснительный. Правило жанра
–развертывать конкретную тему максимально широко, не упуская ни одной из
возможных точек зрения, выбирая их в качестве сомнений или сомнений. Так
достигается подлинное знание –через признание его неполноты, через мнение, к
которому прибавляется сомнение [8:133]. По М. Эпштейну, самая простая структура
эссе: идея-инвариант – и ряд её
иллюстраций или образ-инвариант –и ряд его интерпретаций. На практике же
происходит усложнение этой структуры: идея-инвариант сменяется
образом-инвариантом; одна из вариаций превращается в инвариант следующей
парадигмы и т.п. Указание на «парадигматический способ высказывания» (строение
тематической прогрессии по «вертикальному» принципу) как характерную
особенность организации текста в жанре эссе [7:354] подтверждает обоснованность
приоритета данного жанра при работе с концептами. Концепты как чистые безобъемные смыслы, расширяющие рамки
языкового объяснения мира и человека в нем, могут стать структурообразующей
основой эссе.
Проиллюстрируем, как
на основе сопряжения идеи-инварианта (стыд как основа нравственности) и
образа-инварианта («человек –«животное
стыдящееся» – Вл. Соловьев) моделируется учебный сценарий концепта «Стыд»
для реализации его в жанре концептоцентрического эссе в старших классах:
1. Библейская версия
стыда (стыд –последствие грехопадения: оппозиции верх-низ, дух-плоть): «Адам, униженный Адам…» (Н. Гумилев). Стыд, страх, унижение. Стыд и стужа.
2. Стыд и цивилизация (социальная версия
стыда): «И в жар, и в холод...». Смущение,
робость, застенчивость, раскаяние и др.
3. Стыд и нравы
(обучение социальному этикету): «Нам, как аппендицит, поудалили стыд…» (А.
Вознесенский). Стыд и срам. Стыд и
свобода.
4. Мораль и
нравственность: «Прямой стыд есть признак совести» (В. Даль). Стыд и совесть.
5. Расширение границ
стыда цивилизацией: «Совесть, благородство и достоинство –вот оно, святое наше
воинство…» (Б. Окуджава). Стыд и достоинство.
6. «Ситуации стыда» в
русской литературе («лестница контекстов» –Е. Эткинд):
- «Я стыжусь,
следовательно, существую…как человек» (Вл. Соловьев)
- «Ведь вы перед всеми
–грубое-то словцо мое простите –разоблачаться не станете…» (Достоевский. Бедные
люди).
- «Мать сыра земля
говорит: нельзя!» (Русская пословица).
- «Восстановление
погибшего человека» (Ф.М. Достоевский)
- «Выдавливать из себя
по каплям раба» (А.П. Чехов)
- Для линейной структуры эссе характерна
ассоциативная «нелинейность». Ассоциативные «ходы» приводят к изгибу, «слому»
(если не к разрыву) информационного континуума, и такое «ломаное» развертывание
составляет характерную черту организации эссеистического текста [6:312]. Мысли
в эссе, по словам его индивидуального творца Мишеля Монтеня, следуют «не в затылок друг другу», а видят друг
друга «краешком глаза». Именно ассоциативный
компонент в форме образно-метафорических коннотаций либо прецедентных
связей считается определяющим в семантике лингвокультурного концепта. Кроме
того, ассоциация (в силу своей субъективности) оказывается в эссе одним из
приемов обнажения речемыслительного процесса.
- Эссе –личностно-ориентированный жанр,
нацеленный на раскрытие внутреннего «я», на самопознание личности. В работе над
ним используется конкретный жизненный и читательский опыт ученика, выявляется
индивидуальный взгляд автора на предложенные «культурные темы», осуществляется
поиск индивидуального стиля, отбор определенного арсенала художественных
средств. Автор эссе из всего многообразия предлагаемого языком материала
целенаправленно отбирает тот, что соответствует устойчивым связям между
понятиями и концептами в его картине мира. По М. Эпштейну, наилучшее
определение жанра эссе как «опыта концептуального самовыражения» –«нечто обо всём».
Это «нечто» принадлежит не «коллективному бессознательному» (как в мифе,
утверждающем тождество образа и понятия), а индивидуальному сознанию
рефлексирующей и вопрошающей личности [8:126). Таким образом, индивидуальность
жанра хорошо корреспондирует с «природой» концепта –его принадлежностью
сознанию субъекта.
Исходя из
вышесказанного, мы понимаем под концептоцентрическим эссе как междисциплинарным
жанром опыт моделирования процесса интерпретации смысложизненных концептов. Это
жанр «жизнемысли» (термин Г.Гачева), в котором «одновременно совершаются:
познание предмета и Сократово познание самого себя», происходит «привлечение»
отвлеченного мышления «к ответственности перед собой как человеком живущим»
[2:29].
Для овладения жанровой
формой эссе, цель которого –моделирование личностного концепта, учащимся
необходимо отработать конкретные приемы, на которых строится эссеистический
текст: 1) прием цитации (способ «самовозрастания» культурных смыслов в
индивидуальном сознании творящей личности) дает примеры афористической
отточенности мысли как атрибута интеллектуальной прозы, к коей принадлежит жанр
эссе; 2) прием риторических вопросов помогает раскрыть предположительность
многих точек зрений («мнений» и «со-мнений») по проблеме, связанной с изучаемым
концептом (использование риторических вопросов связано со значимой для эссе
гносеологической категорией «мнения»); 3) прием сравнений как свойство жанра
содержать примеры, в которых раскрывается параллелизм разных уровней бытия, его
аналогическая структура; 4) прием антитезы, обнажающий ход авторской мысли; 5)
прием ассоциативных «отступлений», позволяющий совершать переходы из образного
ряда в понятийный, из отвлеченного – в бытовой; 6) прием ускоренного
переключения из «фактологического» контекста мысли в «ментальный», а возможно,
и обратно [3:220], благодаря использованию прецедентных текстов как готовых
интеллектуально-эмоциональных блоков.
Что касается приемов
моделирования диалогической структуры коммуникативной ситуации в эссе
(«диалогизированной монологичности» –в иной терминологии), то необходимо
обратить внимание учащихся на различные способы диалогизации текста. Среди них
можно выделить апеллятивные средства: а) обращение к реальному или
воображаемому собеседнику (использование различных форм обращений –мой друг,
мой дорогой читатель и т.п.); б) формы 2-го лица глаголов и местоимений
(согласитесь, прислушайтесь к себе и т.п.); в) формы 1-го лица мн. ч. (со
значением совместности); г) слова со значением долженствования (не следует исключать, необходимо знать,
нельзя не согласиться и т.п.); д) риторические вопросы; моделирование восприятия (ответные реплики):
а) отсылка к определенной точке зрения (многие согласятся); б) художественный
образ читателя; диалог с самим собой (автокоммуникация): а) парадигмы вопросов-интерпретаций;
б) ситуации диалога; в) корректирующие вставки.
Определяя этапы
обучения сочинению в жанре эссе, мы опираемся на возрастные и индивидуальные
особенности учащихся, а также на адекватность разрабатываемой методики
«культурному возрасту» (Л.С. Выготский) учеников. Временную вертикаль всей
программы (5-11 класс) в общем виде можно представить, как
–пропедевтический этап (5– кл.): освоение малых жанров творческих
письменных работ как результат овладения метафорическим инструментарием, включающим
разные модели построения метафорических образов концептов (метафорический или
аллегорический портрет слова; этимологический или эмоциональноситуативный
этюды, сказка-притча и т.д.);
–инструментальный этап (7– кл.): предварительное знакомство с эссе как
жанром литературного произведения и видом творческой работы (страничка из
дневника, письмо, этнопсихолингвистическое портретирование, беседа, слово, речь
и др.) и отработка основных приемов построения эссеистического текста;
–креативно-исполнительский этап (9–1 кл.): индивидуально-авторское
решение («завершение», по М.М. Бахтину) «культурной темы» как результат
овладения жанровой моделью эссе (выбор стратегии смыслового развития текста и
способов его организации в зависимости от «истории» концепта).
Таким образом, в
процессе учебного моделирования концептоцентрических эссе развивается
способность подрастающей личности взаимодействовать с миром не только на
абстрактно-логическом, но и на символически-образном, смысловом,
ценностно-нравственном, эмпатийном уровнях. Происходит ее приобщение через
систему лингвокультурных концептов к ценностям культуры как ориентирам
самопознания и самореализации, что способствует интеллектуальному и
эстетическому освоению речи, формированию нестереотипного лингвокультурного
сознания учеников, установлению в продуцированных ими текстах более четких
отношений смыслов и средств их выражения.
Литература
1. Бунеев Р.Н. и др.
Русский язык. 10-й класс: Учебник для общеобразовательного и профильного
гуманитарного уровней. –М.: Баласс, 2006. –320 с.; ил. –/Образовательная
система «Школа 2100». Серия «Свободный ум»/.
2. Гачев Г.
Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос. –М.: Издательская группа
«Прогресс»-«Культура», 1995. –480 с.
3. Караулов Ю.Н.
Русский язык и языковая личность. –М.: Издательство ЛКИ, 2007. –264 с.
4. Карнаух Н.Л.
Сочинение-эссе в системе литературного образования старшеклассников: Автореф.
дисс. … канд. пед. наук. –М., 2001.
5. Мещеряков В.Н.
Учимся рефлексировать. /Совершенствование современных средств обучения и
развития учащихся: научные концепции учебников и учебных пособий русского языка
для общеобразовательных учреждений: Материалы Всероссийской научно-практической
конференции (15-16 марта
6. Смулаковская Р.Л.,
Якунов А.В. Коммуникативная организация текста в жанре эссе (на материале эссе
И. Бродского «Путешествие в Стамбул») // Русистика: Лингвистическая парадигма
конца XX века: Сб. статей в честь профессора С.Г. Ильенко. –СПб.: Изд-во СпбГУ,
1998. –С. 308-316.
7. Эпштейн М.Н. На
перекрестке образа и понятия (эссеизм в литературе Нового времени) // Эпштейн
М.Н. Парадоксы новизны. –М., 1988. –С. 334-380.
8. Эпштейн М. Законы
свободного жанра. //Вопросы литературы. –1987. №7. – С. 120–52.
РЕФЕРИРОВАНИЕ АУТЕНТИЧНЫХ ТЕКСТОВ В ВЫСШЕЙ ШКОЛЕ
Т.Г. РАХМАТУЛАЕВА
Authentic Texts Review for University Students
T.G. Rakhmatulaeva
В статье
рассматривается реферирование как вид учебной деятельности и как метод обучения
ИЯ. Дается общая характеристика реферата-резюме как вторичноготекста, описываются
основные этапы реферирования как творческого процесса. Обозначены основные
задачи обучения реферированию и совокупность навыков и умений, которые должен
получить студент по окончании курса обучения реферированию.
Ключевые
слова:
аутентичный текст, первичный документ, вторичный текст, компрессия текста,
резюме текста.
Text review as an aspect of teaching and studying is analyzed in the
article. Basic characteristics of the review as the secondary text and main
steps of reviewing are described. Main principles of reviewing as well as the skills
a student should acquire at the end of the course are presented in the article.
Keywords: authentic text, initial document, secondary text, text compression,
text review.
Реферирование как вид
учебной деятельности и как метод обучения ИЯ – это, прежде всего, процесс,
направленный на создание вторичного текста на базе первичного документа
(публицистического, научного, научно-популярного текста).
Вторичные тексты служат
для хранения, переработки и совершенствования первичной информации. Именно это
назначение и определяет их существенную роль в обучении: создавая вторичные
тексты, студенты приобретают навыки самостоятельного извлечения, обработки и
кодировки информации.
Лаконичное обобщение
информации не является легкой задачей. Очевидно, что для её решения нужны
определенные умения и навыки и этому необходимо специально обучать. Цикл
обучения реферированию в высшей школе должен состоять из нескольких этапов. На
первом этапе студенты теоретически осваивают понятие «реферат», специфику
реферирования иноязычных текстов и текстов на родном языке, методы изложения в
них информации, особенности языка и стиля, а также общие характеристики
реферата.
Общая характеристика
реферата зависит от того, какого рода вторичный текст нам предстоит составить,
так как принято различать: 1) монографическое реферирование: реферат-конспект и
реферат-резюме; 2) сводное тематическое реферирование; 3) обзорное
реферирование прессы и иных источников.
Создание
реферата-резюме, как и любого другого вида реферата, осуществляется в несколько
этапов:
1. Этап
предварительного, ознакомительного чтения источника/источников.
2. Этап реферативного
чтения.
3. Этап
конспектирования источников и осуществления выписок и фиксации цитат.
4. Составление
рукописи вторичного текста.
Несмотря на то, что
этапы работы над рефератом любого рода, в основном, совпадают, тем не менее,
существуют некоторые особенности реферирования в каждом конкретном случае.
Остановимся более подробно на реферате-резюме, так как именно такого рода
реферированию должно, прежде всего, обучать студентовлингвистов и филологов.
Очевидно, что
целесообразно применять для реферирования аутентичные иноязычные тексты
(газетные и журнальные статьи, публикации в сети Интернет). Использование на
занятиях по иностранному языку именно материала СМИ и Интернета позволяет
познакомить студентов с культурой, общественными процессами, особенностями
менталитета и жизни социума страны изучаемого языка. Эти публикации дают
возможность обсудить текущие проблемы экономики, политики, культуры общества,
пути их решения, сравнить тенденции развития экономики, политики, культуры
других национальных сообществ с аналогичными тенденциями в своем национальном
сообществе.
Сущность реферирования
заключается в максимальном сокращении объема источника информации при
сохранении его основного содержания. В данном случае реферат-резюме
характеризуется рядом особенностей и в процессе компрессии первоисточника
реферирование осуществляется следующим образом:
- во-первых, дается
интерпретация заголовка публикации или, шире, всей заголовочной части
первоисточника;
- во-вторых, на
основании интерпретации заголовочной части определяются ключевые вопросы и/или
проблемы, затронутые в первичном документе;
- в-третьих,
формулируется прогноз-ожидание сути содержания публикации;
- в-четвертых, в
результате реферативного чтения вычленяются ключевые слова, словосочетания
и/или предложения, на базе которых формируется как бы развернутый план
реферируемого текста;
- в-пятых, создается
вторичный текст, содержание которого полностью отвечает первичному тексту, но
по форме и способу выражения –это уже другой текст, так как там расставлены
иные акценты, может быть переформулирован ряд положений и порядок изложения
материала;
- в-шестых, вторичные
тексты зачитываются студентами, что позволяет установить в аудитории во время
учебного процесса, что реферирование – это не механическое воспроизведение
прочитанного, но творческий процесс, носящий субъективный характер, так как
рефераты-резюме одного и того же источника носят индивидуальный характер и не
должны быть похожи друг на друга.
Использование
материалов прессы содействует пробуждению познавательной мотивации у студентов,
то есть они знакомятся с неизвестными фактами из современной жизни страны
изучаемого языка, что вызывает их интерес. Кроме того, работая с прессой,
студенты осознают, что они обращаются к источнику информации,
которым пользуются
носители языка.
Это, бесспорно,
повышает практическую ценность овладения изучаемым иностранным языком.
Чтение, а затем
реферирование газетных статей не только требует знаний реалий, культуры, образа
жизни страны изучаемого языка, но и становится ценным источником этих знаний.
По окончании курса
обучения реферированию студент, как нам представляется, должен уметь вычленять
опорные смысловые блоки в читаемом, определять структурно-семантическое ядро,
выделять основные мысли и факты, находить логические связи, исключать
избыточную информацию, группировать и объединять выделенные положения по
принципу общности, а также формировать навык обоснованной языковой догадки (на
основе контекста, словообразования, интернациональных слов и т.д.) и навыка
прогнозирования поступающей информации.
Основная задача
–развитие языковой компетенции студента при работе с газетно-публицистическими
и общественно-политическими текстами для осуществления процесса реферирования,
то есть сознательной компрессии текста с применением таких средств работы с
текстом, как грамматическая и лексическая трансформация.
Приведем некоторые
полезные ссылки на ресурсы сети Интернет. Остановимся на тех из них, на которые
можно бесплатно подписаться и получать по электронной почте информационные
письма и материалы ежедневно или раз в неделю. Во-первых, это –сайт TV5Monde.
Пройдя по ссылке http://www.tv5.org/abonnements,
можно получить возможность подписки на все материалы, предлагаемые этим интернет-порталом.
Подписавшись на TV5Monde
–Mes actualité par courriel, вы ежедневно
получаете на свой электронный адрес новости от AFP (Агентство Франс Пресс) по
разделам La Une, Monde, France и др. Тематику вы выбираете сами при подписке на
электронный ресурс. Во-вторых, это –сайт Presseurop.eu (http://www.presseurop.eu).
Этот источник является своеобразным дайджестом европейской прессы на
французском языке. Ценность этого ресурса в использовании аппарата электронных
ссылок, благодаря чему можно прочитать статьи из испанских, немецких,
итальянских, английских, чешских и др. европейских газет не только по-французски,
но и на языке оригинала. В-третьих, это –обзор швейцарской прессы
(http://www.rsr.ch), где получаешь доступ к ежедневным обзорам швейцарских мультимедийных
источников: не только к франко-, немецкоязычным печатным изданиям Швейцарии, но
и к видео- и аудиорепортажам на злободневные темы.
Кроме того,
естественно, есть доступ к сайтам французских газет, но, к сожалению, не все
материалы французских СМИ находятся в свободном доступе. Тем не менее,
существует ряд электронных ссылок, которые помогают в решении этой проблемы: http://www.lemonde.fr;
http://www.lesechos.fr;
http://www.lacroix.com; http://www.lefigaro.fr;
http://www.inopressa.ru/;http://www.lepointdufle.net/mediaspour-la-classe.htm;
ttp://la.toile.online.fr/multimedia/medias_francophones.htm;
http://
www.lehman.cuny.edu/deanhum/langlit/french/presse.html#fr
и др.
МЕТОД АКТИВАЦИИ КАК ОДИН ИЗ ПРИНЦИПОВ ОРГАНИЗАЦИИ
УЧЕБНОГО ПРОЦЕССА
Ф.Д. ТАЛХАНОВА
The Method of Activation of the
Teaching Process
F.D. TALKHANOVA
В статье
рассматривается один из методов интенсивного обучения иностранным языкам –метод
активизации резервных возможностей личности.
Ключевые
слова:
активизация, интенсивное обучение, личность, память, работоспособность,
индивидуальность.
The article deals with one of the methods of intensive teaching foreign
languages –the method of activisation of additional possibilities of a
personality.
Keywords: activisation, intensive teaching, personality, memory, work capability,
individualism.
Поиски рациональных
методов преподавания иностранных языков на неязыковых факультетах долгое время
велись учеными различных вузов нашей страны. Так, в Казанском государственном
университете итогом поисков явилась разработка метода активизации резервных
возможностей личности.
Научным обоснованием
метода активизации можно считать: создание управляемых взаимоотношений в
системе «преподаватель –коллектив –учащийся» на базе теории деятельностного
опосредствования [11] и установки на раскрытие творческих резервов личности
обучаемого при соблюдении психогигиены труда [10]; организация управляемого
общения в учебной деятельности на базе психологии общения в рамках теории
деятельности [8]. Эти два положения взаимосвязаны и составляют единую психолого-педогогическую
основу метода активизации, что является той теоретической концепцией, которая
обеспечивает оптимальный эффект обучения.
Основные
психолого-педагогические принципы, лежащие в основе метода активизации
резервных возможностей личности, органически связаны с ведущими теоретическими
положениями советской психологической школы (концепция личности А.А. Леонтьева,
теория коллектива А.В. Петровского), вытекают из представлений о речевой
деятельности, разработанных отечественной психолингвистикой [1, 7] учитывают
возможности использования сферы бессознательного в обучении [10]. Все это
предопределяет широкую вариантность перспективы применения этих принципов и
большую вероятность успеха в обучении.
Специфика метода
активизации заключается в том, что коммуникация является не только конечной
целью обучения, но и его ведущим средством. При организации учебного процесса в
условиях метода активизации учащийся всегда осознает, прежде всего, прямую
непосредственную цель при вступлении в речевой акт, т.е. коммуникативную цель,
а выбор языковых средств, необходимых для ее достижения, в момент коммуникации
проходит бессознательно. Обобщение и сведение в системность речевых явлений
являются содержанием второго плана, той фактической целью, к которой ведет
обучаемого преподаватель [2].
Первым ведущим
принципом метода активизации является положение о двуплановости процесса
обучения, сформулированное Г. Лозановым [9,10]. В его понимании двуплановость –
это прежде всего одновременная опора на сознательное овладение навыками речи,
максимальная опора на эмоциональные и другие процессы, взаимодействующие с
процессами усвоения, облегчающие их протекание. В психолого-методическом плане
принцип двуплановости является наиболее яркой формой решения творческих задач в
процессе обучения.
Второй принцип метода
активизации сводится к глобальному использованию всех средств и каналов
воздействия на психику учащегося. Это означает не только опору на слуховое и
зрительное восприятие, но и создание на занятиях благоприятного эмоционального
климата, способствующего эмоциональной активизации учащихся, что является
средством воздействия на личность обучаемого и играет положительную
воспитательную роль.
Если обычно
единственным структурным центром учебной деятельности группы является
преподаватель, то при организации учебного процесса по методу активизации на
первый план выдвигается сложная система межличностных отношений, которая
возникает между самими участниками этого процесса –обучаемыми и в которую
втягивается преподаватель как один из членов коллектива.
Третьим принципом
метода активизации резервных возможностей личности является принцип сочетания
сознаваемого и неосознаваемого. При обучении общению на иностранном языке
методом активизации используются те возможности, которые представлены в
разграничении по Ф. де Соссюру языка и речи.
Последний весьма
важный принцип метода активизации резервных возможностей личности обучаемого
–принцип индивидуального обучения через групповое.
В отсутствие
деятельностного использования иноязычной речи угасают и даже исчезают
коммуникативные мотивы. В связи с этим активизация учебного материала
осуществляется с помощью коммуникативных ситуаций, и речевые действия обучаемых
жестко обусловливаются мотивами и целями их деятельности.
Эффективное обучение
иностранным языкам в вузе, как обучение любому предмету, практически невозможно
без организации четкого контроля и оценки знаний и навыков студентов. Важное
значение в методе активизации имеет контроль сформированности языковых навыков,
куда входит контроль усвоения лексики и грамматического материала. Авторы [2]
отмечают правомерность и письменной, и устной формы контроля, особо выделяя при
этом метод тестов.
Как отмечают ученые
Казанского университета [2, 6], одним из факторов, влияющим на успешность
учебной деятельности, является наличие психических и личностных качеств
студентов. Необходимо знать, какие именно способности важны для успешного
изучения языка. Если преподаватель располагает данными, характеризующими
способности учащихся, то это поможет ему правильнее организовать учебный
процесс, добиться максимального дифференцированного подхода к каждому студенту.
Проведенные в Казанском университете исследования показали, что факторами,
обусловливающими успешность деятельности при выполнении разного вида заданий,
являются такие свойства личности, как направленность, уровень беспокойства
–тревоги и психические процессы (память, внимание, мышление). Память человека,
тесно связанная с мыслительными процессами, является средством усвоения
иностранного языка. Те или иные мыслительные операции являются обязательным
условием при активном усвоении, запоминании и свободном владении языковым
материалом. Внимание обучаемого, т.е. направленность и сосредоточенность его
сознания на определенном объекте в процессе той или иной деятельности,
обеспечивает точность и глубину понимания изучаемого материала. Знание данных о
переключаемости внимания студентов, т.е. сознательном переводе внимания с
одного вида деятельности на другой, поможет преподавателю найти оптимальные
пути для организации учебного процесса [2]. Авторы делают вывод о том, что
методики, разработанные с учетом индивидуальных возможностей обучаемого,
открывают новые перспективы и возможности в интенсификации обучения иностранным
языкам в условиях вуза.
Исследования ученых
Казанского университета привели к идее внедрения в учебный процесс метода
активизации резервных возможностей личности (РВЛ), который был разработан в
Московском университете под руководством А.В. Петровского [11] и Г.А.
Китайгородской [4:12].
Как считает Г.А.
Китайгородская [3, 4, 5], активизация учебной деятельности может быть
достигнута различными средствами, в частности, за счет специальной организации
учебного материала, его концентрации и распределения, специфических форм и
методов, приемов обучения, а также за счет мобилизации и более продуктивного
использования потенциальных возможностей обучающего и обучаемого и их
взаимодействия в учебно-воспитательном процессе. Интенсивное обучение,
направленное на активизацию деятельности преподавателя и учащихся, должно быть
связано не с минимизацией, а максимизацией их совместных усилий. Активность
участников учебного процесса при интенсивном обучении –преподавательская со
стороны учителя и познавательная со стороны учащихся –также должна быть
повышенной, осуществляемой на уровне не минимальной, а максимальной их
вовлечённости в учебный процесс. И эта активность должна быть максимальной с
точки зрения возможностей, которыми располагают для этого участники учебного
процесса, и оптимальной с точки зрения поддержания и сохранения длительное
время на высоком уровне их работоспособности. То есть, главным в понимании
интенсивного обучения является активизация возможностей группы через
активизацию возможностей личности обучаемого и обучающего и наоборот [3].
Литература
1. Зимняя И.А.
Психологические аспекты обучения говорению на иностранном языке. –М.:
Просвещение, 1978. –159 с.
2. Интенсивные формы
обучения иностранным языкам (научный редактор Д.Х. Бакеева) –Казань: Из-во Каз.
ун-та, 1984. –96 с.
3. Китайгородская Г.А.
Методические основы интенсивного обучения иностранным языкам. –М.: МГУ, 1986.
–176 с.
4. Китайгородская Г.А.
Психолого-педагогические принципы метода активизации резервных возможностей
обучаемого // Активизация учебной деятельности. – М., 1981. Вып. 1. –С. 12.
5. Китайгородская
Г.А., Гольдштейн Я.В. Предметное содержание интенсивного обучения //Активизация
учебной деятельности: Межвуз. сб. cтатей. –Куйбышев, 1986. –С. 14-24.
6. Климов Е.А.
Индивидуальный стиль деятельности в зависимости от типологических свойств
нервной системы. –Казань: Из-во Каз. ун-та, 1969. –278 с.
7. Леонтьев А.А.
Мыслительные процессы в усвоении иностранного языка // – Иностр. языки в школе.
–1975. № 5. –С. 72-76.
8. Леонтьев А.Н.
Избранные психологические произведения. –М., 1983. Т. 1. – 387 с., Т. 2. –318
с.
9. Лозанов Г.К.
Суггестопедия и преподавание иностранных языков // Методы интенсивного обучения
иностранным языкам. –М., 1979. Вып. 5. –С. 53-62.
10. Лозанов Г.К.
Сущность, история и экспериментальные перспективы суггестопедической системы
при обучении иностранным языкам // Методы интенсивного обучения иностранным
языкам. –М., 1977. Вып. 3. –С. 7-16.
11. Петровский А.В.
Личность. Деятельность. Коллектив. –М.: Просвещение, 1982. – 255 с.
ПРОБЛЕМА ФОРМИРОВАНИЯ ПОЛИКУЛЬТУРНОЙ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ
М.М. ФОМИН
The Problem of Policultural
Language Personality Formation
M.М. FOMIN
Уделено внимание
многоязычному мультикультурному образованию, в контексте которого формируется
поликультурная языковая личность. Обосновывается межкультурный подход к
обучению иностранному языку, который внедряется в настоящее время в России.
Описывается деятельностная модель, реализуемая в области преподавания
иностранных языков.
Ключевые слова:
поликультурная язы- ковая личность, диалог культур, межкультурная коммуникация,
контрастивно-компаративный лингвокультуроведческий анализ, билингвизм,
многоязычие.
The article devoted to the problem of multilingual multicultural
education in the context of which the multicultural personality is being
developed. The author sets up intercultural approach to teaching foreign
languages and describes the activity model being realized in teaching foreign
languages.
Keywords: multicultural lingual personality, dialogue of cultures,
intercultural communication, contrastive-comparative lingua-cultural analysis,
bilingualism, multilingualism.
В последние годы
значительное место в научно-исследовательских работах лингвистов, культурологов
и ученых других специальностей занимают человек и культура. Это обусловлено
диалогом различных культур в мировом сообществе, их взаимовлиянием и проблемой
сохранения языкового и культурного многообразия мира.
Современное обучение
иностранным языкам имеет целью формирование поликультурной языковой личности. В
конце 1990-х годов в российскую науку прочно вошло понятие “межкультурная
компетенция” как показатель сформированности человека эффективно участвовать в
межкультурной коммуникации и как важная категория новой научной парадигмы [1].
Эта проблема стала
объектом изучения зарубежных и отечественных ученых с различных позиций с
охватом ее значимых аспектов: в концепции культурной грамматики [12], в теории
ментальных программ [13], в модели освоения культуры [14], анализа
социокультурного контекста [6] и лингвокультурологии, а также “интеркультуры”
[13], кроме того, производится анализ связей языка и межкультурной коммуникаций
[8] и лингвистический анализ художественных текстов, содержащих ситуации
межкультурной коммуникации [7].
В наших исследованиях
эта проблема рассматривается в контексте реализации контрастивно-компаративного
лингвокультуроведчеcкого анализа, обеспечивающего овладение инокультурными
ценностями других народов при более глубоком осмыслении и переосмыслении
культуры собственной [9].
Языковая культура отдельной
личности включает три уровня: а) вербально- семантический (фонетические и
грамматические знания личности); б) логико-когнитивный (тезаурус личности, в
котором запечатлен «образ мира» или система знаний о мире; в)
деятельностно-коммуникативный (прагматикон, т.е. установок и интенциональностей
личности) [11].
Согласно Н.Д.
Гальсковой и Н.И. Гез [3], Россия полилингвоэтнокультурное государство, и это
дает колоссальные дополнительные возможности для реализации целей и задач
межкультурного обучения и межкультурной компетенции.
В республике Саха
(Якутия) в условиях двуязычия обучение иностранным языкам обеспечивает
формирование поликультурной языковой личности, при исследовании данного
процесса нами учитываются следующие основные параметры: тип билингвизма,
стратегия аккультурации, уровни формирования и формулирования мысли при
реализации иноязычной речевой деятельности и ориентации личности.
Первый параметр
включает четыре типа билингвизма: субординативный би- лингвизм 1 с доминантной
системой родного языка и системой неродного языка, подверженной интерференции;
субординативный билингвизм 2, с двумя взаимоинтерферирующими языковыми
системами; координативный билингвизм 1 с доминантной системой родного языка с
системой неродного языка, неподверженной интерференции; координативный
билингвизм 2 –совершенный координированный билингвизм, с приближающимися к
моноглоту двумя системами [9].
Второй параметр
включает четыре стратегии аккультурации: acсимиляцию (человек полностью
принимает ценности и нормы культуры другого народа, отказываясь при этом от
норм и ценностей культуры своего народа); сепарацию (отрицание чужой культуры
при сохранении идентификации с культурой своего народа); маргинализацию (потеря
идентичности с культурой своего народа и отсутствие идентичности с культурой
большинства), интеграцию (идентификация как с культурой своего народа, так с
новой культурой) [4].
Третий параметр
включает три уровня развития речевой деятельности на изучаемом языке: а)
формирование и формулирование мысли средствами родного языка с последующим
переводом на изучаемый язык; б) формирование мысли средствами родного языка с
последующим формулированием мысли средствами изучаемого языка; в) формирование
и формулирование мысли средствами изучаемого языка [9].
Четвертый параметр
включает три типа ориентации личности: а) ориентация на общение, б) ориентация
на дело, в) ориентация на себя.
Формирование
поликультурной языковой личности происходит в учебно-воспитательном процессе в
школе и вузе, а также в семейном воспитании в бикультурных билингвальных
семьях.
Имеется 6 типов
билингвальных бикультурных семей:
Первый
тип
«Один человек – один язык» (у родителей разные родные языки. Родной язык одного
из родителей является основным языком общения данной среды, стратегия –каждый из
родителей говорит с ребенком только на своем родном языке с самого рождения
ребенка).
Второй
тип
«Один язык – одна среда» (второстепенный язык домашнего общения, у родителей
разные родные языки, родной язык одного из родителей является основным языком общения
данной среды, стратегия – оба родителя общаются дома с ребенком только на
второстепенном языке домашнего общения. Ребенок вне дома общается только на
основном языке среды.
Третий
тип
«Второстепенный язык домашнего общения без поддержки со стороны среды» (у
родителей один и тот же родной язык, среда –основной язык общения среды – неродной
язык родителей, стратегия – родители общаются с ребенком на своем родном
языке).
Четвертый тип «Два
второстепенных языка домашнего общения без поддержки со стороны среды» (у
родителей два разных языка, среда –основной язык среды не является родным
языком обоих родителей, стратегия – родители говорят с ребенком каждый на своем
родном языке с самого рождения ребенка).
Пятый
тип
«Родитель, говорящий не на родном языке» (родители говорят на одном и том же
языке, среда –основной язык среды –язык, на котором говорят родители, стратегия
–один из родителей говорит с ребенком не на своем родном языке).
Шестой
тип
«Смешанные языки» (родители оба говорят на двух языках, среда или часть среды
также говорит на двух языках).
Сегодня с позиций
теории межкультурной коммуникации национальные языки рассматриваются как
принципиально равнозначные динамические образования [7]. При этом понятие
культуры рассматривается широко –оно включает все жизненные пространства людей,
т.е. все продукты человеческой деятельности.
Опыт Европейского
сообщества, где успешно внедряется концепция мноязычного мультикультурного
образования, представляет интерес. С первого класса в школах Европы начинается
изучение любого из девяти основных западно-европейских языков, через пять лет
–второго языка и еще через четыре года – третьего языка. При этом изучение
языков не является самоцелью, а лишь средством приобщения обучаемых к культуре
своих соседей по европейскому дому. При этом обучение языкам ведется на уровне,
обеспечивающем свободное владение ими.
В Республике Саха
концепция многоязычного мультикультурного образования реализуется в двух
основных аспектах – в возрождении языков и культуры народов Севера, а также в
реализации обучения межкультурной коммуникации в контексте обучения якутскому,
русскому и иностранным языкам и культурам. Эти два аспекта взаимосвязаны и
взаимовлияют друг на друга.
Модель формирования
поликультурной языковой личности в вузе и школе разработана на основе теории
деятельности Л.С. Выготского, С.Л. Рубинштейна, А.Н. Леонтьева и имеет
трехуровневую структуру.
На
мотивационно-побудительном уровне модели формирования поликультурной языковой
личности создаются мотивы, связанные с получением удовольствия от занятий,
ориентация на оценку преподавателя, стремление к конечному результату. При этом
целью учебной деятельности является формирование языковых и межкультурных
знаний.
В связи с этим учебный
материал включает безэквивалентную, коннотативную и фоновую лексику, а также
пословицы и поговорки, фразеологизмы.
В данном случае
учебная деятельность представлена перцептивно-репродуктивными упражнениями.
Формирование межкультурной компетенции начинается с установки на осознание
различий между культурами разных народов на основе реализации контрастивного
лингвистического анализа.
На аналитико-синтетическом уровне модели целью
учебной деятельности становится формирование речевых навыков наряду с
формированием навыков межкультурного общения. В качестве учебного материала на
этом уровне выступают аутентичные тексты, содержащие ситуации межкультурной
коммуникации, тексты о традициях, обычаях, обрядах, нравах и праздниках. Работа
с текстами осуществляется на уровне предречевых упражнений (репродуктивно-продуктивные
упражнения.
На этом уровне
реализуется компаративно-культуроведческий анализ на основе карт межкультурного
взаимодействия. Обсуждение текстов сопровождается диалогической и
монологической речью обучаемых в моделируемых ситуациях межкультурного общения.
На этом уровне на основе компаративного культуроведческого анализа формируются
навыки межкультурного взаимодействия и понимание культурных корней
отрицательных реакций инокультурных партнеров.
На
реализующе-контрольном уровне модели целью учебной деятельности становится
выполнение продуктивно-творческих упражнений при осуществлении деловых игр,
круглых столов и презентаций проектов (реализация речевых умений и умений по
межкультурной коммуникации, умений по преодолению негативных реакций инокультурных
партнеров). На данном уровне обучаемые должны проявить такие качества, как:
толерантность, уважение к представителям другой культуры, добродушие и
милосердие.
Анализ трудов по
проблеме межкультурной коммуникации отечественных и зарубежных авторов
показывает, что чужая культура воспринимается как отклоняющаяся от нормы,
образов родной культуры. Эти авторы считают, что обучаемые должны, во-первых,
осознавать различия между культурами, во-вторых, научиться понимать культурные
корни негативной реакции инокультурных партнеров общения, в третьих, обучаемые
должны преодолевать эту негативную реакцию.
В период системного
кризиса, который переживает наше общество, становится актуальной проблема
разрешения возникшего противоречия между меняющимися общественными условиями и
воспитанием подрастающего поколения. Воспитание, как процесс обучения, должно
исходить из сложившейся общественной ситуации и в то же время само влиять на
эту ситуацию.
Подготовка молодого
поколения к межкультурной коммуникации имеет целью духовно-нравственное
возрождение гражданского общества в нашей стране, конечная цель его
–становление России полноправным партнером межкультурной коммуникации, диалога
культур в мировом сообществе.
В современном
интеграционном процессе в мирового сообщества можно выделить две основные
тенденции. Ориентация на использование единого языка общения, приобщение к
одной ведущей культуре и стремление к межкультурной коммуникации, к диалогу
культур, к сохранению языкового и культурного многообразия мира.
Эти две тенденции
взаимосвязаны, взаимодополняют друг друга и обеспечивают, стимулируют всеобщий
прогресс мирового сообщества. Когда контакты между представителями разных
культур становятся повседневным явлением, подготовка студентов вузов, учащихся
школ является приоритетной задачей.
Межкультурная
коммуникация, по определению Е.Ф. Тарасова [8],–это среда взаимодействия двух
коммуникативных партнеров, принадлежащих к разным культурным обществам, и, как
следствие, взаимодействие национальных сознаний, причем чужая действительность
познается при помощи образов родной культуры, которая осознается и
переосмысляется в процессе познания. При этом, как отмечает Е.Ф. Тарасов,
процесс коммуникации является предпосылкой для возникновения реального диалога
культур в сознании отдельного индивида.
Формирование
поликультурной личности имеет место в условиях диалога культур Запада и
Востока. Анализ основных черт их традиционных культур показывает, что если
западные культуры больше ориентированы на внешний мир, преобразование
окружающей среды, то восточные культуры больше ориентированы на внутренний мир
человека, на самосовершенствование человека. На Западе человек рассматривается
как хозяин Природы, доминирует покорение природы, на востоке он рассматривается
как дитя Природы, и здесь доминирует стремление жить в гармонии с Природой. На
Западе мы наблюдаем интенсивную индустриализацию, доминирование
общения-коммуникации, активную деятельность, а на Востоке мы наблюдаем
доминирование сельского хозяйства, релаксацию, медитацию, интуицию и эмпатию. В
западных странах –приоритет материальных ценностей, в восточных странах –
приоритет духовных ценностей. На Западе популярна концепция одной жизни
(человек живет один раз), а на востоке широко распространена концепция
инкарнации (человек живет много раз). Отсюда –разное отношение к жизни, разные
мировоззрения и разные культуры.
Таким образом,
поликультурная языковая личность, владея межкультурной компетенцией, которая
рассматривается как компонент общей коммуникативной компетенции, способна
анализировать различия культур запада и востока и активно участвует в диалоге
культур.
Литература
1. Воробьев В.В.
Лингвокультурология. –М.: Издательство РУДН , 1997. –331 с.
2. Гальскова Н.Д.
Межкультурное обучение иностранным языкам // Иностранные языки в школе. –2004.
№3.–С. 3-8.
3. Гальскова Н.Д., Гез
Н.И. Теория обучения иностранным языкам: Лингводидактика и методика. –М.:
Юнити, 2004. –319 с.
4. Грушевицкая Т.Г.,
Попков В.Д., Садохин А.П. Основы межкультурной коммуникации. –Воронеж: Истоки,
2003. –352 с.
5. Милосердова Е.В.
Национально-культурные стереотипы и проблемы межкультурной коммуникации //
Иностранные языки в школе. 2004. №3. –С. 80-85.
6. Сафонова В.В.
Изучение языков международного общения в контексте диалога культур и
цивилизаций. –Воронеж: Истоки, 1996. –238 с.
7. Тарасов Е.Ф.
Межкультурное общение –новая онтология анализа Языкового сознания //
Этнокультурная специфика языкового сознания (Под ред. Н.В. Уфимцевой). –М.:
Ин-т языкознания РАН, 1996. –С. 7-22.
8. Филиппова Н.Н.
Методика обучения национально-маркированной лексике на основе межкультурного
подхода в языковом вузе: Автореф. дисс. ... канд. пед.наук. –Улан-Удэ, 2002.
–20 с.
9. Фомин М.М. Обучение
иностранному языку в условиях многоязычия (двуязычия). –М.: Мир книги, 1998.
–214 с.
10. Халеева И.И.
(ред.). Актуальные проблемы межкультурной коммуникации: Сборник научных трудов
МГЛУ. Выпуск
11. Хохлова В.В.,
Хохлова Ю.В. Особенности восприятия культуры страны изучаемого языка //
Иностранные языки в школе. –2004. №3. –с. 76-79.
12. Hall E. Deyond
Culture. New York, London,1989. –286 с.
13. Hofstede G. Lokales Denken, globales Handeln.Kulturen,Zusammtnarbeit
und Vfnagement. C.H.
Beck, Munchen, 1997. –187с.
14. Bennet M. Basic
concepts of intercultural communication. Selected. –211 с.
ОБУЧЕНИЕ ВТОРОМУ ИНОСТРАННОМУ ЯЗЫКУ СТУДЕНТОВ В УСЛОВИЯХ ЯЗЫКОВЫХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЙ
А.Н. ЯКОВЛЕВА
Teaching a second foreign language to students in the
conditi ons of interacti on of languages
A.N. Yakovleva
В статье рассматриваются
проблемы обучения студентов-саха немецкому языку как второму иностранному в
условиях контактирования четырех языков. Аналзируется влияние родного языка в
области произношения. Процесс обучения второму иностранному языку
рассматривается как система межкультурной социализации личности.
Ключевые
слова:
второй иностранный язык, билингвизм, многоязычие, интерференция, трансференция,
межкультурная социализация.
The article says the problems of teaching German as a second foreign
language to Sakha students in the conditions of the interaction of 4 languages.
The influence of the native language in pronunciation is analyzed. The process
of teaching the second foreign language is seen as a system of intercultural
socialization of a personality.
Keywords: second foreign language, bilingualism, multilingualism, interference,
transference, intercultural socialization.
Проблемы обучения
второму иностранному языку в условиях двуязычия и многоязычия привлекают
внимание многих исследователей. Билингвизм –явление, оказывающее большое
влияние на процессы обучения и изучения иностранных языков в вузе. Так,
студенты-якуты, или саха, владеют свободно родным и русским языком, на
коммуникативно достаточном уровне –основным иностранным языком –английским.
Русский язык является языком обучения. Родным языком студентов является
якутский язык, относящийся к тюркской группе языков. Таким образом, овладение
немецким языком как вторым иностранным у якутских студентов происходит в
условиях контактирования четырех языков: якутского, русского, английского и
немецкого.
При изучении немецкого
языка как второго иностранного студенты могут испытывать влияние родного языка
в области произношения. Сложности в обучении произношению могут заключаться в
межъязыковой интерференции. Наблюдается как фонетическая межъязыковая
интерференция, так и трансференция, возникающие вследствие влияния родного
языка. Может вызвать затруднение произношение безударной гласной фонемы
[ә, например, в слове haben звук [ә произносится довольно ясно,
хотя в немецком языке этот звук очень неясный. Напряженный гласный [е:] может
заменяться звуком [ε:], например в слове lesen. Аффриката [ts] может
заменяться фонемой [s], например, в слове Zimmer. Соответствующий звук
отсутствует в якутском языке, здесь можно сравнить, например, с русским словом
«лекция», которое иногда может произноситься как «лексия».
Выявляются и зоны положительного переноса.
Произношение таких звуков, как: [h] и [ŋ, [ø], [oe], [ү],
[ү не вызывает затруднений, так как похожие звуки присутствуют в якутском
языке, например в якутских словах: кыhыл (красный), хahan (когда),
көнө(прямой), түннүк (окно), үрдүк
(высокий) и др.
Для некоторых студентов довольно сложным
является овладение интонацией. Может наблюдаться повышение тона в
повествовательных предложениях и в вопросительных предложениях с вопросительным
словом. Это явление наблюдается у студентов, приехавших из районов Якутии, в
которых, по мнению жителей города, «говорят певуче».
Сложности связаны, конечно, не только со
слухопроизносительными навыками. В частности, перенос значений слов с
английского языка может производиться на значение слов немецкого языка.
Например, значение английского слова must может переноситься на немецкое слово
mǘsen и др.
Быть однозначным в
отведении ведущей роли в обучении иностранным языкам отдельным средствам
педагогической коммуникации довольно сложно. Например, в определении роли
суггестии, которая, по мнению некоторых исследователей, является ведущим
средством педагогической коммуникации в процессе преподавания иностранных
языков. Суггестия характеризуется сниженной аргументацией и происходит при
пониженной критичности обучаемых. В преподавании же второго языка студентам,
владеющим несколькими языками, необходимо учитывать их языковую компетенцию,
сопоставлять явления языковых систем, учить студентов анализировать материал,
сравнивать его с усвоенными языками. В преподавании все еще недостаточно
учитываются общеучебные умения студентов, которые сформировались при изучении
первого иностранного языка. В преподавании второго языка, учитывая языковую
компетенцию студентов, необходимо побуждать их к сравнению, сопоставлению
явлений контактирующих языков. Студенты могут анализировать, сравнивать,
дифференцировать языковые явления. Например, при изучении форм немецких глаголов
студенты самостоятельно комментируют их, сравнивают с английскими глаголами,
находя сходства и различия. Сходства и различия, выявленные в языковых системах
с помощью преподавателя и самостоятельно, помогут избежать интерферирующих
влияний и способствовать успешному овладению языковым материалом. Учет
общеучебных компетенций студента может способствовать переводу студента из
объекта в субъект в процессе овладения им вторым иностранным языком.
Приобщение студентов к
иноязычной культуре происходит с опорой на русский и родной язык и культуру для
усвоения ценностей других культур. Учет своеобразия процесса социализации в
России необходим: культуры народов при ведущей роли русской культуры составляют
общность нашей страны. Будучи автономны, они вместе с тем органически
интегрированы в другие культуры. Эта особенность способствует социализации
человека в двух, трех культурах. Сопоставление явлений различных культур
способствует формированию целостного представления о мире. Приобретение только
речевых умений без приобщения к иноязычной культуре не обеспечивает
полноценного достижения взаимопонимания. Приобщенность к культуре носителей
изучаемого языка определяет своеобразие иноязычного образования. Происходит
социализация человека в нескольких культурах. В этом процессе могут возникать
ситуации непонимания из-за недостаточного знания студентами основ иноязычного
речевого этикета ввиду отсутствия возможности их длительного практического
употребления. Это связано с различиями в родной, русской и иноязычной культуре.
Например, в якутском языке нет обращения на «Вы», и не использование данной
формы студентами в других языках может быть понято как некорректное поведение.
В то же время некоторые студенты могут обратиться к старшему по возрасту на
якутском языке, используя множественное число второго лица, как в русской речи.
Схожие явления мы наблюдаем, когда студенты используют обращения в изучаемых
языках: в немецком –обращение на «Вы», в английском вежливая форма отсутствует.
Различия в нормах общения в различных языках и культурах: в извинении, в
выражении благодарности и др. требуют в ходе обучения студентов сопоставления в
области культурных явлений.
Учет культурного опыта
в обучении второму языку предполагает усиление ценностно-ориентационного
компонента в содержании обучения второму языку. Содержание обучения второму
иностранному языку должно отражать многообразие ценностных отношений к
действительности. Не представляется целесообразным включение в содержание
рядоположенных тем, желательно использовать по возможности интегрированное
содержание.
Достижению
образовательных, практических и воспитательных целей при преподавании второго
языка способствуют содержание текстового материала и выбор форм работы на
занятиях. Текст рассматривается в современной лингвистике и лингводидактике как
единица общения. Тексты знакомят с бытом, нравами, нормами и правилами
поведения людей в стране изучаемого языка, способствуют формированию
нравственных представлений. Тексты представляют собой языковые воплощения
культуры, истории традиций народа и страны изучаемого языка. Они дополняют
языковую картину мира, создают в сознании новые социокультурные образы. Тексты
позволяют знакомить студентов с проблемами, которые являются в настоящее время
актуальными для людей различных стран.
В целях создания
эффективной искусственной среды необходим поиск методов и приемов,
способствующих приближению к реальному общению. Приближенность к реальному
общению обеспечивает «включенность» эмоций преподавателя и студентов в процесс
обучения. Использование форм эмоционального выражения не только в ролевой игре,
но и при выполнении речевых и условно-речевых упражнений свидетельствует не о
формальном выполнении упражнений, а о сформированности речевых навыков
студентов.
В силу небольшого
количества часов по второму языку важное место в обучении занимает
внеаудиторная работа. В проводимых мероприятиях создаются условия для
интеграции речевых умений и навыков обучающихся. Студенты, изучающие немецкий
как второй язык, участвуют в мероприятиях в рамках Недели немецкого языка,
которые организуются специально для них: олимпиады, конкурсы эссе, доклады на
секции негерманистов и др. Такого рода мероприятия направлены не только на
развитие коммуникативной компетенции, но и на интеграцию речевых компетенций.
Проблемы обучения
второму иностранному языку в вузе требуют новых подходов и разработки концепций
обучения в условиях билингвальной среды. Весьма перспективными являются
исследования в направлении методики обучения второму иностранному языку в
условиях двуязычия и многоязычия, создания подходов и методик обучения. Но
необходимо подчеркнуть, что одной из важнейших задач является оптимизация
процесса обучения второму иностранному языку как системы межкультурной
социализации личности. Межкультурная социализация –это развитие личности в
процессе приобщения ее к иной культуре. Модель межкултурной социализации
студентов языкового факультета как педагогическая система отображает
взаимосвязь образовательного процесса, способствующего переходу студента из
объекта в субъект межкультурной социализации, и межкультурного опыта студентов
(пребывание студента в стране изучаемого языка, общение с носителями языка и
др.). Таким образом, подходы к рассмотренной проблеме могут быть различны, но в
основе должен быть подход к обучению второму языку как к системе приобщения
личности к иноязычной культуре, в которой главное место отводится развитию
личности.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Алагова
Лариса Черменовна,
кандидат
педагогических наук, доцент кафедры английского языка факультета иностранных
языков Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л.Хетагурова, г.
Владикавказ. e-mail: L.Alagova@rambler.ru
Аликаев
Рашид Султанович,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой немецкого языка
Кабардино-Балкарского государственного университета, г. Нальчик, e-mail:
ralikaev@mail.ru
Аликаева Мирра
Рашидовна,
кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры иностранных языков
Кабардино-Балкарского государственного университета, г. Нальчик,
e-mail:alikaeva@mail.ru
Алимурадов
Олег Алимурадович,
доктор
филологических наук, профессор кафедры западноевропейских языков и культур
Пятигорского государственного лингвистического университета, начальник
управления научной работы Пятигорского государственного лингвистического университета,
руководитель Северокавказского отделения Российской ассоциации
лингвистов-когнитологов, г. Пятигорск, e-mail:alimuole@mail.ru
Анисимова
Татьяна Валентиновна,
доктор
филологических наук, профессор кафедры литературы, издательского дела и
литературного творчества Волгоградского государственного университета, г.
Волгоград, е-mail: atvritor@yandex.ru
Бабина
Людмила Владимировна,
доктор филологических наук, профессор кафедры английской филологии Тамбовского
государственного университета им. Г.Р. Державина, г.Тамбов. е-mail:
ludmila-babina@yandex.ru
Баклагова
Юлия Викторовна,
доцент, кандидат филологических наук кафедры иностранных языков для
естественных специальностей Кубанского государственного университета, г.
Краснодар, e-mail:liliann@mail.ru
Беляева
Е.И.,
аспирант
кафедры английского языка переводческого факультета НГЛУ им. Н.А. Добролюбова,
г. Нижний Новгород, е-mail: tns57@rambler.ru
Борисова
Изабелла Захаровна,
кандидат
педагогических наук, доцент Северо-Восточного федерального университета им.
М.К. Аммосова, г.Якутск, е-mail:Isborissova05@rambler.ru
Будаев
Эдуард Владимирович,
доктор филологических наук, доцент, заведующий кафедрой иностранных языков
Нижнетагильской государственной педагогической академии, г. Нижний Тагил,
е-mail:aedw@rambler.ru
Булдыгина
Людмила Владимировна,
преподаватель
(высшей квалификационной категории) по предмету «Художественное слово»
театрального отделения МОУ ДОД Верхнесалдинская детская школа искусств;
аспирант заочного обучения кафедры риторики и стилистики УрГУ, г. Верхняя Салда
Свердловской области, е-mail:buldygina lyuda@yandex.ru
Валиева
Тамара Сергеевна,
кандидат филологических наук Северо-Осетинского государственного университета
им К. Л. Хетагурова, г. Владикавказ. e-mail: tamara_valieva@mail.ru
Воркачев
Сергей Григорьевич,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой научно-технического
перевода Кубанского государственного технологического университета, г.
Краснодар. e-mail: svork@kubstu.ru
Газаева
Зульфия Абдулмежгитовна,
аспирант кафедры русского языка и общего языкознания Кабардино-Балкарского
государственного университета им. Х.М. Бербекова, г. Нальчик, e-mail:
feliz28@mail.ru
Гергокаева
Джамилят Джамаловна,
кандидат филологических наук, старший преподаватель Кабардино-Балкарской
государственной сельскохозяйственной академии им. В.М.Кокова, г. Нальчик,
e-mail: gjjamilia@mail.ru
Григорьева
Валентина Васильевна, кандидат педагогических наук, доцент кафедры методики
преподавания иностранных языков Северо-Восточного федерального университета им.
М.К.Аммосова, г. Якутск, е-mail: valentina1963@mail.ru
Гринштейн
Тамара Давыдовна,
доктор филологических наук, профессор кафедры французского языка факультета
иностранных языков Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л.
Хетагурова, г. Владикавказ.
Дзедаева
Марина Суликоевна,
ассистент кафедры иностранных языков для гуманитарных специальностей,
соискатель кафедры английского языка ЦЯП ГОУ ВПО «Северо-Осетинский
государственный университет им. К.Л. Хетагурова», г. Владикавказ. e-mail:
vikris-0507@mail.ru
Дреева
Джанетта Мурзабековна,
кандидат
филологических наук, доцент кафедры немецкого языка факультета иностранных
языков ГОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет им. К.Л.
Хетагурова», г. Владикавказ, e-mail: Dshanetta@mail.ru
Жаркова
Татьяна Ивановна,
кандидат педагогических наук, доцент кафедры Гуманитарные дисциплины Уральского
института бизнеса, г. Челябинск, e-mail:taniafrance@mail.ru
Ильясова
Светлана Васильевна,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Южного
федерального университета, г. Ростов-на-Дону, e-mail:ilyasova_rnd@mail.ru
Ицкович
Татьяна Викторовна,
кандидат филологических наук, доцент, докторант кафедры риторики и стилистики
русского языка Уральского государственного университета им. А.М. Горького,
Свердловская обл., г. Первоуральск, e-mail:taniz0702@mail.ru
Калашникова
Лариса Валентиновна,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой иностранных языков
Орловского государственного аграрного университета, г. Орел,
e-mail:lkalashnikova@inbox.ru
Карасик
Владимир Ильич,
доктор филологических наук, профессор, зав. Кафедрой английской филологии
Волгоградского государственного педагогического университета, г.Волгоград,
e-mail: vkarasik@yandex.ru
Кожедуб
Наталья Владимировна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков Ковровской
государственной технологической академии, г. Ковров. e-mail: natasha
_kozhedub@pochta.ru
Козинец
Сергей Борисович,
доктор филологических наук, профессор кафедры филологического образования Саратовского
института повышения квалификации и переподготовки работников образования
Колижук
Людмила Васильевна,
соискатель, ассистент кафедры английского языка факультета иностранных языков
ГОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет им. К.Л. Хетагурова», г.
Владикавказ, е-mail: kolizhuk@yandex.ru
Колоколова
Лидия Петровна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики и журналистики
Стерлитамакской государственной педагогической академии им. Зайнаб Биишевой, г.
Стерлитамак, e-mail: Kollidia @rambler.ru
Кораева
Ирина Эдиковна,
аспирант кафедры иностранных языков для естественнонаучных факультетов Центра
языковой подготовки ГОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет им.
К.Л. Хетагурова», г. Владикавказ, e-mail: irina_koraeva@mail.ru
Костионова
Марина Юрьевна,
соискатель кафедры иностранных языков для естественнонаучных факультетов Центра
языковой подготовки ГОУ ВПО «Северо-Осетинский государственный университет им.
К.Л. Хетагурова», г. Владикавказ, e-mail:
kostmu@mail.ru
Кравцова
Надежда Михайловна,
кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры английской
филологии Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина, г.
Тамбов, е-mail: nadya-k@inbox.ru
Кравченко
Александр Владимирович,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой иностранных языков
Байкальского государственного университета экономики и права, г.Иркутск,
sashakr@isea.ru
Ломова
Елена Александровна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры русской и мировой литературы
Казахского государственного национального педагогического университета имени
Абая (КазНПУ им. Абая), Казахстан, г. Алматы. e-mail: elena_lomova_@mail.ru
Малушко
Елена Юрьевна,
аспирант, ассистент кафедры профессиональной иноязычной коммуникации
Волгоградского государственного университета, г. Волгоград, e-mail:
malushko_elena@mail.ru
Манаенко
Геннадий Николаевич,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Ставропольского
государственного педагогического института, г. Ставрополь
Манаенко
Светлана Анатольевна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры теории и методики преподавания
исторических и филологических дисциплин Ставропольского государственного
педагогического института, г. Ставрополь
Маслова
Валентина Авраамовна,
доктор филологических наук, профессор кафедры общего и русского языкознания
Витебского государственного университета, г. Витебск, e-mail: mvavit@tut.by
Меликян
Вадим Юрьевич,
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой русского языка и
теории языка Педагогического института ЮФУ, г. Ростов-на-Дону. е-mail:
MelikyanV@mail.ru
Метельская
Е.В.,
аспирант кафедры английского языка и технического перевода Астраханского
государственного университета, г. Астрахань, е-mail: metelskaya@yandex.ru
Мишатина
Наталья Львовна,
доктор педагогических наук, доцент кафедры образовательных технологий в
филологии Российского государственного педагогического университета им. А.И.
Герцена, г.Санкт-Петербург, е-mail: mishatina-nl@yandex.ru
Морель
Морель Дмитрий Александрович, кандидат филологических наук, старший
преподаватель кафедры делового иностранного языка Белгородского
государственного университета, г. Белгород. e-mail: dmm700@yandex.ru
Мукова
Мадина Нургалиевна,
ассистент кафедры иностранных языков института филологии ГОУ ВПО
«Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М.Бербекова»
Находкина
Алина Александровна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры перевода Северо-Восточного
федерального университета им. М.К. Аммосова, г. Якутск, e-mail:
aan-2010@yandex.ru
Носова
Елена Георгиевна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры немецкого языкознания
филологического факультета Московского государственного университета им. М.В.
Ломоносова, г. Москва, e-mail: deutsch@philol.msu.ru
Олешков
Михаил Юрьевич,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Нижнетагильской
государственной социально-педагогической академии, г. Нижний Тагил. е-mail:
oleshkov@rambler.ru
Палашевская
Ирина Владимировна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языка Волгоградского
государственного университета, г. Волгоград, e-mail: irina_777@inbox.ru
Пименова
Марина Владимировна,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой общего языкознания и
славянских языков Кемеровского государственного университета, г. Кемерово,
e-mail: pimenovaMV2011@yandex.ru
Покатилова
Надежда Володаровна,
доктор филологических наук, профессор, заведующая кафедрой русской литературы
ХХ века и теории литературы филологического факультета Северо-Восточного
федерального университета им. М.К. Аммосова, г. Якутск, e-mail: pnv_ysu@mail.ru
Приходько
Анна Ильинична,
доктор филологических наук, профессор кафедры английской филологии Запорожского
национального университета, Украина, г. Запорожье, e-mail: prihodko@mail.zp.ua
Пузырев
Александр Владимирович,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой лингвострановедения и
коммуникации факультета иностранных языков и профессиональной подготовки
института Международных отношений Ульяновского государственного университета
Пятаева
Наталия Вячеславовна,
доктор филологических наук, профессор кафедры лингвистики и журналистики
Стерлитамакской государственной педагогической академии им. Зайнаб Биишевой,
Республика Башкортостан, г. Стерлитамак, е-mail: Pjataeva@yandex.ru;
Рахматулаева
Татьяна Гамзатовна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры французского языка
Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л.Хетагурова, г.
Владикавказ, е-mail:t.rach@yandex.ru
Родионова
Елена Владимировна,
кандидат филологических наук, доцент
кафедры английского языка Санкт-Петербургского Гуманитарного университета
профсоюзов, г. Санкт-Петербург, е-mail:rolen1978@bk.ru
Руденко
Ольга Юрьевна,
переводчик ООО «Аромадон», Южный федеральный университет, г. Ростов-на-Дону,
е-mail: palma2323@yandex.ru
Рябичкина
Галина Владимировна,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой английского языка и
технического перевода Астраханского государственного университета, г.
Астрахань, е-mail: ryabichkinagv@yandex.ru
Сагирян
Инга Григорьевна,
кандидат филологических наук, доцент кафедры «Иностранные языки», декан
факультета Управления и предпринимательства Донского государственного
технического университета, г. Ростов-на-Дону, e-mail: sagiryan@yandex.ru
Синеокова
Татьяна Николаевна,
доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой английского языка
переводческого факультета НГЛУ им. Н.А. Добролюбова, г. Нижний Новгород.
e-mail: tns@lunn.ru
Таказов
Харум Алиханович,
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой осетинского и общего
языкознания Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л.
Хетагурова, г. Владикавказ
Талханова
Фатима Дзамболатовна,
кандидат педагогических наук, доцент кафедры иностранных языков для
естественно-научных факультетов Северо-Осетинского государственного
университета им. К.Л. Хетагурова, г. Владикавказ
Тамерьян
Татьяна Юльевна,
доктор филологических наук, профессор кафедры английского языка
Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л. Хетагурова, г.
Владикавказ. e-mail:tamertu@mail.ru
Тарасова
Зоя Егоровна,
ассистент и аспирант кафедры перевода Института зарубежной филологии и
регионоведения Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова,
г. Якутск, e-mail: zoy-tarasova@yandex.ru
Темботова
Елена Станиславовна,
преподаватель кафедры социальных и общегуманитарных дисциплин ГОУ ВПО
«Северо-Кавказский государственный институт искусств», г. Нальчик
Фомин
Михаил Матвеевич,
доктор педагогических наук, профессор, заведующий кафедрой методики
преподавания иностранных языков Института зарубежной
филологии и
регионоведения Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова,
г. Якутск, e-mail: m.fomin@mail.ru
Харламова
Дарья Владимировна,
аспирант кафедры теории и истории мировой литературы факультета филологии и журналистики
Южного федерального университета, г. Ростов-на-Дону, е-mail:
auteur2007@yandex.ru
Хатагова
Зарема Игоревна,
аспирант кафедры иностранных языков для естественно-научных факультетов Центра
языковой подготовки Северо - Осетинского государственного университета им. К.Л.
Хетагурова, г. Владикавказ,
e-mail:
khatagova888@mail.ru
Чехоева
Таира Сафонкаевна,
кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры иностранных языков
для гуманитарных факультетов Центра языковой подготовки Северо-Осетинского
государственного университета им. К.Л.Хетагурова, г. Владикавказ
Чудинов
Анатолий Прокопьевич,
доктор филологических наук, профессор Уральского государственного
педагогического университета
Чурсин
Олег Владимирович,
кандидат филологических наук, магистр Колумбийского университета (Нью-Йорк,
США), е-mail: alimuole@mail.ru
Шевченко
Вячеслав Дмитриевич,
кандидат филологических наук, доцент кафедры английской филологии Самарского
государственного университета, г. Самара
Шустова
Светлана Викторовна,
доктор филологических наук, доцент, проректор по научной работе, зав. кафедрой
иностранных языков Прикамского социального института, г.Пермь
Щербань
Галина Евгеньевна,
доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и общего
языкознания Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М.
Бербекова, г.Нальчик, е-mail: scherban@rambler.ru
Языкова
Елена Владимировна,
ассистент кафедры английского языка Педагогичекого института Южного
федерального университета, г. Ростов-на-Дону, е-mail:elena-yazykova@yandex.ru
Яковлева
Анастасия Николаевна,
доктор педагогических наук, профессор Якутского государственного университета,
г.Якутск, е-mail: anyakovleva@inbox.ru
Научное
издание
Актуал ьные проблемы филологии и педагогическо й
лингвистики
Ежегодный журнал
Выпуск ХIII
Редактор Г.Г.
Васильева
Технический
редактор В.В. Гаврилова
Корректор Г.А.
Койбаева
Компьютерная
верстка Е.В. Осипова
Сдано в набор
14.04.2011. Подписано в печать 29.06.2011.
Лицензия ЛР №
020218.
Формат бумаги
70х90 1/16. Бум. офс. Гарнитура шрифта «Times».
Печать на
ризографе. Усл.п.л. 27,26. Уч.-изд.л. 28,44.
Тираж 200 экз.
Заказ № 129.
Издательство
Северо-Осетинского государственного университета
имени К.Л.
Хетагурова,